Выжить в Сталинграде (Воспоминания фронтового врача. 1943-1946) - Дибольд Ганс (читать книги бесплатно полные версии TXT) 📗
Потом до нас дошло, что первой темой лекции, на которую мы собирались пригласить русских врачей, должна быть цинга. Для демонстрации мы располагали подходящими больными.
На лекцию обещали прийти доктор Леви и женщина-гигиенист.
Доктор Беккер, заведующий цинготным отделением, устроил лекционный зал в палате. В палату принесли скамьи и стулья, а больных разделили на несколько групп, в зависимости от особенностей течения болезни. После этого доктор Беккер прочитал лекцию о цинге и дефиците витамина С. Русские врачи лично и очень внимательно осмотрели больных. После лекции женщина-гигиенист сказала нам, что эти больные еще не слишком тяжелы. Гражданское население Сталинграда страдает от цинги намного сильнее. Тем не менее они признали нашу правоту. Нам выделят охрану, с тем чтобы мы могли собирать зелень.
Для нас выделили охрану. Мы создали — под началом клагенфуртца Шпердина — команду по сбору зелени и каждый день собирали около двенадцати мешков пригодной для обработки зеленой массы. По большей части это была лебеда, хотя позже мы стали собирать также крапиву, щавель и даже культурные растения в заброшенных садах.
Для обработки зелени был назначен специальный повар, которого прозвали «зеленушкой». Он чистил зелень и обваривал ее кипятком. Употребление пригоршни листьев в день ликвидировало поверхностные проявления цинги в течение десяти-четырнадцати дней, а внутренние кровоизлияния рассасывались в течение трех-четырех недель. Практически все больные в госпитале получали достаточную суточную дозу витамина С. К сожалению, больным дизентерией мы могли давать только сок зеленых растений.
Так нам удалось справиться с самой грозной опасностью. Раны стали затягиваться быстрее, сил у больных прибавилось, они посвежели. Прием витамина С повышал сопротивляемость организма в отношении инфекций. В то время мы еще не подозревали, насколько велика подстерегавшая нас в ближайшем будущем угроза малярии и туберкулеза. Зато мы сразу почувствовали, что витамины помогли нам ускорить выздоровление после тифа, плохо заживавших ран, анемии и кровотечений. Только потом, получив данные для сравнения с другими госпиталями, где лечение витаминами стали применять позже, мы обнаружили, сколько человеческих жизней нам удалось сохранить с помощью простого сбора зелени.
Употребление зелени пошло на пользу всем больным, хотя бы благодаря тому, что ею они могли набивать желудки. Больные сами принялись собирать всякую зелень и варить ее в закутках полуразрушенных зданий на территории госпиталя. Русские беспощадно гоняли этих солдат и приводили к начальнику госпиталя. Охрана искала предлог, чтобы отказаться от долгих блужданий по садам и лугам в поисках зеленых листьев и подходящей травы. Но русские врачи и командование стояли на своем. Сбор зелени продолжался до тех пор, пока мы оставались в Сталинграде.
Многие из нас никогда не увидели бы родного неба, если бы не лебеда, раскрывавшая свои скромные листочки на самых неблагоприятных почвах солоноватой степи.
Наша кампания по сбору зелени принесла первые успехи в борьбе с цингой. Но помимо этого, однако, похвастаться нам было нечем. Больные продолжали умирать. Русские, которые с самого начала нам не доверяли, стали открыто высказывать обвинения и даже угрозы в наш адрес. Эти угрозы высказывали не русские врачи и не офицеры НКВД. Угрозы исходили от политического комиссара, которого сразу поддержал русский старший лейтенант, надзиравший за «трудовым процессом». Этих двоих поддержали переводчики и наш интендант, раболепствующий подонок, в котором вдруг проснулся какой-то извращенный инстинкт классовой борьбы, Ему не нравились ни врачи, ни то, что они говорили. Русские, с другой стороны, видели, что врачей много, но больные умирают. Очевидно, врачи ничего не делают.
Назревали крупные неприятности.
Сомнения и заботы портили настроение и подтачивали чувство уверенности в своих силах. Только наше непосредственное окружение внушало нам покой. У нас была большая комната, стены мы побелили, полы чисто вымыли. В углу стоял небольшой стол. Когда мы хотели, чтобы комната выглядела празднично, мы застилали стол синей скатертью. Наши кровати представляли собой неоструганные доски, уложенные на кирпичи. На боковой стене висела диаграмма развития малярийного плазмодия. Слева — цикл развития в человеческом организме; справа — в теле комара. На противоположной стене висела выполненная в красных и синих цветах схема кровообращения с множеством пометок, касающихся поражений «правого» и «левого» сердца. Эти схемы были нарисованы для лекций, в которых доктор Майр описывал сердечные болезни. Я прочитал лекцию о малярии. Вместо доски, проекторов и таблиц мы использовали стены.
