Великая русская революция. Воспоминания председателя Учредительного собрания. 1905-1920 - Чернов Виктор Михайлович
Против забастовщиков все чаще применяли локауты. Фабриканты Лодзи опубликовали специальный меморандум, в котором говорилось: «История локаутов показывает, что только второй и третий локауты принуждают рабочих к покорности». В революционном 1905 г. рабочие проиграли 30% забастовок, в 1906-м – 34%, в 1907-м – 58%, а в 1908-м – 68%. Увольнения и аресты рабочих депутатов полицией стали нормой. Продолжительность рабочего дня вернулась к дореволюционному уровню и составила 10 – 10,5 часа. «Казалось, наши рабочие увидели луч солнца, но это продолжалось недолго. Наиболее передовых рабочих уволили. Все как прежде» – такие отзывы с мест печатались в каждом номере подпольных газет.
Новый подъем рабочего движения начался лишь перед самой мировой войной. В 1911 г. рабочие проиграли 51% забастовок, в 1912-м – 41%, а в 1913-м – только 31%. Количество забастовок, которое в 1909 – 1911 гг. колебалось от 300 до 400 (с общим числом участников в 1910 г. 46 000), снова возросло до 2000, а ежегодное количество их участников составляло от 725 000 до 860 000. Однако эти достижения не успели привести к модернизации структуры российской промышленности, так как вскоре началась мировая война. Дальнейшая эволюция фабричного производства оказалась простой. Сначала правительство задумало грандиозную бюрократическую утопию: сделать всю военную промышленность государственной монополией, которая могла бы обслуживать любые потребности обороны без помощи частных и гражданских предприятий. Методы создания этой монополии иногда были просто абсурдными. Родзянко рассказывает, что однажды он столкнулся с толпой людей, которых гнали на сборный пункт под конвоем, как арестантов. Он выяснил, что таким странным способом опытных сапожников «мобилизовали» шить сапоги для армии! Только в мае 1915 г., когда фронт остался без обмундирования, сапог и патронов, банкротство этой бюрократической аферы заставило правительство вновь воспользоваться объединенными услугами частной промышленности. Добровольная мобилизация последней началась благодаря усилиям военно-промышленных комитетов, целью которых было приспособление российской промышленности к нуждам национальной обороны, устранение конкуренции и наиболее рациональное распределение военных заказов. Неспособность правительства справиться с этой задачей и его обращение к частному капиталу неизмеримо повысили уровень самосознания российской буржуазии. «Торгово-промышленный класс двадцатого века, – писал профессор Сторожев в «Новостях Московского военно-промышленного комитета», – больше не является кошельком, из которого государство может брать столько денег, сколько ему хочется, расплачиваясь случайными титулами, орденами или дарованием потомственного дворянства... В великой европейской войне торгово-промышленный класс действует как реальная сила, которой по плечу задачи и старого бюрократического режима, и нового периода»1.
Однако серьезных разногласий со «старым бюрократическим режимом» у промышленников не имелось: это были чисто семейные ссоры. Зато «задачи нового периода» от такого альянса сильно страдали. Во-первых, рабочие, подлежавшие призыву на военную службу, были прикреплены к заводам, работавшим для нужд обороны. В случае забастовки им грозила отправка на фронт. Во-вторых, согласно статье 87, в случае объявления чрезвычайного положения трудовое законодательство отменялось, рабочий день удлинялся, а также допускалось привлечение к труду женщин и детей. В-третьих, промышленники широко использовали рабский труд военнопленных. Наконец, практиковалось использование в качестве рабочей силы «желтых» – китайцев и корейцев. Однако этого было недостаточно: правая пресса рьяно готовила общественное мнение ко всеобщей милитаризации промышленных рабочих. Фабрика должна была превратиться в казарму с абсолютно воинской дисциплиной; фабричные администраторы получали все полномочия офицеров и имели право командовать рабочими как солдатами. Согласно законам военного времени, тех, кто прекратил работу, можно было заставлять возобновлять ее силой. Но милитаризация военной промышленности таила в себе еще более страшную угрозу: на фронте уже ввели телесные наказания!
