Выжить в Сталинграде (Воспоминания фронтового врача. 1943-1946) - Дибольд Ганс (читать книги бесплатно полные версии TXT) 📗
Доктора Венгера и двух выздоравливавших от тифа врачей, докторов Маркштейна и Лейтнера, мы перевели из перевязочной в нашу комнату в подвале. Перевязочную заняли доктор Хаусман и доктор Кранц. К ним же поселили и их санитара фельдфебеля Бенковича, который незадолго до этого оправился от воспаления легких. Все трое устроились с большими удобствами. Леви снабжал своих врачей дополнительными пайками, и вскоре по госпиталю разнесся аромат кофе и поджаренного хлеба, дразнивший пациентов по эту сторону занавески.
Нам не нравилась такая ситуация, но доктора Хаусман и Кранц ссылались на приказ доктора Леви. Наверное, Леви был прав. На полуголодных людей невозможно положиться, их настроение легко меняется, они не испытывают никакого желания конструктивно работать и не проявляют решительности, когда им приходится брать на себя ответственность. Леви же хотел иметь в своем распоряжении инициативных работников, понимавших и дух, и букву приказов. Для этого надо было для начала обеспечить их едой, что он и сделал. Только после этого он мог что- то от них требовать. Таким способом ему удалось постепенно навести порядок и наладить работу, несмотря на наше бедственное положение и нехватку всего и вся. Достичь большего в то время было невозможно, но это было только начало.
Тем временем над нашими головами нависла новая опасность. В конце мая, когда еще вовсю бушевал тиф, к нему присоединились цинга и малярия. Дизентерия и другие кишечные расстройства каждый день находили себе новые жертвы. Помимо этого мы ежедневно сталкивались с угрозой смерти от истощения. Были отмечены первые случаи туберкулеза.
Однажды вечером доктор Леви нанес нам визит. Он решил познакомиться с нами поближе. Собрались мы в перевязочной, у доктора Хаусмана. Леви хорошо говорил по-немецки. Он просмотрел наши истории болезни, похвалил нас за то, что мы проставляем даты санитарных обработок, и попросил, чтобы в историях болезни раненых мы отмечали все их функциональные расстройства. Он не отдавал приказов, он предлагал сделать то, просил сделать это. В общем, во многих отношениях он предоставил доктору Хаусману свободу действий. Доктор Леви, молодой советский врач, неукоснительно исполнял свои обязанности, говорил без околичностей и проявлял незаурядные способности к руководству. В делах, в которых мы хорошо разбирались, он предоставил нам поступать так, как мы считали нужным. Это избавило нас от некоторых пут. Мы получили возможность планировать свои действия. С этого момента начало складываться наше сотрудничество и с больными, и с русскими. Мы смогли показать им, кого наша страна посылала в армию врачами; были ли мы эгоистами или людьми, способными принимать рискованные ответственные решения; были ли мы индивидуалистами, стоявшими только за самих себя и против всех других, или врачами, желавшими сотрудничества со всеми ради блага наших больных.
Экзамен был строгим и суровым. Стонущие, умирающие больные, иссушенные болезнями люди, выздоравливавшие, мучимые голодом, — все они ждали от нас исцеления. Враги, испытывавшие к нам отвращение и ненавидевшие нас до глубины души, следили за нами с нескрываемым недоверием.
Мало того, на нас ополчились еще и наши подонки. Переводчики и другие подстрекатели клеветали на нас, пытались давить на «докторский сброд», как они нас называли.
Но мы твердо убеждены в том, что после всех ужасающих потерь и бедствий теперь сможем сохранить еще хотя бы несколько жизней для нашего отечества. Мы стали скромнее. Часто мы задумывались о том, не лучше ли было покончить со всем этим кошмаром в январе, сведя счеты с жизнью.
Но такие мысли мгновенно испарялись, стоило нам увидеть умолявший о помощи взгляд больного или раненого солдата. Мы сразу понимали, что должны делать.
Всего через несколько дней пришел приказ об эвакуации госпиталей номер 2а и 2б и о переводе больных в госпиталь номер 6. С утра до позднего вечера русские считали, пересчитывали и сбивались со счета, так же как мы. Как прежде, так и теперь надо было согласовать число наличных пленных с числом, доложенным накануне. В конце концов, русским удалось это сделать с помощью умерших. Если людей оказывалось на одного больше, то дату смерти кого- нибудь из умерших переносили на предыдущий вечер; если же мы кого-то недосчитывались, то вчерашнюю смерть датировали сегодняшним числом.
