Константин Леонтьев - Волкогонова Ольга Дмитриевна (онлайн книга без TXT) 📗
Как же мне было тогда, в 23 года, не беречь этих бумаг, этих неоконченных и еще в то время столь любимых, а впоследствии жестоко ненавистных мне сочинений?
…Куда ж мне все это укрыть, пока я сам поспешу к начальству и узнаю, что мне делать и куда мне ехать прикажут?» [99] Поразмыслив, Леонтьев решил ехать к своему знакомому – Лотину, которого знал по еникальскому госпиталю. Лотин тогда служил уже при штабе генерала Врангеля. Леонтьев надеялся от него узнать все новости. К тому же, Лотин жил в просторной квартире, – у него и переночевать при надобности можно было. Увы! Приятеля дома не оказалось: квартирная хозяйка сказала, что он с утра уж «у генерала». Леонтьев оставил денщика с вещами во дворе дома своего знакомого, а сам поспешил …Но куда? В штаб? В полк? Не тут-то было!
Сам он вспоминал потом этот день так: «Я спешу в гостиницу Дмитраки; я проголодался на радостях, что пахнет хоть немного войной…
Положим, утром не ужинают; но утром зато пьют у Дмитраки в гостинице хороший кофей с превосходными сливками и свежим «францолем» (т. е. белым хлебом, по-нашему). К тому же гостиница Дмитраки гораздо ближе к той стороне, откуда идут союзники, и в случае бомбардировки я хочу быть в опасности, а не избегать ее… Мне бы нужно только поесть и выкурить сигару… А там пусть летят ядра и бомбы… Я их что-то не очень боюсь.
Наконец, и штаб, и генерал, все это недалеко от Дмитраки, два шага: я мигом напьюсь, наемся, накурюсь, и к делу!..» [100] После того, как он рассчитался за дроги, в кармане у Леонтьева осталось 5 рублей с полтиной, да и те он занял у смотрителя в Еникале. Дмитраки он тоже уже был должен (13 рублей!), но молодому лекарю хотелось хорошего кофе, и кровь его закипала от приближения настоящей войны, которой он совсем не боялся… Ему сам черт не брат!
В таком приподнятом настроении молодой человек оказался в чистой и уютной гостинице Дмитраки. Кофе был действительно хорош, к нему подали густые сливки… Блаженству мешала узнанная от хозяина гостиницы новость о высадке десанта в Камыш-Буруне: «если десант, если войско союзников идет к Керчи с сухого пути, то может случиться (почем я знаю!), что Донской № 45 полк будет действовать в поле, и тогда и долг, и самолюбие, и жажда сильных ощущений – все призывало меня туда, все заставляло меня желать быть при полку» [101]. Надо торопиться! Вот и шум на улице какой-то поднялся… Леонтьев захотел выбежать на балкон, но услужливый Дмитраки взял маленький столик и стул, внес их сам на балкон, поставил и приказал молодой гречанке принести молодому человеку еще кофе.
– Не спешите, – сказал он спокойно. – Выкушайте с сигарочкой, я вам хорошую дам… Поверьте, что союзники с сухого пути не придут сюда… Это, вероятно, ложный слух в городе…
Леонтьеву и самому, несмотря на волнение, очень хотелось допить этот прекрасный кофе с превосходною сигарою, – баловство, которое он редко себе мог позволить. При первом же выстреле или бомбе он сразу побежит в штаб – это же близко! Леонтьев продолжил свой приятный завтрак на балконе: «Пока от времени до времени мчались мимо меня по улице куда-то пролетки, тянулись телеги, скакали изредка казаки, я продолжал не спеша пить мой кофе и курить, мечтая даже о том, как бы это было хорошо, если бы сейчас начали падать около гостиницы этой гранаты, бомбы и ядра, а я бы имел право, как частный человек и художник, смотреть с балкона на весь этот трагизм, взирать, ничуть и сам не избегая опасности, на эту внезапно развернувшуюся на интересном месте страницу из современной истории. Присутствовать безмолвно и философски созерцать… Прекрасная страница! Не только из истории человечества, но и из истории моей собственной жизни. Бомбы летят, а я смотрю!
Сижу и думаю – философ! Не боюсь – стоик! Курю – эпикуреец!..» [102]
Лев Толстой в это время воевал в Севастополе. Леонтьев же служил в тылу, хотя пуль не боялся, – так распорядилась его военная судьба. Но главное различие между их отношением к одной и той же войне очень точно подметил Иваск: «Толстой искал правду, а Леонтьев – красоту» [103]. Как верно!