Среди рабочих началось брожение. Роль предохранительного клапана сыграли фабричные выборы делегатов в Рабочую группу Центрального военно-промышленного комитета. На Втором съезде военно-промышленных комитетов эта группа обратилась к работодателям, указав, что все воюющие страны приняли меры по поощрению участия рабочих в национальной обороне. Были расширены функции кооперативных и тред-юнионистских организаций: первые участвовали в регулировании национального потребления, вторые – в оптимизации использования трудовых ресурсов. Группа призвала российских промышленников покончить с традициями фабричного феодализма и предложила решить вопросы, жизненно важные для рабочих: признать право последних на создание профессиональных союзов и арбитражных органов для решения трудовых споров, а также на сопротивление «милитаризации» фабрик. Однако она потерпела полное поражение. Правительство и предприниматели всего лишь попытались оживить мертворожденный закон о фабричных старостах, сделав последних частью фабричной администрации. Одновременно правительство закрыло профсоюзы печатников и металлистов – единственные ростки российского тред-юнионистского движения, находившегося в зачаточном состоянии. Предложение Рабочей группы о создании арбитражных органов было отвергнуто министром торговли князем Шаховским вплоть до решения вопроса о легализации рабочих союзов. Попытки группы выступить посредником в конфликтах на заводе Лесснера и Николаевских военно-морских верфях были отвергнуты заводскими администрациями. Кроме того, она оказалась совершенно не способной предотвратить отправку забастовщиков на фронт после конфликтов на машиностроительном заводе Нобеля и Адмиралтейских верфях. Это объясняет переход Рабочей группы к более радикальной тактике и ее призыв провести массовую демонстрацию в день открытия Думы, после которого члены группы были арестованы. Только этот арест спас группу от полной потери доверия у рабочих масс.
Такой была ситуация в промышленности перед революционными днями февраля – марта 1917 г.
Стачки, которые проходили то здесь, то там во второй неделе февраля и распространились повсеместно между 23 и 25 февраля, внезапно перешли во всеобщую забастовку. Поскольку забастовка была вызвана не столько конфликтами на фабриках, сколько отсутствием хлеба и политическими проблемами, она касалась полиции и правительства; при этом фабричная администрация почти всюду оставалась в стороне. В некоторых местах (например, в Колпине) фабрики были закрыты временно, якобы «для проведения ревизии». Реже на заводах (например, Путиловском) объявляли локауты и закрывали их «на неопределенный срок». Когда борьба достигала накала, администрация обычно отступала, а если на фабрику вторгалась полиция, которую встречали градом камней, все руководство тут же исчезало. Во время революционных недель рабочие районы были военной базой восставших. Некоторые фабрики становились крепостями рабочих. Администрация старалась «держаться от греха подальше», и рабочие чувствовали себя единственными хозяевами предприятия. Такая ситуация оказала сильнейшее влияние на самосознание фабричного пролетариата. Контраст между нынешним состоянием вещей и предшествующим режимом «военно-промышленного феодализма» был разительным. Именно он стал главным вопросом революции, требовавшим немедленного решения. Цензовое правительство абсолютно не понимало ни его насущности, ни его сложности. Однако было ясно, что дореволюционная фабрика представляет собой анахронизм, не приспособленный к новой эре, и что рабочие, совершившие революцию, больше никогда не подчинятся царским законам о труде. Поэтому им следовало немедленно гарантировать принятие новой системы отношений между трудом и капиталом, пусть временной и неполной. Все понимали, что без этого рабочие на фабрики не вернутся. Хаос, безвластие, постоянные конфликты между рабочими и администрацией стали бы правилом и спровоцировали бы партизанскую войну в промышленности.
