Разум в огне. Месяц моего безумия - Кэхалан Сюзанна (электронные книги без регистрации txt, fb2) 📗
В такие моменты Стивен все время вспоминал мой первый припадок, случившийся 13 марта.
– Что это было, как считаете? – спросил он тем вечером сестру Аделину.
– Может, она просто хотела привлечь ваше внимание? – Южане называют женские истерики «припадками голубого дьявола» – такое красочное описание дают приступам паники или эмоциональным взрывам, случающимся у молодых женщин. – А может, это приступ паники?
Но Стивена такое объяснение не удовлетворило. На следующий день приступ повторился.
– Мне… нехорошооо, – проговорила я, свесив ноги с кровати.
Стивен опустил поручень и помог мне спуститься на пол. Я снова начала глотать ртом воздух и заплакала. Стивен вызвал медсестру.
– Сердце… болит, – сказала я, схватившись за грудь и корчась на холодном полу палаты. – Не… могу… дышать.
Вбежала сестра. Она измерила температуру и давление: оказалось, давление было повышено – 155/97. Меня подсоединили к двухлитровому кислородному баллону, который используют при сердечных нарушениях и конвульсиях. Вскоре я уснула. То же самое, с теми или иными вариациями, происходило каждый вечер во время визитов Стивена. В присутствии других людей эти приступы повторялись редко. Почему? – так никто и не смог объяснить.
Время шло, а мне так и не поставили диагноз. Моя семья уже выбилась из сил. Все исследования давали отрицательный результат; лечение иммуноглобулином не оказалось тем волшебным эликсиром, на который все возлагали надежды, и никто не мог выяснить, что же на самом деле означает повышенное число лейкоцитов в ликворе. А хуже всего было то, что доктор Багси меня больше не лечил, а хваленый доктор Наджар так и не появился. Что же помешает другим врачам опустить руки и запереть меня в психушке или приюте для умалишенных? Втайне от меня и друг друга, несмотря на попытки поддерживать оптимизм, мои родные стали волноваться, что, если мое состояние будет ухудшаться и дальше, они потеряют меня навсегда.
На следующий день пришли результаты люмбальной пункции. Их огласила доктор Руссо. Результаты были тревожными, но по крайней мере означали, что врачи близки к разгадке: содержание лейкоцитов в спинномозговой жидкости возросло до восьмидесяти на микролитр (а на прошлой неделе было двадцать). Это с почти стопроцентной вероятностью означало, что у меня воспаление мозга; теперь оставалось лишь выяснить, что его вызвало.
Когда я поступила в эпилептическое отделение, основной жалобой были припадки; затем они сменились на психоз, а теперь доктор Руссо записала в моей карте: «энцефалит неизвестного происхождения». Один из неврологов впоследствии рассказал, что врачи между собой называют энцефалит «испорченным мозгом»; это воспалительный процесс в мозгу, который провоцируют различные возбудители.
Когда приходила доктор Руссо, мамы в палате не было, и папа записал для нее новость в общем журнале:
Он попытался сообщить хорошую новость и мне, но я ничего не поняла. «Перепиши то, что я записал, и запиши кое-что еще – я продиктую», – предложил он.
Мы думали, что я смогу показывать эту запись всем, кто будет приходить, и таким образом они узнают все, что произошло. Но план провалился: когда в тот же день меня навестила Ханна, оказалось, что я не могу найти блокнот. Он затерялся среди цветов и журналов, которыми была завалена моя палата.
– Я должна… я должна… – Я пыталась объяснить, но безуспешно.
Ханна прилегла рядом со мной на кровать и обняла меня за шею.
– Я должна… я должна… я должна… – повторяла я.
– Ничего, Сюзанна, потом вспомнишь. Ты устала, – прервала меня мама.
– Нет. Я хочу… – Я запнулась и напряглась всем телом. – Я… хочу… сказать!
– Ты устала, милая. Надо отдохнуть, – сказала мама.
