Эхо фронтовых радиограмм (Воспоминания защитника Ленинграда) - Головко Василий Афанасьевич
Солнце уже явно валилось к вечеру. Тени, что падали на дорогу от голых скрюченных деревьев и редких домов, стали длинными и серыми. Уцелевшие в окнах стекла вспыхивали насыщенно-красными бликами, и в этих вспышках я чуял некую безотчетную тревогу, как будто опытный артиллерист брал меня в смертельную вилку.
К штабу укрепрайона вышли через какой-то заброшенный двор с опустевшими постройками, с неприкаянно бродящими по нему собаками. У входа в штаб стояло несколько офицеров, тихо переговаривались, курили. Завидев меня и конвойного, кто-то крикнул, и во двор высыпало человек двадцать, точно, как и представлял я. А потом что-то не состыковалось, хотя на крыльце, похожем на трибуну, появились и начальник штаба, и генерал Бесперстов, и еще какие-то незнакомые полковники. Юра Смирнов поправил гимнастерку и приготовился отрапортовать генералу, что его приказание выполнено, но тот махнул рукой и добродушно сказал:
— Отставить конвой. Можете возвращаться в роту.
Было ясно, что пока мы шли через деревню к штабу, что-то произошло. Но что? Впрочем, через минуту этот вопрос нас перестал волновать. Какая разница, из-за чего начальство передумало? Главное, что все обошлась, что не случилось непоправимое, что жизнь продолжается».
Почему Бесперстов передумал? Разное говорили. Будто командир роты звонил ему, будто из штаба армии кто-то отсоветовал. Не знаю. Алеша Чапко утверждал, что какой-то хромой парень рассказал капитану Горбачеву, что «пасечник» лизал немцам задницы, выдал раненого красноармейца, что вместо того, чтобы его самого расстрелять, вы своих ставите к стенке. Вот тогда Горбачев и начал названивать…
Вскоре наступила весна, стало тепло, меня и еще двух радистов забросили куда-то на отдаленную точку, где мы развернули рацию и приступили к обычной работе.
При наступлении на Псков было подбито много наших танков Т-34, некоторые из которых оказались на нейтральной полосе. Кем-то было принято решение вытащить эти танки из нейтральной полосы. Задачу эту выполняла воинская часть, имевшая специальные тягачи, тросы и все необходимое оборудование. Тягач — это танк, но со снятой башней, сверху заделанный броней.
Глухой ночью наши танкисты приближались на тягаче к нейтралке, протягивали к подбитому танку трос, зацепляли его и на тросе тянули на свою территорию. Операция эта была очень опасной, ибо немцы внимательно следили за нейтралкой и при малейшем шуме открывали ураганный огонь, с нашей стороны были убитые и раненые.
Вспоминаю, как ребята-танкисты готовились каждый день к этой операции. Все были сосредоточены, серьезны, каждый делал свое дело. К вечеру они подходили ближе к нейтральной полосе, под специально создаваемый шум, подтягивали тягачи. Долго сидели в засаде, внимательно наблюдая за нейтралкой и за немецкими окопами.
Зато сколько было радости к рассвету, когда танкисты возвращались с операции! Иногда, чтобы вытащить танк, требовалось несколько ночей, редко удавалось провести операцию за одну ночь.
У танкистов мне запомнился Ваня Почукаев. Это был жизнерадостный паренек из Москвы. Среднего роста, спортивная фигура, вьющийся светловолосый чуб. Ваня был непревзойденный танцор, бывало в дни отдыха, под гармонь, выходил на круг с высоко поднятой головой, с пляской проходил по кругу, запевал:
И пошел Ваня мелкой дробью своих кирзовых сапог отбивать «цыганочку»! А вечером Ваня снова со своими товарищами шел на нейтралку спасать наши танки. Мы с ним подружились, обменялись адресами, договорились после войны встретиться.
Однажды в лесу, где мы находились, случился пожар, лес полыхал с треском. И вот здесь танкисты на наших глазах проделали такое, что нам и не снилось. На танках и тягачах они начали утюжить лес вокруг пожара, локализовали его, а затем и полностью погасили.
