Обо всем по порядку. Репортаж о репортаже - Филатов Лев Иванович (читать книги без сокращений .txt) 📗
Я не жалел его. Наоборот, вся эта история вызывала симпатию. Не получилось? И не беда. Иначе и быть не могло. И не потому, что поздно взялся, да и экспромтом, с налета. Его человеческое естество идеально подходило именно для хоккея, скоростного и азартного. И кипящее самолюбие, которым он отмечен, не вынесло бы испытания долготерпением, необходимым футбольному тренеру, знающему, что абсолютного первенства быстро и надолго никому не дано добиться. А в хоккее, в сильнейшем, прочном клубе, полновластие оказалось достижимо. И в таблицах, и в теории, и в печати, и в публичном признании.
Большая удача, что Тарасов всего себя отдал хоккею, с первых его шагов у нас. Вместе с ним взмыл на гребне победной волны и получил от него все, что положено лауреату «Гран-при»: известность, почетные звания, право быть высшим судьей в проблемах игры. В Канаде его называют «отцом советского хоккея», по его книгам там учатся, его методы тренировки перенимают.
Сезон 1970 года ЦСКА начал без него.
— Почему ушли? — спросил я его при встрече.
— Здоровье, нервы... Губит меня тренерская скамейка. Не выдерживаю волнений.
— Не верю, вернетесь.
— Год передышки — наверняка.
Он вернулся спустя три месяца. И команда, до этого вялая, разрозненная, проигрывавшая более слабым, казавшаяся устаревшей, чуть ли не вчерашним днем хоккея, с первого же матча под его началом принялась побеждать и заиграла, как и раньше. И никто не удивился перемене: устной молвой Тарасов был давно возведен в сан всемогущего хоккейного владыки.
Человек крутого, противоречивого, изменчивого нрава, человек не без коварства, Тарасов, сам о том не помышляя, создал нечто вроде моральной проблемы: что простительно, чем можно пренебречь в человеческих отношениях ради побед, ради игры высокого класса? Речь не о прописных вещах, не о выпивке, курении, сквернословии, расхлябанности... У Тарасова со многими функционерами, тренерами, бывшими игроками, журналистами были либо вконец порванные, либо надтреснутые отношения. Его версия: «Я превращаю безвестных игроков в чемпионов, да, я неумолим, безжалостен, но пусть хоккей, один хоккей с его высшими интересами, нас рассудит». Их версия: «Мы прекрасно знаем, что он выдающийся тренер, все им содеянное — на виду, но разве нельзя одновременно быть человеколюбивым, великодушным, не считать, что за успехи все спишется?»
Думаю, неспроста на тех мировых чемпионатах, на которых нашу сборную единолично возглавлял Тарасов, она первой не становилась. Когда же старшим тренером поставили Аркадия Ивановича Чернышева, человека уравновешенного, спокойного, с повадками старого московского интеллигента, а Тарасов был при нем вторым, дела пошли на лад. Хоть и видывал их в работе на чемпионатах мира, не возьмусь судить, каким образом сливались воедино эти два разных человеческих начала. Но сливались. Тарасов обострял, Чернышев сглаживал, и получалось как надо. Поначалу Тарасов, как мне кажется, несколько тяготился тем, что он «второй», а потом смирился, практичность сосуществования стала очевидна и для него. Тем более что общественное мнение без него, второго тренера, дуэта не мыслило: дома-то Тарасов со своим ЦСКА оставался первым, а Чернышев со своим «Динамо» — хорошо если вторым, а то и третьим.
Душевные соприкосновения людей в моменты наивысшего напряжения сил и нервов, в разгар конфликта привлекали и, чем дальше, будут привлекать к себе еще сильнее. В спорте эти соприкосновения и наиболее заповедны, и наиболее интригуют. Расхожий афоризм «победителей не судят» произведен на свет как широкий жест всепрощения в момент долгожданного торжества. Афоризм шикарный. Да только слишком далеко он уводит.