Снова нам стоило неимоверных трудов заставить больных покинуть помещения вместе с теми последними, дорогими их сердцу вещами, которые они продолжали хранить. Санитары и солдаты освобождали бункеры с руганью и ворчанием, иногда вытаскивая больных силой. Одного за другим они выводили людей наверх. Одних действительно вели под руки, других просто выносили, причем старались делать это быстро, чтобы охрана, потеряв терпение, не взялась за это дело сама.
Помимо тележек, нам выделили грузовик, чтобы облегчить эвакуацию. Наконец всех разместили по местам. Когда колонна наконец тронулась, из-под брезентового навеса грузовика раздался истошный вопль. Кто-то громко звал коменданта. Водитель остановил машину, подошел Блинков и с любопытством заглянул в кузов. Там сидел спец по велосипедам, молодой Эггенбахер, и бессовестно смеялся. Через переводчика он сказал Блинкову, что тот задолжал ему одну пайку хлеба. Блинков, в притворной ярости, погрозил ему кулаком, все рассмеялись, и колонна снова тронулась. За грузовиком следовали тележки.
За тележками медленно тащились ходячие больные. Мы, врачи, замыкали это прискорбное шествие. Мы везли и толкали перед собой тележки с самыми тяжелыми больными.
Эта сцена была навеки запечатлена в фильме «Поворотный пункт». Там можно видеть доктора Лооса из госпиталя номер 2а, санитара из Вены Пласса и некоторых других — похожих на карикатуры людей, бредущих мимо развалин по улицам Сталинграда.
От всей массы войск, когда-то собранных для наступления к Волге, осталась только эта жалкая горстка врачей, санитаров и лихорадящих больных.
Они смиренно и устало тащились на запад.
Глава 7
ЧЕТВЕРГ СТРАСТНОЙ НЕДЕЛИ
Это было в четверг Страстной недели 1943 года. Степной ветер стих. Солнце растопило снег. Небо сияло бездонной синевой. Свежий воздух заполнял легкие, оживлял, как глоток чистой родниковой воды освежает истомленное жаждой горло.
Горстка больных людей, потерявших все, шла мимо городских развалин. Сгорбленные, неспособные спасти жизнь доверившихся нам больных, мы неловкими трясущимися руками толкали перед собой низенькие деревянные тележки.
Руины протянулись вдоль берега Волги больше чем на двадцать километров: разрушенные домики, высотные здания, разбитые цеха тракторного завода, огромные склады, руины жилых домов, обрамлявших центральную площадь, громадные дыры в стенах фасадов смотрели на нас, словно разинутые пасти гигантских хищников. Одинокие и жалкие, подавленные и больные, покинутые судьбой и родиной, беспредельно ослабленные, отмеченные печатью упадка и смерти, мы брели, подчиняясь чужой воле по улицам рокового города.
Но при этом я чувствовал себя так, словно обрел способность заглядывать на несколько дней вперед. Мы вышли из могильного мрака. Что могло ждать нас впереди, если не возрождение?
Глава 8
В ГОСПИТАЛЕ НОМЕР 6
По пути на запад мы снова прошли мимо здания ГПУ. Здесь многое изменилось: ворота были заперты, забор — отремонтирован. У ворот стояли женщины, принесшие передачи своим арестованным мужьям.
Мы вышли на мостовую, по которой вошли в Сталинград ночью 23 января. Тогда, в тумане и темноте, охрана так указала нам дорогу: выйдете на асфальт, дойдете до разбитых трамвайных путей и повернете налево.
Теперь, на Пасху, мы шли в обратном направлении, пути были все еще разбиты, и на них стояли трамвайные вагоны. Глядя на эти вагоны, я сразу вспомнил картины той зимней ночи.
23 января. Боевые части, обескровленные подразделения, машины с имуществом, солдаты вспомогательных служб, отставшие от своих частей, и раненые, хромающие солдаты с обмороженными ступнями, обернутыми немыслимым тряпьем, и просто больные, текли в город. Не все из них имели приказ, как мы, идти в какое-то определенное место. Наш последний приказ гласил: «Группу надо отвести к зданию ГПУ».