Я гневно выдохнула. Мама понимала, что меня очень злит моя неспособность быть «нормальной» и то, что со мной нянчатся, как с младенцем. Ханна тоже почувствовала мое раздражение и попыталась отвлечь меня журналами US Weekly за целый месяц и чтением «Над пропастью во ржи» – я умоляла ее принести мне эту книгу. Поскольку сама я больше читать не могла, Ханна почитала мне, и вскоре я закрыла глаза и заснула. Но потом вдруг проснулась и взглянула на нее.
– Повивисливин, – проговорила я. – Повивисливин! Повивисливин! – начала повторять я. Лицо покраснело.
– Пожалуйста, – неуверенно ответила Ханна.
Я гневно затрясла головой:
– Нет, нет, нет! Повивисливин!!! – закричала я.
Ханна склонилась ближе, но так мою речь стало еще труднее различить. Тут я начала красноречиво показывать на дверь:
– Сливин, Сливин!
Наконец Ханна поняла. Она позвала Стивена, и, увидев его, я сразу успокоилась.
На следующий день, взяв за отправную точку повышенное число лейкоцитов в ликворе, врачи стали искать причину моей инфекции. Мне грозила новая серия анализов, и медбрат Эдвард пришел взять кровь. Стивен сидел у кровати; мое сегодняшнее поведение глубоко его впечатлило. Хотя я все еще была на себя не похожа, ко мне, кажется, частично вернулось прежнее чувство юмора. Я стала больше улыбаться, с большим интересом следила за игрой «Янкиз» и даже заявила, что мне нравится подающий Энди Петтитт.
– Как игра? – спросил Эдвард. – «Метс» выигрывают? – пошутил он.
Я вытянула руку. У меня уже столько раз брали кровь, что ритуал был мне хорошо знаком. Эдвард надел перчатки, затянул жгут на правом плече, подготовил вену, постучав по ней пальцами, и наклонился, чтобы вставить иглу. Но когда игла вошла под кожу, я резко подскочила и одним быстрым движением выдернула ее; из вены хлынула кровь. Я улыбнулась, потупила глаза с притворным смущением, будто хотела сказать: ой-ой, что же я наделала? Но Стивен понял, что на самом деле я имела в виду: отстаньте от меня. Иногда, когда мне становилось лучше, возвращались симптомы психоза. Это всех пугало.
– Сюзанна, прошу, не делай так. Ты можешь покалечиться и покалечить меня. Но тебе будет больнее, – проговорил Эдвард, стараясь не повышать тона.
Он снова подготовил иглу и занес ее над моей вытянутой рукой.
– Ладно, – тихо ответила я.
Он вставил иглу, набрал несколько пробирок и вышел из палаты.
26. Часы
– Вовы, – стонала я, указывая на розовый кувшин на прикроватном столике.
Сегодня мы ждали прихода доктора Наджара. У меня текла слюна, и я причмокивала – теперь это происходило постоянно, даже во сне. Отец отложил карты, взял кувшин и вышел в коридор, чтобы его наполнить. А вернувшись, увидел, что я уставилась прямо перед собой неподвижным взглядом. Я словно спала с открытыми глазами; язык вывалился изо рта. К тому времени он уже настолько привык к таким моментам, что воспринял все спокойно. И вместо того, чтобы растормошить меня, молча сел читать «Портрет художника в юности» и читал, пока не пришла мама.
– Привет, – бодро поздоровалась она, входя в палату, поставила на стул у кровати свою кожаную сумку и поцеловала меня. – Я так волнуюсь перед встречей с таинственным доктором Наджаром. Как думаешь, какой он? – весело продолжала она; ее миндалевидные глаза светились энтузиазмом. – Он должен прийти с минуты на минуту.
Но папа был не слишком обнадежен.
– Не знаю, Рона, – ответил он. – Мы же так ничего и не выяснили.
Она отмахнулась от него, взяла салфетку и вытерла слюну, стекавшую по моему подбородку.
– Здравствуйте, здравствуйте! – Через несколько минут в мою отдельную палату – номер 1276 – вошел доктор Наджар, громогласно возвестив о своем прибытии.
Он слегка сутулился, из-за чего голова выступала на несколько сантиметров вперед – видимо, из-за долгих часов, проведенных над микроскопом. Густые усы на кончиках истончились, потому что у него была привычка дергать и крутить их, когда он размышлял.