Спорт разведывает возможности тренированных людей, это несомненно. Но гонка за победами вынуждает порой опережать эти возможности. Тогда нарушается смысл спорта, он уходит от людей в область затаенную и секретную, о которой помалкивают. Думаю, что на этом направлении его поджидает тупик;
мнится момент, когда придется заворачивать оглобли и выезжать снова на прямую магистраль. Рассуждение, понимаю, общего характера, но невольно оно напросилось, коль скоро было упомянуто, что одним из многообещающих и надежных резервов являются поиски наилучших человеческих отношений. Про одного тренера мне говорил его сподвижник, наблюдательный и знающий: «Он никогда не выведет команду в чемпионы — для этого людей надо объединять, а он разъединяет, ссорит».
Тарасов создал лучший наш клуб, руководил сборной, когда она обосновалась на вершине любительского хоккея, изобрел оригинальные методы тренировок, обладал даром так готовить и нацеливать игроков, что они в каждом матче, без исключения, не давали противнику ни передышки, ни поблажки — всего этого более чем достаточно, чтобы признать его заслуги выдающимися.
Он пошел дальше: взялся объяснять и обосновывать хоккейную игру. Незамысловатая, она под его неугомонным пером стала приобретать облик игры тончайшей и бесконечно разнообразной. Он расчленял, анатомировал азартную стихию гонки и столкновений, чтобы выделить, подчеркнуть тактическую гармонию и целесообразность. Читая его книги, люди стали с любопытством приглядываться к хоккею, задумываться.
И от чтения напористых работ Тарасова и от разговоров с ним у меня обычно оставалось ощущение, что ему в хоккее тесновато, что он дует в шарик, который уже не в состоянии больше раздуться. Перед одним из чемпионатов мира по футболу мы говорили по телефону, и мне запомнилась его фраза, сказанная едва ли не с болью: «Слушайте, как я вам завидую, у вас даже сборная Перу и та интересна...». В его трактовке хоккей выглядит много сложнее, чем он есть на самом деле, в своих книгах он напридумывал больше, чем способна воспринять эта игра. Тактические варианты хоккея ограничены размером катка, числом действующих лиц (пять на пять), распределением обязанностей между ними. Тарасов вводил, как он выражается, новые мотивы. Одному из нападающих присвоил наименование «полузащитника», одну пятерку клуба назвал «системой» и уверял, что она играет особенным образом, но, по-моему, никто, кроме него самого, этого не разглядел. Его влекло к новинкам, выдумкам, да борта тесны... Однако порядок в командных действиях он выдерживал всей силой своей темпераментной убежденности, и имел благодаря этому явные выгоды. Может быть, и Бобров, уникальный игрок, его задевал, не давал покоя, потому что тот пренебрегал стройными исчислениями, «просто», по-своему всех обыгрывал и забивал, не мудрствуя лукаво.
На протяжении многих лет шла дискуссия между Анатолием Тарасовым и Николаем Эпштейном. Любопытна она была скорее не сутью своей, а исполнением, аргументами, поскольку оба спорщика — люди незаурядные, самостоятельно мыслящие. Да и обязательно надо иметь в виду, что они футбольные по происхождению люди. Дискуссия не завершилась, да и не могла завершиться. Она не была умозрительной и, кроме газетных страниц, развертывалась и на ледяных прямоугольниках. Тарасов представлял ЦСКА, Эпштейн—«Химик». Казалось, какие могут быть противоречия между тренером суперклуба и тренером скромной команды из подмосковного Воскресенска? Однако спор шел не на жизнь, а на смерть.
Тарасов, выступая с позиции силы, предъявлял Эпштейну, который занимал позицию слабого, обвинение в том, что его команда играет «неправильно». Тарасов проповедовал хоккей атакующий, когда команда никого на свете не опасается, большую часть любого матча проводит в наступлении. Тарасовский ЦСКА так и играл, такой игрой он добыл себе первенство дома, признание за рубежом. А «Химик», видите ли, не желает играть в том же ключе и ищет, как бы ему защититься от прославленных чемпионов, а при случае, исподтишка, их запутать и обмануть. Эпштейн со своей подмосковной командой разработал способ игры, называемый «игра от обороны», когда за игроками противника устанавливается неусыпный надзор, когда их навязчиво и надоедливо преследуют, когда команда первым делом гасит пламя атак на свои ворота, а потом, сбив противнику игру и дыхание, норовит извернуться и нанести несколько ударов.