Блаженствовал молодой человек не долго. По улице прямо под ним пронеслась тройка, за ней – другая. В одной сидел генерал Врангель, за ним – адъютанты, а следом – отряд казаков. Леонтьев растерялся, вскочил и отдал генералу честь. Врангель посмотрел на него снизу вверх и ответил поклоном. Что это? Куда они скачут? Не десант ли в самом деле высадился? Дмитраки принес весть с улицы: действительно, союзный десант около Керчи, генерал поскакал на Павловскую батарею. Тут уж Леонтьеву стало не до кофе… Он оставил свой парадный вицмундир с красным кантиком у Дмитраки (пообещав прислать за ним денщика), переоделся в солдатскую шинель, – чтобы не запачкать мундир кровью при перевязке раненых.
– А что же делать с теми 13 рублями, что я вам должен? – обратился он к Дмитраки.
– Покажите ваш кошелек, – ответил тот. Взглянув на жалкие пять рублей с мелочью, хозяин гостиницы махнул рукой:
– Да вам и самому деньги нужны… Бог даст, потом как-нибудь свидимся…
Действительно, они увиделись в 1856 году и Леонтьев полностью вернул Дмитраки свой долг…
Эпикурейское сиденье на балконе припомнил генерал Врангель, когда два месяца спустя Леонтьев попросил выдать ему вперед 50 рублей в счет жалования – на обмундирование, которое осталось в Керчи:
– Ваше превосходительство, у меня новый мундир остался в Керчи в день выступления…
Карл Карлович пожурил Леонтьева:
– Вицмундир был бы цел, когда бы вы кофей не пили на балконе!
И, обращаясь к штабному офицеру, бывшему при этом, прибавил:
– Вообразите, в городе все вверх дном… Я еду на Павловскую батарею, а он сидит с сигарой на балконе и барином пьет кофей! Вот и потерял платье.
Однако деньги лекарю Врангель выдать велел. Впрочем, Леонтьев вицмундира нового не сшил, истратил деньги на раздачу долгов и всю остальную кампанию проходил в той самой серой солдатской шинели, в которой выбежал от Дмитраки.
Леонтьев взял извозчика и попытался найти хоть кого-то, кто скажет, где он должен быть в эту минуту. «Скачем мы с извозчиком куда-то …по улице, гремим! На улице опять тихо, безмолвно, безлюдно, – вспоминал он. – Гремим… Выстрелов никаких не слышно. Вдруг раздается ужасный гром… как сильный подземный удар» [104]. Это была взорвана Павловская батарея, защищавшая вход в Керченскую бухту со стороны Черного моря. Российские войска, меньшие по численности и растянутые по побережью, не могли оказать сопротивления союзному десанту. Потому Врангель приказал взорвать батарею, чтобы ее орудия не были использованы неприятелем. Керченский гарнизон поспешно отступал из города по дороге к Феодосии.
Леонтьев бросился в городскую канцелярию, – там все было вверх дном. Кипы бумаг, растерянные чиновники… Леонтьев увидал полковника Антоновича, исполнявшего обязанности градоначальника. Константина поразило его серьезное и расстроенное лицо: «Изумился я потому, что сам был так весел и покоен и на все, как ужасное, так и приятное, как бы восторженно и тихо готов и помню очень хорошо, что я именно удивился: «Что это с ним? Не притворился ли он? Почему он, такой умный и образованный военный, не радуется, подобно мне, что жизнь наша вышла из обычного правильного порядка и русла своего!.. Ведь это такое блаженство!.. Странно!..» [105] Упоенному настигшим его приключением Леонтьеву трудно было понять полковника: он был не обременен ответственностью за людей, имущество, наконец… Антонович не смог посоветовать Леонтьеву, как тому нагнать свой казачий полк. Почтовых лошадей в канцелярии, разумеется, не было. Что делать? Вернуться в Еникале? Но как? Идти до крепости пешком? Дорога была известна Леонтьеву, он уже не раз ходил по ней. Очевидно, что в крепости он будет нужен, – там раненые, да и сражение не может обойти Еникале стороной, там тоже будет слава… Да и как он сможет найти в незнакомой степи свой новый казачий полк?
