И у палачей есть душа - Гиртаннер Маити (читать книги онлайн бесплатно полные версии .txt) 📗
Вот о чем я думала, удаляясь — навсегда? — от виллы Молитор. Я размышляла также о двух разных периодах войны — в Боне и в Париже. В Боне говорящая по-немецки девочка пыталась быть полезной для французов, храбро живя в одном доме с солдатами, конечно, вражескими, но, в конце концов, выполнявшими воинский долг. В Париже это была уже участница Сопротивления, сражавшаяся со смертоносной идеологией, несовместимой с ее представлениями о человеке. За попытками договориться последовало неизбежное столкновение.
В этот октябрьский вечер 1943 года для меня начались великие испытания.
За всю дорогу солдаты не проронила ни слова, хотя я без конца повторяла: «За что вы меня арестовали? Вы не имеете права! Я требую объяснений!» Сначала они отвели меня на авеню Марсо. В те самые, хорошо мне знакомые канцелярии, куда я частенько приходила с разными административными делами, своими и чужими, поскольку мое знание немецкого было нужно всем. Также я стянула здесь несколько печатей.
Я была знакома и с несколькими служившими здесь солдатами. Однако допрос был формальным и холодным. Фамилия, имя, профессия, причина присутствия в Париже… Пришлось еще раз все объяснять. Как уже множество раз в Пуатье, в Париже и в других местах, я прежде всего упомянула мое швейцарское гражданство и протянула паспорт, всегда служивший мне защитой. Настойчиво я попросила дать мне позвонить в швейцарское посольство, которое, несомненно, добьется моего немедленного освобождения. Мне отказали.
— Мы знаем, что вы помогали террористам. Вы должны объясниться, — бросил сержант.
— Что вы собираетесь делать? Я хочу знать. Я требую соблюдения моих прав, — ответила я по-немецки. Но очень быстро я поняла, что ничего не могу требовать и должна всего опасаться.
Меня оставили одну надолго — на час, на два часа? Ожидание казалось бесконечным, я сидела на деревянном стуле, ничего не зная о том, что последует.
Наступила ночь. Внезапно вся канцелярия, прежде дремавшая, оказалась охвачена волнением.
— Идите, — приказали мне.
— Но куда?
— Идите, следуйте за нами.
Они собираются меня отпустить? Предупредили ли они, в конце концов, швейцарское посольство? Буду ли я сегодня спать в своей комнате на вилле Молитор? Я чувствовала одновременно надежду и тревогу. Но надежда была недолгой. Машина, в которую меня попросили сесть без особой вежливости, но и без грубости, двинулась с авеню Марсо в направлении площади Этуаль, сделала круг у Триумфальной Арки, двинулись на авеню Фош и остановились возле дома № 84. Штаб-квартира гестапо! Здесь допрашивали, пытали и убили многих участников Сопротивления и самого известного из них — Жана Мулена. Я получила ответ: я не буду сегодня спать на вилле Молитор…
Меня провели на четвертый этаж громадного здания. Каждая ступень лестницы усиливала чувство, что за мной закрывается дверь тюрьмы. Во все время подъема я продолжала требовать звонка в швейцарское посольство, угрожая немцам серьезными неприятностями в случае неуважения к моему нейтралитету. По-прежнему напрасно. Лестница привела меня и моих немых сопровождающих в бесконечный коридор с серыми от грязи стенами и монотонным рядом дверей. Солдат открыл одну из них и втолкнул меня в маленькую комнату. Тесная комната, в семь-восемь квадратных метров, окна с заблокированной ручкой. Постель представляла собой бесформенный матрас, на который было небрежно брошено пыльное одеяло…
Деревянные стол и стул довершали убранство этого принудительного «гостиничного» номера. Скудная и мрачная обстановка резко контрастировала с престижем места… Я уселась на сетку кровати, отчего проржавевшие пружины издали оглушительный скрежет. Через несколько минут дверь снова открылась. Уже другой солдат принес мне кувшин воды и таз.
— Нельзя ли получить кусочек мыла?
Я еще не кончила спрашивать, как дверь снова закрылась. Незачем уточнять, что мыла я не получила.
Мое существование перевернулось за несколько часов. Но усталость не давала мне думать о будущем. Лежа на постели, я предала последние минуты этой недели Господу, вручив Ему в молитве всю свою жизнь. И заснула.
