Сага об ИКЕА - Торекуль Бертил (книги без регистрации полные версии TXT) 📗

Я написал, чтобы мне прислали еще, так как я вообще любил все, что бесплатно. В еженедельной газете шведской фермерской ассоциации, которая имела такое же значение в деревне, как когда-то «Правда» в Кремле, я нашел рекламные купоны, по которым можно было заказать бесплатные каталоги. В ответ я получил целую кипу литературы, из которой узнал о так называемых линдхоль-мераж, наиболее экстремальной нацистской группе в Швеции, и их газете «Шведский национал-социалист». Я не помню, но вполне возможно, что через какое-то время вступил в их юношескую организацию, шведский аналог гитлерюгенда. Я действительно восхищался ими обоими, и Гитлером, и Линдхольмом.

Вообще-то мои воспоминания о том периоде весьма обрывочны, потому что позже я присоединился к чему-то лучшему, а именно к движению Энгдала. Линдхольм был настоящим нацистом, со всеми этими приветствиями «Хайль Гитлер», униформой и тому подобным. Если он вам нравился, то вы были нацистом. Позже мне было очень стыдно за то, что я был нацистом.

Когда в 1994 году все это раскрылось, Энгдал казался мне самым большим недоразумением моей юности. Но Линдхольм был моим первым идолом. Ни один из моих родственников или школьных друзей, с которыми я разговаривал, не помнит, чтобы я появлялся в униформе или вел себя как нацист. Как многие другие деревенские парни того времени, я был членом стрелкового клуба и тренировался в форме, но это не имело никакого отношения к Лнндхольму. Иногда я ходил рыбачить в отцовских галифе. Их было удобно носить с резиновыми сапогами.

Помню, как на почте начали продавать яркие плакаты с изображением Свена Олова Линдхольма. Я сел на велосипед, поехал в деревню и купил несколько плакатов. Может быть, я пытался кого-то зазвать в эту организацию, но даже если это и было, то постарался об этом забыть. Я много читал о Линдхольме, лидере Национал-социалистской трудовой партии, читал и другую немецкую пропагандистскую литературу. Идеи в этих брошюрах были очень схожи с бабушкиными.

Однажды я поехал на встречу с Линдхольмом, хотя не разговаривал с ним лично. Я ведь был еще ребенком. Как ни пытаюсь воскресить эти события, на память приходят лишь отрывочные воспоминания. Однажды я поехал на велосипеде в Мохеду. Мне было 11 или 12, и это заняло у меня несколько часов. Это было незадолго до начала войны. Я хотел посмотреть фильм об Олимпийских играх в Берлине (помню его смутно, потому что никогда не интересовался спортом). Там я увидел молодых людей в униформе с барабанами и флагами.

Где-то в 1941 году я отправился в молодежный лагерь Линдхольма, хотя мать и отец были против. Там мы ходили в униформе, а по вечерам собирались вокруг костра. Для меня, одинокого волка, у которого не было друзей, это был новый тип отношений, это была дружба, о которой я мечтал.

Признаюсь, что иногда посещал разные партийные мероприятия. В 1942 году я направился в среднюю школу в Усби. Родители моей матери оставили деньги, чтобы я и моя сестра Керстин, которая младше меня на четыре года, могли получить образование. Мне было трудно учиться в школе, потому что я был косноязычен. Помню, как лежал ночами в кровати и пытался запомнить иностранные слова, но у меня ничего не получалось.

Я взял с собой в Усби литературу Линдхольма, а в местном киоске мог покупать «Шведский национал-социалист». Однажды я и двое моих школьных приятелей отправились на чердак, чтобы организовать секретную политическую партию. У нас был блокнот желтого цвета с нарисованной на нем свастикой. Мы даже попытались порезать себе руки и смешать нашу кровь, чтобы стать настоящими братьями.

Наш завуч и еще один учитель, оба ярые антинацисты, увидели, что я хожу на нацистские собрания и рисую свастику в учебниках и на партах. Меня вызвали в кабинет завуча и приказали «прекратить всю эту чушь», которая нарушала школьные правила.

