Обо всем по порядку. Репортаж о репортаже - Филатов Лев Иванович (читать книги без сокращений .txt) 📗
Бобров из тех героев, чья участь — одним своим именем вызывать доверчивое поклонение и у тех, кто его не видел на льду. Он заслужил эту участь. Даже если бы у меня появилось желание хоть в малой мере, в пустяках найти изъян в его хоккейном искусстве (а у нас не упускают случая это делать, говоря о звездах), я был бы бессилен.
И тем не менее судьба его сложилась не безупречно. Не ледовая, а человеческая. В начале 1950 года Бобров из ЦДКА перешел в клуб ВВС. Болельщики не приняли его в другой, полосатой, форме, какие бы подвиги он ни продолжал совершать, несмотря на то, что вэвээсовцы в трех чемпионатах подряд, до того как их расформировали в пятьдесят третьем, становились первыми. И сколько раз приходилось слышать на трибунах скандирование: «Бей Бобра!» Грубость, хамство, неблагодарность? Несомненно, если иметь в виду великого хоккеиста Боброва. Готов согласиться и с тем, что переходил он в ВВС, имея на то свои уважительные резоны. Да и что, казалось бы, особенного, сменил один армейский клуб на другой.
Но причина глубже. Новоявленный клуб ВВС подавляющее большинство болельщиков —цээсковских, динамовских, спартаковских, людей испытанных, твердых в принципах, — не приняли. История старая, сейчас память о ВВС музейная, хранится в справочниках. Но история не бесстрастная, не прощенная и не безразличная.
Клуб ВВС возник из ничего, на ровном месте. Многотысячное население трибун было прекрасно осведомлено, что командующий ВВС Московского округа В. И. Сталин—спортивный меценат. Да и видели его едва ли не на каждом матче стоящим особняком, поодаль от свиты, как рисовали полководцев на старинных батальных полотнах. И ясно было, что ему в его самолюбивом увлечении практически все доступно.
Мне приходилось слышать, что созданный на широкую ногу клуб ВВС помог развитию спорта в те трудные, бедные годы. Может быть. Твердо знаю другое. В спорте существует вечный соблазн приобретать победы, призы и медали, не считаясь с добропорядочностью. Этот соблазн обеспечивается снисходительной уверенностью, что блеск приобретенного затмит в глазах наивных, легковерных, восторженных созерцателей закулисные тайны постановок побед — «любой ценой». Верно, одни похлопают, погалдят, восхитятся. А кто- то смолчит, затаит в душе обиду. И на каких весах измерить, что перетянет?
Так сложилось, что спорт, создававшийся на благородных началах, как бы на некоем возвышении над суетой каждодневности, принято идеализировать, подразумевая, что все в нем должно происходить непременно честно и чисто, что уж его-то нравственность не в пример тому, с чем мы сталкиваемся на каждом шагу, не вызывает сомнений и только в этом случае он чего-то стоит. Я нисколько не боюсь этих слов, кажущихся, возможно, выспренными. Уверенность в безупречности, порядочности всего происходящего на спортивных аренах и вокруг них не меньше, если не больше, чем медаль, важна зрителю — болельщику.
В традиционном, устойчивом, с крепкой сопротивляемостью футболе вновь созданной команде ВВС, несмотря на привлечение ряда известных мастеров отовсюду, не суждено было подняться выше заурядности. В молодом, неустоявшемся хоккее, где выбор игроков невелик, клуб летчиков быстро выдвинулся на первые роли. Фокус нехитрый: в ЦДКА, «Спартаке», «Динамо», «Крыльях Советов», в Риге, Ленинграде, Челябинске перехватывали лучших игроков, а то и сразу целые звенья. Уже одно то, что после трехлетнего самозванного владычества (1951 — 1953 годы) клуба ВВС, когда он заодно со сталинским культом личности приказал долго жить, хоккей наш благополучно набирал силу и без него, доказало необязательность своевольной затеи.
Всегда сочувствуешь безвестной команде, пробившейся наверх и задающей трепку именитым. Если же выдвижение обеспечено протекцией либо безмерными посулами, это оскорбляет чувства болельщиков и искажает естественное развитие событий: у дутых величин оказывается и дутая мускулатура. Такие команды, хотя обычно они недолговечны, успевают оставить о себе недобрую память. Да и как их забыть, если, живя за счет других, паразитируя, они вступают в непримиримый конфликт с общественным мнением. Добытые ими некогда медали никто и не вспомнит, кроме архивариусов, а обиды, ими нанесенные, отзываются десятилетиями.
