Разум в огне. Месяц моего безумия - Кэхалан Сюзанна (электронные книги без регистрации txt, fb2) 📗
Здоровый мозг воспринимает действительность в ходе сложного процесса, в который вовлечены оба полушария. Информация с сетчатки глаза попадает в первичную зрительную кору в затылочной доле, где становится цельным восприятием, которое обрабатывается теменной и височной долями большого мозга.
Теменная доля отвечает за «где и когда», сообщая человеку информацию касательно расположения образа во времени и пространстве.
Височная доля – это «кто, что и почему»; она управляет способностью распознавать имена, эмоции и воспоминания. Но когда мозг поврежден и одно полушарие работает с перебоями, поток информации встречает препятствия на своем пути, и визуальный мир искажается.
Поскольку правое полушарие отвечает за левостороннее зрение, а левое – за правостороннее, мой рисунок, где все цифры были расположены справа, показывал, что мое правое полушарие, ответственное за левую сторону циферблата, работало неправильно.
Тест с часами также помог объяснить другой аспект моей болезни, который прежде по большей части игнорировали: онемение на левой стороне тела, о котором давно уже все забыли. Теменная доля большого мозга отвечает в том числе и за сенсорное восприятие, и нарушения в этой области могут привести к потере чувствительности.
Один лишь тест с часами дал столько ответов на вопросы: помимо онемения на левой стороне тела, он объяснил паранойю, припадки и галлюцинации. Возможно, даже воображаемых клопов: ведь их «укусы» были на левой руке. С помощью этого теста доктор Наджар смог исключить шизоаффективное расстройство, постприпадочный психоз и вирусный энцефалит. Тут он вспомнил о высоком содержании лейкоцитов в спинномозговой жидкости, и его осенило: воспаление почти наверняка вызвано аутоиммунной реакцией, спровоцированной моим собственным организмом. Но что это за аутоиммунное заболевание?
Мне проводили анализы на ряд аутоиммунных заболеваний – всего несколько из ста с лишним, известных науке. Исследования дали отрицательный результат, то есть ни одной из этих болезней у меня не было.
Тогда доктор Наджар вспомнил несколько случаев, описанных в современной медицинской литературе; речь шла о редком аутоиммунном заболевании, поражающем в основном молодых женщин и открытом учеными Пенсильванского университета. Может, это оно?
Возникли и другие вопросы: как глубоко распространилось воспаление? И можно ли спасти мой мозг? Ответить на них можно было лишь одним способом – провести биопсию мозга. Доктор Наджар не знал, согласятся ли на это мои родители. И действительно, описание этой процедуры, в ходе которой вырезается небольшой кусочек мозга для исследования, радости не внушало; но мое состояние ухудшалось, и было необходимо немедленное вмешательство. Чем дольше моя болезнь развивалась без должного лечения, тем меньше были мои шансы когда-либо вернуться к прежнему состоянию. Размышляя над этими проблемами, доктор Наджар рассеянно теребил свои усы и расхаживал по палате.
Наконец он сел рядом со мной на кровать, повернулся к моим родителям и проговорил:
– Ее мозг охвачен огнем. – Он сжал мои маленькие ладони своими большими руками и наклонился, глядя мне прямо в глаза. – Я сделаю все, что смогу, чтобы помочь вам. Обещаю, я не сдамся.
Позднее он вспоминал, что на мгновение я как будто ожила. А я до конца дней буду сожалеть, что не помню эту роковую сцену – один из важнейших моментов в моей жизни.
Доктор Наджар заметил слезы в уголках моих глаз. Я села и обняла его. Для него этот момент стал ключевым в моем деле: он почувствовал, что я все еще где-то там, в этом теле. Но это был лишь проблеск. После я легла на кровать и уснула, утомленная кратким всплеском эмоций. Но он успел понять, что я там, и решил не сдаваться. Он подал знак моим родителям выйти из палаты.
– Ее мозг охвачен огнем, – повторил он.
Родители кивнули, расширив глаза от страха.
– Ее собственный организм атакует его.
27. Настоящий доктор Хаус!
Доктор Наджар сообщил и другие новости.