Однако я продолжал культивировать свои политические пристрастия, но стал более скрытным. Я написал в редакцию газеты Vagen Framat («Путь вперед»), что «заинтересован в подлинной шведской литературе и в этой газете, поэтому провту прислать мне несколько экземпляров бесплатно».

Vagen Framat была абсолютно прогерманским изданием. В середине войны Гитлеру все еще сопутствовал успех. И в это время я впервые познакомился с Пером Энгдалом, лидером Шведской Оппозиции, которая потом стала неошведским движением.

Из одного номера Vagen Framat я узнал, что Энгдал будет читать лекцию в отеле в Усби. Шел ноябрь 1942 года. Я пошел на лекцию, и она произвела на меня сильное впечатление. Энгдал был настоящим соблазнителем, хотя я понял это только сейчас. Он был потрясающим оратором, и я до сих пор считаю его гением, отдельно, естественно, от его взглядов.

На лекции было около пятидесяти человек. Потом пили кофе, и я оказался с ним за одним столиком. Он по-дружески поздоровался со мной и спросил, кто я такой. Я был очень горд, ведь мне было всего шестнадцать лет.

После этого вечера я начал с еще большим энтузиазмом читать Vagen Framat, которую можно было купить в любом киоске. В то же самое время я читал и антифашистскую газету Тура Нермана, которая тоже была очень увлекательной, но мое сердце было с Энгдалом,

Нерман был великолепным писателем, но Энгдал являлся не менее прекрасным оратором. Я не могу отделаться от ощущения, что не встречал в своей жизни никого, похожего на него. Я восхищался этим человеком и много лет ходил на его собрания.

Он и его команда держались в стороне от Линдхольма и других известных шведских нацистов. У Энгдала не было принято петь военные песни или носить коричневые рубашки. Они были самостоятельными, и это вызывало у меня симпатию. Мне нравились идеи неошведского движения. Все это было задолго до того, как я понял, что предложения Энгдала не подходят для настоящей свободы и человеческого достоинства.

Я провожал его до места встречи. Он был почти слеп и носил очки с невероятно толстыми стеклами. Энгдал даже не мог самостоятельно перейти через дорогу. Однажды мы остановились в кафе, чтобы перекусить. Он попросил меня прочитать ему вслух передовицу из антинацистской газеты. Автором статьи был Торгни Сегерстед. Энгдал с уважением относился к своему оппоненту и называл его «милым и простым человеком».

Мне всегда было легко, пожалуй, даже слишком легко, восхищаться людьми, обладающими качествами, которых нет у меня. Мне было жаль Пера Энгдала из-за его слепоты, но при этом я уважал его ум и способности. Когда я закончил читать статью, Энгдал тут же пересказал ее мне слово в слово. Это меня потрясло.

У меня тогда сложилось впечатление, что он очень открытый человек. Я спросил Энгдала о его взглядах, и он уверил меня, что не является нацистом, фашистом или расистом. Однако все эти направления присутствовали в его движении.

Теперь, с высоты прожитых лет, я вижу, что он был расистом, хотя при этом не являлся антисемитом. Он любил повторять, чтосмешение рас всегда приносит плохие плоды. Однако он никогда не отзывался плохо О евреях или цыганах.

Я знал, что было написано в манифесте его партии, но никогда сам не читал его, так как был глуп и считал, что слов Энгдала вполне достаточно.

Когда в 1945 году война закончилась, я покинул Гётеборг и начал работать в лесной ассоциации в Вэкшё. Там я несколько раз посещал собрания неошведской партии, все еще не осознавая, что стал жертвой огромного заблуждения. К счастью, у меня был хороший друг Ивар Петерсон, который позже стал журналистом Expressen. Этот человек рано умер от рака. Я по-настоящему им восхищался.

Однажды я признался ему в своей «слабости» – связи с Энгдалом. Ивар терпеливо объяснил мне, как далеко я зашел. Мы стали близкими друзьями. Он всегда внимательно выслушивал меня, хотя мое мнение менялось очень медленно. Помню одно замечание, которое он сделал после того, как я, в своей обычной манере общения с людьми, продал ему будильник, а потом хотел продать еще и наручные часы. Он сказал:

«Мой дорогой Ингвар, по дороге домой я прохожу мимо часов на ратуше, а дома у меня стоит будильник, который ты мне уже продал. Так зачем мне наручные часы?»