Клуб ВВС можно считать классическим примером эгоистичного, неразборчивого, всесильного меценатства. Мне кажется, именно тогда был создан прецедент и, если с тех пор и не возникало ничего равного по масштабу, сама идея вмешательства «отдельных лиц» в спортивную жизнь стала опасно притягательной и заманчивой. Да и живучей.
Слава Боброва, игрока и человека, устояла. В 1954 году он снова в ЦДКА: капитан сборной и герой первого выигранного ею чемпионата мира. В поздних «поминальниках», куда отбирают одно лестное, не возвращались к вэвээсовским сезонам Боброва, когда трибуны ему свистели — что на хоккее, что на футболе. Но как же глубоко были задеты, оскорблены болельщицкие чувства, если даже Боброву не простили переодевания в форму другого цвета!
Один из первых своих спортивных очерков я написал весной 1950 года о хоккеистах ЦДКА, ставших чемпионами. Задание «Советского спорта» мне пришлось по душе, ведь было известно, что несколько самых лучших из этой команды, во главе с В. Бобровым, уже в ВВС. Тогда завязалось мое знакомство с тренером армейцев Анатолием Тарасовым. Он был первым из известных тренеров, с кем я один на один вел беседы.
Трижды — в 1961 году в Лозанне и Женеве, в 1963-м в Стокгольме и в 1964-м в Инсбруке — был я специальным корреспондентом «Советского спорта» на чемпионатах мира по хоккею. В те годы я охотно писал об этой игре, издал две небольшие книжки.
Хоккей тех лет мне памятен остро. Если в Лозанне и Женеве нашу сборную непринужденно превзошел канадский любительский клуб «Трейл смок интерс» (сейчас это трудно вообразить!), если в Стокгольме наша сборная после долгого перерыва выиграла золотые медали, хоть и отважно сражаясь, но все же благодаря тройному совпадению обстоятельств в последний день (ничья в матче ГДР — США, победа Чехословакии над Швецией и наш выигрыш у Канады, как по заказу — с разницей в две шайбы), что иначе как неслыханным везением не назовешь, то, начиная с Олимпиады в Инсбруке, наши захватили всю власть. Проигрыш даже не чемпионата, а одного матча был всем на диво.
В годы воцарения советского хоккея выделялись армейская и спартаковская тройки: Локтев — Альметов — Александров; Старшинов — братья Борис и Евгений Майоровы. Они стояли плечом к плечу в сборной. И не было для них большего удовольствия, чем переиграть друг друга, когда встречались их клубы. Тренеры ЦСКА и «Спартака» их иногда на льду разлучали, пускаясь на хитрости ради победных очков. Тренер ведь режиссер, который должен уметь поставить победу, обо всем остальном, в том числе и о вечных, нетленных ценностях и красотах хоккея, он охотно рассуждает, если победа в кармане.
Когда всё же эти звенья сходились на льду, мы получали выставочный хоккей. Если Бобров явил миру искусство одного хоккеиста, то тут возникла иная стихия игры. В той и другой тройке хоккеисты, борясь, сталкиваясь, падая и вставая, ни на миг не теряли между собой связи. Не знаю, видели они друг друга или угадывали. Скорее угадывали. И у тех и у других ворот вычерчивались когда простые, а когда и запутанные линии пасов и перемещений: выходом, решением, счастьем был бросок по воротам. Каждая из троек, как и их приверженцы, вела свой счет соперничества. И все же арифметике в данном случае полагалось помалкивать. Тут перекрещивались изящное мастерство, самолюбие, характеры. Тройки сходились, чтобы побеждать. Но в равных боях, которыми можно было любоваться бесконечно, они, сами того не подозревая, еще и показывали себя, как бы заявляя: «Вы хотели увидеть хоккей? Извольте!..»
С противником послабее, выигрывая в счете, не выиграешь в совершенстве игры, только равным по классу дано вместе славить хоккей. Позже вершиной, украшением чемпионатов сделались поединки армейцев Харламова, Петрова и Михайлова со спартаковцами Якушевым, Шадриным и Шалимовым. А еще позже, когда в ЦСКА создалась очередная образцовая тройка — Макаров — Ларионов — Крутов, ей пришлось выступать, по сути дела, в одиночестве, вне конкуренции. Успехом стало считаться, если какому-то звену удавалось ее сдержать, а о том, чтобы переиграть, и речи не заводили. ЦСКА год за годом становился чемпионом задолго до конца турнира, и как зрелище, как загадка хоккей стал оскудевать.
