И у палачей есть душа - Гиртаннер Маити (читать книги онлайн бесплатно полные версии .txt) 📗
Таким образом нам стали известны передвижения подлодок. Полученные сведения мы пересылали через специальных людей нашему правительству в Лондон. Это длилось несколько месяцев, до лета 1943 года. Тогда я решилась вернуться в Париж, чтобы сдать второй экзамен на аттестат зрелости. Я почти забыла про экзамены, увлеченная деятельностью Сопротивления.
Глава 6
Время страстей
Это случилось осенним вечером, октябрьским вечером 1943 года, одним из тех прекрасных вечеров, когда лето еще не решается уступить место осени. Нежность заходящего солнца вызывала чувство мирной беззаботности, парившей над Парижем и заставлявшей почти забыть о тяготах оккупации, которая не спешила заканчиваться. Высадка союзников в Северной Африке годом раньше породила надежду на возобновление сражений, но это столь чаемое событие на французской земле все никак не наступало, и в это время вся Франция после оккупации свободной зоны оказалась под немецким игом.
Весной был создан национальный совет Сопротивления, — предпосылка объединения всех ячеек Сопротивления и военных сил, — но соперничество между Де Голлем и Жиро [20] мешало работе и портило настроение. Короче говоря, Сопротивление рифмовалось с терпением и выдержкой более чем когда-либо. Следовало бы добавить — и с бдительностью.
Однако следует признать, что рутина поселяется во всем, что длится во времени. Быть может, безбоязненно бороздя Париж по всем направлениям, рискуя и каждый раз удачно, дерзко обманывая подозрительность немцев, я в конце концов стала менее внимательной.
Тем вечером в октябре 1943 года я увидела группу из четырех немецких солдат на подступах к вилле Молитор, куда я возвращалась, но не насторожилась. Я въехала в сад на велосипеде. Зеленый велосипед, столько раз служивший мне в Боне, мой сообщник в переходах в свободную зону, — я привезла его с собой в Париж. Не знаю, почему, но с ним я чувствовала себя защищенной, в безопасности. В тот вечер мне вдобавок не о чем было тревожиться. У меня был самый обычный день. Фортепиано, покупки для семьи де Бомон, у которой я жила, уроки с их дочерями и ужин с товарищами по консерватории. Итак, я возвращалась с пустыми сумками и легкой душой.
Входя в ворота виллы, я увидела солдат, но не придала этому значения. Только крутой подъем в конце поездки слегка затруднил дыхание. Я еще сидела с седле, когда один из солдат меня окликнул: «Вы мадемуазель Маити Гиртаннер?» Он спросил по- французски, я ответила по-немецки: «Да, а что?»
— Слезьте с велосипеда.
— С какой стати?
Они продолжали уже по-немецки:
— Вам сказано — слезьте. Не спорьте и покажите ваши документы.
Я была поражена и неожиданностью требования, и грубостью тона. Я протянула документы, одновременно сражая их вечным заклинанием, до сих пор спасавшем меня от серьезных неприятностей:
— Я — швейцарская подданная. Моя страна нейтральна. Вы ничего не можете мне сделать.
Они притворились, что не поняли. «Алиби» языка не работало, хотя я говорила по-немецки. Я протянула руку, чтобы забрать бумаги. Но вместо того, чтобы вернуть, солдат положил их в карман и бросил мне: «Следуйте за нами». Я возмутилась: «По какому праву? Я вам уже сказала: я швейцарка. И вам нечего мне предъявить. Я просто возвращаюсь домой, это же не преступление».
— Вы все это объясните в комиссариате.
— Я вполне готова все объяснить, но дайте мне хотя бы подняться к себе. Я должна помочь двум девочкам приготовить уроки. Их родители не поймут, почему я не явилась. Нужно их предупредить.
Вместо ответа три других солдата взяли меня в кольцо. Я еще понятия не имела о том, что происходит, но я почувствовала, что на этот раз дело плохо. У меня не было никакой лазейки. Я спустила ноги на землю и, сжимая руль велосипеда со смесью гнева и тревоги, зашагала, окруженная черным угрожающим эскортом. Не знаю, что во мне преобладало: гнев или покорность судьбе.