Ивар Петерсон, которому тогда было сорок лет, подкинул мне, двадцатидвухлетнему, несколько свежих идей, которые помогли мне постепенно по-настоящему разглядеть истинное лицо «всех этих джентльменов», как он называл Энгдала и компанию.

Но все это произошло несколько позже, а в 1948 году я был довольно близок к Энгдалу. Мы даже заключили соглашение об издании его книги, которая называлась «Политическое образование». Это было собрание политических эссе исторической направленности. Энгдал написал ее под псевдонимом Стен Йонссон. Мы договорились о том, что, когда тираж будет распродан, я выплачу ему гонорар.

Книга получила хорошие отзывы критиков, но с финансовой точки зрения оказалась настоящим фиаско. После этого я в течение долгого времени выплачивал Энгдалу его деньги, примерно по сто крон за раз. Думаю и надеюсь, что в конце концов выплатил ему все.

Мне было трудно порвать со своим идолом. Он был болен, и я знал, что мой уход расстроит его. На определенном этапе я перестал верить в его учение и был готов направиться по правильному пути. Кроме того, в моей жизни начал доминировать бизнес, а не политика. Мне нужно было порвать с этим человеком, но я все еще не находил в себе мужества сказать ему, что не хочу иметь с ним ничего общего. Так продолжалось довольно долго. Он прислал мне свою новую большую книгу «Обновление Запада» с несколько горьким посвящением, в котором говорилось о «молчаливых, о, слишком молчаливых лесах Смоланда». Энгдал намекал на то, что я очень долго не общался с ним и что его это обижало. Я осилил несколько страниц из этой напечатанной мелким шрифтом книги (в ней было страниц восемьсот). На самом деле книги, которые я прочитал в своей жизни от начала до конца, можно сосчитать по пальцам одной руки.

Энгдала не интересовали мои деньги. ИКЕА была еще в начале пути и приносила не слишком большой доход. Он симпатизировал мне по другим, не финансовым причинам. Позже он одобрил то, как я руководил ИКЕА, и сказал, что я воплотил неошведские идеи о внеклассовости и тому подобном.

Когда я собрался жениться в первый раз, моя сестра Керстин, будущая жена и я долго обсуждали, стоит ли приглашать Энгдала на свадьбу. Но еще до того как мы приняли окончательное решение, он прислал нам свадебный подарок – отрез ткани с текстильной фабрики, на которой его брат был менеджером.

Нам некуда было отступать. К тому же он уже написал прекрасные стихи в нашу честь. Мы послали ему приглашение. Я написал ему письмо, в котором просил произнести жизнерадостную речь, которая могла бы взбодрить мою жену, всегда отличавшуюся склонностью к пессимизму. «Моя будущая жена, – писал я, – не может найти смысл жизни и считает все бесполезным».

Энгдал приехал и произнес великолепную речь на нашем свадебном обеде. Мое письмо и приглашение были напечатаны в Expressen осенью 1994 года как доказательство моей связи с нацистами, что сильно повлияло на меня и на ИКЕА.

Похожая ужасная ситуация возникла весной 1998 года. Expressen снова посвятил мне одну из статей. На этот раз газета раскопала мои прежние связи с линдхольмерами. Разразился настоящий скандал, потому что я ничего не говорил об этом в 1994 году. Я уже устал объяснять, почему тогда этого не сделал.

Думаю, я изменил свое мнение и перешел от грубого нацизма к более спокойному фашизму Энгдала. Видимо, этого было достаточно, чтобы успокоиться и решить, что со злом покончено. Время, проведенное с Линдхольмом, вызывало у меня такой стыд, что я даже не рассказывал об этом Маргарете.

Я думал, что откровений об Энгдале будет достаточно.

Кроме того, что бы ни говорили люди, когда все это происходило, я был еще ребенком. И мне пришлось расплачиваться за это в возрасте шестидесяти лет. Часто я лежу ночами без сна и думаю о том, когда же старика простят за грехи его юности? Может ли кто-нибудь понять, как я сожалею и раскаиваюсь? Разве это преступление, что меня воспитали бабушка-немка и отец-немец?