При отступлении немцы по дорогам разбрасывали агитационные материалы. Дороги буквально были завалены листовками и брошюрами, они шуршали под нашими ногами. Одну такую брошюру я внимательно прочитал. В ней довольно убедительно излагался «еврейский вопрос». Из этой брошюры следовало, что евреи захватили власть в России, а также во многих странах мира. Особенно сильна власть евреев в США, где находятся все центры еврейского мирового правления. Многостраничная брошюра довольно подробно описывала методы и ухищрения еврейства в деле порабощения народов. Брошюра была первой в моей жизни замятиной, когда появились большие сомнения в существовавшем мироздании. Она дала толчок к более внимательному наблюдению за жизнью планеты, а многие ее постулаты подтверждались в повседневной жизни. Особенно это стало ясным на примере России, после так называемой «перестройки», когда «пятая колонна» сбросила маски, ринулась к власти и разорила страну.
Тогда, на войне, возникло желание сохранить прочитанную брошюру, однако времена были суровые, за нее в лучшем случае можно было получить штрафбат, в худшем — расстрел. Недалеко от нашей землянки, где располагалась рация, в сосновой рощице, возле приметной сосны, я вырыл в сухом песке небольшую яму, уложил брошюру в пустую консервную банку, и все это закопал с надеждой, если останусь жив, найти это место и извлечь брошюру. Однако после войны такой возможности не представилось, да и место это я забыл.
В девяностые годы подобная литература в таком большом количестве появилась на книжном рынке, что позволило хорошо изучить «еврейский вопрос». Полагаю, что наиболее основательными являются труды: «Что нам в них не нравится», «Дни» Вас. Шульгина, «Международное еврейство» Генри Форда, «Спор о Сионе, 2500 лет еврейского вопроса» Дугласа Рида.
Но вернемся к дням фронтовым. Итак, в районе Пскова и Острова шли позиционные бои, укрепрайон и рота связи держали оборону, и наша жизнь приняла обычный фронтовой ритм. Дежурство на рации, прием-передача радиограмм, передислокация с одной точки в другую.
Как всегда, меня беспрерывно направляли на отдаленные от УРа точки, где по сути дела мы с напарником и рацией находились вне опеки офицеров: Подборовье, Старанья, Бобровник, Елизарово. Все команды и приказы получали по рации. Естественно, мы получали сухой паек и пищу готовили сами. Обычно это были простейшие суп и каша. После блокады мы никак не могли избавиться от ощущения голода, поэтому нашего сухого пайка явно не хватало. В условиях Псковщины достать что-либо съестное было невозможно: население само голодало. Однако все же кое-что перепадало и нам, в основном картошка. Меняли на солдатское имущество, покупали за деньги. Однако это был мизерный приварок, и мы, по сути, не доедали.
Псков пал неожиданно и быстро, бои были кратковременные, но ожесточенные. Авиация, как немецкая, так и наша, была малочисленной. Вспоминаю случай, когда мы наблюдали за самолетом. Он летел высоко и по прямой, определить, чей он — было невозможно. Вдруг появились истребители и стали преследовать бомбардировщик. Нас поразило, что он не предпринимал никаких маневров, дабы увернуться от истребителей, летел по прямой. Вдруг задымил и неуправляемый полетел «штопором» вниз. От самолета отделились точки, затем раскрылись парашюты. Так мы и остались в неведении, чей самолет был сбит. Однако через несколько часов в расположение нашей рации вышел наш летчик со сбитого самолета. Он-то и рассказал, что сбит немецкими «мессершмиттами», напарника его подстрелили уже на парашюте, он его похоронил, а сам пробирается в свою часть.
Наши части укрепрайона двинулись вперед, и на второй день после взятия Пскова уже были на территории Эстонии. По каким-то причинам нашу рацию командование приказало оставить на месте для связи со штабом какой-то полевой части.
Движение вперед — мечта каждого бойца, ибо оборона и сидение на месте тягостно отражаются на психике людей. Наше вынужденное дежурство под Псковом, в то время когда наши радисты уже сигналили нам из Эстонии, было невыносимым. Это чувство особенно усилилось, когда мы получили, так сказать, «подпольное» сообщение от наших коллег, что в Эстонии полно продуктов.