– Думаю, следует провести курс лечения стероидами, но прежде чем начать, необходимо подтвердить наличие воспаления, – проговорил он.
– Но как? – спросила мама.
– В университете Пенсильвании есть врач, специализирующийся на аутоиммунных заболеваниях. Думаю, он сможет дать ответы на наши вопросы. А пока, – он сделал паузу, зная, что моих родителей не обрадует то, что им предстоит услышать, – есть несколько вариантов. Можно начать курс стероидов. Плазмаферез. Или лечение иммуноглобулином.
Родители снова кивнули в унисон, загипнотизированные словами этого умнейшего человека.
– Но мне кажется, что лучший выход, – тут он понизил голос, – провести биопсию мозга.
– Что это значит? – тихо спросила мама.
– Нужно осмотреть ее мозг и взять небольшой кусочек на анализ. – Он сблизил кончики указательного и большого пальцев, а затем развел примерно на сантиметр.
Отец засомневался:
– Даже не знаю.
– Клянусь, будь она моей дочерью, я бы провел биопсию. На данный момент гораздо рискованнее ее не проводить. Худшее, что может случиться, – ничего не изменится.
Мои родители все еще молчали.
– Я бы хотел назначить биопсию на понедельник, в крайнем случае – на вторник, – сказал Наджар. – Но все зависит от вас. Пока нужно все обсудить с врачебной коллегией. Дайте мне время подумать. Буду держать вас в курсе.
Когда доктор Наджар ушел, мама прошептала:
– Настоящий доктор Хаус!
Позднее в тот же день в палату зашла доктор Руссо и сообщила родителям, что врачебная коллегия дала добро на биопсию мозга. Мама пыталась сохранять спокойствие, но чувствовала себя беспомощной. Она вызвала доктора Руссо в коридор. У нее был миллион вопросов, но в голове вертелись лишь два страшных слова: биопсия мозга. Несколько недель она пыталась сдерживаться, но сейчас плотину прорвало, и она заплакала. Доктор Руссо стояла, скрестив руки на груди, а потом потянулась и слегка дотронулась до маминого плеча.
– Все будет хорошо, – сказала она.
Мама утерла слезы и сделала глубокий вдох.
– Я лучше вернусь.
В палате папа бросил на нее обвиняющий взгляд.
– Мы всё слышали, – сказал он.
Но, несмотря на недовольство, позднее написал в дневнике, что его волновало то же, что и маму: «Меня пугали сами эти слова – биопсия мозга. Я слышал в голове голос матери, которая умоляла не соглашаться на это. Она говорила: никогда не позволяй никому лезть тебе в мозг! Работая в «Скорой помощи», она много плохого повидала и не доверяла нейрохирургам. Но я напомнил себе, что это было очень давно».
Опустошенный утренними новостями, тестом с часами и сообщением о необходимости провести биопсию мозга, отец вышел из больницы и зашагал к Тридцать третьей улице, чтобы сесть на метро на Южной Парк-авеню. Но между Первой и Второй улицами заметил часовню священных сердец Иисуса и Девы Марии. Повинуясь импульсу, он вошел в часовню, залюбовался витражами и живописным полотном, изображающим ангела, который обнимал отчаявшегося человека. Отец опустился на колени и стал молиться.
Тем же вечером в офисе окружного прокурора в нижнем Манхэттене мама делала примерно то же самое. Она, ее секретарша Элси и сотрудница Регина, у которой был сан священнослужителя баптистской церкви, взялись за руки, закрыли глаза и образовали круг. Над ними возносился голос Регины: «Господь милостивый, вылечи эту молодую женщину. Услышь нас, Господи, услышь наши молитвы. Мы молимся за излечение этой девушки, за то, чтобы ей стало лучше. Услышь наши молитвы. Пожалуйста, услышь». Моя мама, циничная еврейка из Бронкса, агностик до мозга костей, клянется, что в тот момент ощутила присутствие Бога.
Тем временем, ничего не подозревая о терзаниях своих родителей, я написала сообщение своей подруге по колледжу Линдси, которая жила в Сент-Луисе. «Мне сделают мозгопсию!» – «Что? Что это значит?» – ответила Линдси, не поняв мою спутанную речь. – «Возьмут у меня кусочек мозга!»