Гнев, что меня поймали так глупо, даже не во время опасной операции. За эти три года я столько раз водила за нос немцев, что мне казалось унизительным быть пойманной на пустом месте, когда я слезала с велосипеда. Что же касается покорности судьбе, это, конечно, неправильное выражение, потому что никогда я не могла принять неприемлемое или признать с легким сердцем поражение. С самого возникновения Сопротивления я внутренне согласилась стать частью сюжета, который я не создавала.
С самого детства я поняла, что жизнь человека выстраивается из откликов на услышанный зов, что важно не предвидеть, что со мной случится, а быть на высоте обстоятельств, возникающих в каждую секунду жизни, не заботясь о том, что из этого последует. Не выбирать свой путь я призвана, а следовать по нему. Я уже однажды об этом сказала, но это действительно главная линия моей жизни: ни разу я не усомнилась, что Бог во мне. Сколько раз я уверяла кандидатов на переход демаркационной линии, что Господь их не покинет!
Это не были пустые слова. А теперь я испытывала себя. Окруженная солдатами, я не знала, куда меня ведут, но внутри меня звучали слова псалма: «Рука Твоя ведет меня».
Итак, я шла… Не радостная, но безмятежная. Настороженность в глазах, но мир в сердце.
В молчании мы шли по обсаженным деревьями улицам XVI-ro округа. Я вспоминала все мелкие случаи, которые возбуждали, увы, недостаточно, мою бдительность. Впервые тревога возникла летом 1941 года. Мои прогулки вдоль Вьенны длились уже год. Как-то вечером один из офицеров, живших в Вье Ложи, взял меня за руку и отвел в дальний угол террасы. Из всех незваных гостей он был наиболее человечным и внимательным к нашей семье. Грозя указательным пальцем, он сказал: «Мадемуазель Маити, будьте осторожны». Я ответила, стараясь не выказать беспокойства: «Осторожной в чем?» Выражение его лица не изменилось: «Вас часто видят разъезжающей на велосипеде. Слишком часто. Я не хочу ничего знать, но будьте осторожны. Будьте очень, очень осторожны». Вот и все. Больше он ничего не сказал, и я не пыталась ничего выяснить.
Этот немец мог меня погубить, но он меня спас. Он говорил благожелательным, но твердым тоном. Я так и не узнала, что он знал, но, очевидно, он имел серьезные предположения относительно моих действий. Я также никогда не узнала, почему из семян гнева выросло зерно милосердия. Мой час еще не пришел. Кто-то хотел, чтобы я продолжала быть полезной, и выбрал для меня окольный и необычный путь. Из этого предостережения я извлекла урок не умеренности, а осторожности. Из того, что меня выследили или возник риск быть выслеженной, не следовало, что я буду делать меньше, напротив, я решила делать больше, но принимая больше предосторожностей.
Второе предостережение я получила в сходных обстоятельствах, через несколько месяцев, насколько я помню, весной 1942 года. Я об этом уже упоминала: чтобы замаскировать «прогулки» с мужчинами, стремящимися попасть в свободную зону, я предлагала им, если вынуждали обстоятельства, проявить некоторую интимность в обращении со мной. Я предпочитала пробудить подозрения романтического характера, а не быть заподозренной в подпольном сопротивлении. Это так хорошо получалось, что другой немецкий офицер в свою очередь решил дать мне урок. Было видно, что он крайне шокирован.
— Мадемуазель Маити, я часто вижу вас прогуливающейся с мужчинами. Вдобавок всегда с разными! Позвольте мне заметить вам, что это неприлично! Совершенно неприлично!
Я приняла вид слегка жеманной девочки, пойманной с рукой в банке варенья.
— Что вы хотите, я не могу удержаться. — И добавила умоляющим тоном — Вы не расскажете маме?
В ответ он дал мне долгий и суровый урок морали. «Вы сознаете, что делаете? У меня тоже есть дочери. Я бы никогда не допустил, чтобы они так себя вели. Сразу видно, что вы растете без отца. Вам его недостает. Я вам не отец, но мой долг вас предостеречь».
Я кивнула в знак согласия. Наверное, он сказал себе: «Она предупреждена». А я успокоилась. Искренность и страстность его негодования ясно показали, что ему ни на секунду не пришло в голову, что предполагаемый флирт может служить маскировкой для действий против оккупантов. Не очень приятно прослыть девушкой легкого поведения, но я предпочитала запятнанную репутацию затрудненной деятельности.