Следующий день не принес мне никаких объяснений. После долгих часов сидения в запертой на ключ комнате меня привели к какому то гестаповскому чиновнику. Он, в свою очередь, попросил меня назвать себя, уточнить, чем я занимаюсь.
Еще более настойчивым тоном, чем накануне, я потребовала позвонить в швейцарское посольство, так как была убеждена, что моя национальность дает мне неприкосновенность, позволяющую все привести в порядок в самое короткое время. «Мы этим займемся», — заверил он. Обещание не принесло мне ни уверенности, ни утешения. Чем дальше шло время, тем больше мое упорное запирательство во всем, что касалось моего активного участия в Сопротивлении, пробуждало в гестаповце пассивное сопротивление. Сидя передо мной, он заполнял формуляры и хлопал по ним печатью с такой яростью, будто хотел прихлопнуть муху. Затем меня отвели к офицерам более высокого ранга. Один из них участвовал в праздновании дня рождения генерала, для которого я играла на фортепиано. Я его узнала, и он меня тотчас же узнал. После нескольких секунд оцепенения он взорвался: «Как, это вы! Так называемая пианисточка, якобы ничего не понимающая в политике, просящая нас освободить ее ни в чем не повинных товарищей! А на самом деле вы — террористка!»
Террорист — их любимое слово. Они никогда не называли иначе участников Сопротивления. Гневные излияния офицера длились несколько долгих минут. Ничто не могло его остановить. Он не мог смириться с тем, что его облапошила девчонка двадцати лет. Мой арест продемонстрировал степень наивности самой инквизиторской полиции в мире. Несомненно, мне придется за это платить.
Меня отвели обратно в мою комнату, принесли скудную еду. Дверь открылась единственный раз за день: миска овощного супа, почти безвкусного, и краюшка хлеба.
Я смирилась с необходимостью провести вторую ночь на авеню Фош. Но, к моему полному удивлению, двое гестаповцев заставили меня почти скатиться вниз по лестнице. Несмотря на их грубость, я снова начала надеяться… Значит, меня наконец, освободили? Надежда длилась недолго. Перед зданием меня ждал зарешеченный фургон, похожий на корзину для салата, а в нем уже сидели другие люди, четверо, насколько я помню, с совершенно потухшим взглядом. Я сразу поняла, что сажусь не в транспорт на свободу. Было темно.
В крошечном заднем окошке я разглядела Триумфальную Арку, постепенно уменьшавшуюся по мере удаления от Парижа. Стало ясно, если даже мы сомневались в этом раньше, что это был явно не наш триумф.
Сколько времени длился переезд? Путь казался мне нескончаемым и мучительным. Машина катила всю ночь. От шума мотора у меня разболелась голова, тем более, что мы не могли заглушить этот шум разговорами. В начале пути я обратилась к моим спутникам с вопросами: «Кто вы?», «В чем вас обвиняют?», «Знаете ли вы, куда нас везут?» Но мои вопросы сухо прервал один из стражей: «Вы не имеете права говорить между собой».
Раз я не могла говорить со спутниками, я стала смотреть на них и начала за них молиться. Я просила Господа даровать им силы. Один из них вызывал у меня жалость. Он явно был моложе всех, не старше двадцати, и в его глазах читался страх.
«Мои родители беспокоятся, позвольте мне хотя бы их предупредить», — умолял он голосом, прерывавшимся от рыданий, но очень скоро в фургоне воцарилась печальная тишина. Через минуту я задремала.
Вся дорога заняла сутки. Конечности у нас онемели, остановки были редки и сведены к минимуму, потому что шоферы и охранники были одержимы страхом, что один из нас может улучить момент и сбежать. Между тем, мы не были уже на это способны. Насколько я помню, путешествие наше закончилось тоже вечером, было темно, и нас сразу бросили на соломенные тюфяки.
Где мы? Никто не вручил нам ни план местности, ни брошюру для ознакомления… Только длительность путешествия позволила нам заключить, что мы находимся в сотнях километров от Парижа. По тому, как было тепло, несмотря на то, что ночь довольно давно наступила, я догадалась, что мы находимся на юге Франции. Наконец интуиция, которую подтверждал особый запах воздуха, подсказала мне, что мы недалеко от моря. Позже я узнала, что мы находимся в Андай, крайнем пункте Франции на границе с Испанией.