Но главным достоинством комнаты был открывавшийся из окон вид.
Два прямоугольных окна без переплетов и стекол смотрели на северо-восток. Дождь с этой стороны приходил редко, в окна врывался свежий степной ветер. Каждое утро мы наблюдали восход солнца. На горизонте бушевали грозы, ветры вздымали над степью клубы желтой пыли. За колючей проволокой были видны руины города. На востоке виднелись подернутые зеленью берега широких рукавов Волги. Иногда только один рукав, но в ясную погоду и два.
Большую часть дня Волга отливала зловещим зеленовато-черным оттенком; но иногда в ней отражалась чистейшая небесная голубизна. На изгибах поток приобретал сверкающий, переливчатый зеленый цвет. А вечерами вода становилась пурпурной. Было такое впечатление, что величественный поток остановился. К северу деловито проплывали пароходы и баржи.
Волга никогда не бывает одного и того же цвета, в этом она похожа на степное небо. Поток, несущийся от горизонта, то и дело меняет свой цвет.
Днепр производит более величественное впечатление. Дон красив — в его синей воде отражаются белые меловые скалы. Но Волга — самая великая из всех своих сестер-рек, она загадочна и таинственна.
Эта таинственность всегда привлекала нас. Осенью 1942 года, когда мы стояли на Дону, я уговорил командира роты поехать на Волгу. По дороге я спел ему песню австрийских военнопленных времен Первой мировой войны: «О кайзер Карл, приди на Волгу поскорей. И уведи отсюда блудных своих сыновей».
Но нам не повезло. Пока мы ехали по степи, из радиатора выкипела вода. Пока мы ее искали, прошло много времени, и к окраине Сталинграда мы подъехали только поздним вечером. Командир роты сказал: «Плевать мне на кайзера Карла и на Волгу. Я еду назад». На обратном пути мы забуксовали в песке, и нам пришлось толкать машину в лунном свете. В расположение мы вернулись только под утро, продрогнув до костей.
В тот раз мы так и не увидели Волгу. Три месяца спустя, когда мне представилась такая возможность, все разительно переменилось. Я был военнопленным и стоял на пороге бункера Тимошенко и смотрел на лед, сковавший поверхность реки.
Но теперь все снова изменилось. Каждый день за руинами я видел великую реку во всей ее изменчивой незабываемой красоте. Этот древний водный поток, протекающий по огромным расстояниям, впадает в крупнейшее в мире внутреннее озеро. Я смотрел на Волгу, как на вековую загадку, как на символ неведомой и таинственной страны.
Словно в пьяном бреду, мы рвались к берегам Волги, и вот теперь, попав в плен и отрезвев, мы смотрим на играющие на водной поверхности блики, смотрим на берега, под которыми спят тысячи наших солдат, а волны перекатываются через них, как слезы их матерей.
Мы, врачи терапевтического отделения, каждое утро собирались в большой комнате, обсуждали важные события и слушали очередную короткую лекцию. Потом мы расходились к своим больным.
Обычно я первым делом шел в палату наблюдения, где находились больные с подозрением на тиф. Доктор Майр, лечивший меня от тифа в бункере Тимошенко, ведал этой палатой. Ему помогал санитар Глёкнер, родом из Вены. Глёкнер был по профессии скульптором, но у него превосходно получалось все, за что бы он ни брался. Он убирался в палате, ухаживал за больными, давал им советы, помогал им, чертил температурные кривые не хуже опытного чертежника и рисовал картины. Позже, когда наши дела пошли лучше, он устроил в своей комнате место для чаепитий. Он заваривал полынный чай и угощал нас, проявляя при этом истинно венский дух. Мы назвали его комнату «Кафе Глёкнер». Мы всегда охотно заходили туда, а доктор Майр ложился отдыхать днем не в нашей комнате, а в «Кафе Глёкнер», поближе к своим лихорадящим больным. Доктор Майр вообще настолько привязывался к своим больным, что очень неохотно переводил их в другое отделение, когда подтверждался тиф. Так как Глёкнер поддерживал в палате идеальную чистоту и регулярно истреблял вшей, никакого вреда от этого не было. Но однажды нагрянула русская комиссия и случился скандал: больные с явным тифом находились среди здоровых. С тех пор доктору Майру пришлось переводить всех больных в тифозное отделение.
