Адольф Гитлер. Жизнь под свастикой - Соколов Борис Вадимович (читать книги без регистрации TXT) 📗
Гитлер в своем презрении к демократии ссылался на фронтовой опыт: «Разве наши молодые полки шли во Фландрии на смерть с лозунгом «Да здравствует всеобщее тайное избирательное право» на устах? Нет, неправда, они шли на смерть с кличем «Германия превыше всего». Маленькая, но все же весьма существенная разница! Те крикуны, которые теперь (осенью 1918 года. — Б. С.) искали на фронтах всеобщего тайного избирательного права, раньше и носа не показывали на фронт».
Себя самого Гитлер не без оснований считал человеком незаурядным и храбрым — даром, что ли, заработал на фронте во Фландрии два Железных креста? И когда он требовал от своих сторонников «систематически воспитывать чувство уважения к выдающейся личности», он имел в виду под выдающейся личностью в первую очередь самого себя. Фюрер очень чутко уловил потребность германского общественного мнения в великом герое-мессии, который выведет страну из болота Версаля, из унижения репараций к новым вершинам духа и, как надеялся измученный инфляцией и безработицей обыватель, к материальному достатку и экономической стабильности. Мало кто думал в тот момент, что за освобождением от пут Версаля опять последует мировая война и будет она еще страшнее прежней. Спасителя видели в Гинденбурге, в Людендорфе, в Тирпице, а позднее в конечном счете уверовали в гений Гитлера, который провозглашал: «Не под бесцветной сенью парламента с его скучными словесными дуэлями, а под грохот пушек на фронтах немецких армий, окруживших со всех сторон Париж, родилось решение, единодушно принятое всеми немцами, начиная от королей и кончая простыми сынами народа, — образовать на будущие времена одну единую империю и возложить на голову прусского короля имперскую корону, символизирующую это братское единство. Это был не результат каких-нибудь жалких интриг. И не дезертиры, не тыловые герои стали основателями бисмарковской империи. Империю создали наши славные полки на фронте». Гитлер-то прекрасно понимал, что ему необходима для достижения амбициозных внешнеполитических целей еще одна мировая война. И, строго говоря, в книге «Моя борьба» содержится немало прозрачных намеков на это, в том числе и неоднократные напоминания о том, что Германская империя была создана «железом и кровью». Но обыватель предпочитал эти намеки не замечать и баюкал себя мыслью, что одного возрождения военной и экономической мощи Германии окажется достаточно, чтобы избавиться от «позора 1918 года».
Нацисты демагогически провозглашали «культ личности». Гитлер утверждал: «Весь прогресс и вся культура человечества покоятся исключительно на гениальности и энергии личностей, а ни в коем случае не являются продуктом «большинства».
Чтобы наша нация могла вернуть себе свое величие и свою силу, она должна суметь культивировать личность и вернуть ей все права».
На самом деле при Гитлере личность была всецело подчинена государству и лишена каких-либо политических прав на всех уровнях. И это касалось не только рядовых граждан, но и руководителей Рейха, которые все должны были подчиняться единой воле Гитлера и не обладали никакой политической самостоятельностью.
«Гнилой» австрийской, французской или британской демократии Гитлер противопоставлял «германскую демократию», которая, по его мнению, заключалась в «свободном выборе вождя с обязанностью для последнего — взять на себя всю личную ответственность за свои действия. Тут нет места голосованию большинства по отдельным вопросам, тут надо наметить только одно лицо, которое потом отвечает за свои решения всем своим имуществом и жизнью. Если мне возразят, что при таких условиях трудно найти человека, который посвятит себя такой рискованной задаче, то я на это отвечу:
— Слава богу, в этом и заключается весь смысл германской демократии, что при ней к власти не может прийти первый попавшийся недостойный кандидат и моральный трус — громадность ответственности отпугивает невежд и трусов».
Этот «фюрер-принцип» при Гитлере был возведен в абсолют и не ограничивался более никакими парламентскими, партийными или сословно-классовыми «сдержками и противовесами». И, отдадим Гитлеру должное, он сдержал обещание и ответил за крах своего «прыжка к мировому господству» собственной жизнью и имуществом, как и обещал. Ведь по иронии судьбы никто из родственников фюрера так и не смог вступить в права наследования, и личное завещание Гитлера (впрочем, как и политическое) не было выполнено.
Фюрер был убежден, что, «раз создается такое положение, которое угрожает свободе или даже самому существованию народа, — вопрос о легальности или нелегальности играет только подчиненную роль. Пусть господствующая власть тысячу раз божится «легальностью, а инстинкт самосохранения угнетенных все равно признает, что при таком положении священным правом народа является борьба всеми средствами.
Только благодаря этому принципу были возможны те великие освободительные битвы против внутреннего и внешнего порабощения народов на земле, которые стали величайшими событиями мировой истории.
Человеческое право ломает государственное право.
Если же окажется, что тот или другой народ в своей борьбе за права человека потерпел поражение, то это значит, что он был слишком легковесен и недостоин сохраниться как целое на земле. Вечно справедливое провидение уже заранее обрекло на гибель тех, кто не обнаружил достаточной готовности или способности бороться за продолжение своего существования.
Для трусливых народов нет места на земле».
Гитлер подчеркивал: «Грехи против крови и расы являются самыми страшными грехами на этом свете. Нация, которая предается этим грехам, обречена».
Государство, по Гитлеру, должно стать средством «сохранения и дальнейшего развития коллектива одинаковых в физическом и моральном отношениях человеческих существ».
Смешение рас ослабляет государство и ведет его к гибели. По мнению Гитлера, «рядом живущие, но не вполне смешавшиеся друг с другом расы и остатки рас не умеют должным образом объединиться против общего врага. С этим связано то свойство, которое у нас называют сверхиндивидуализмом. В мирные времена это свойство иногда может еще быть полезно, но если взять эпоху в целом, то приходится констатировать, что из-за этого ультраиндивидуализма мы лишились возможности завоевать мировое господство».
Национал-социалисты критиковали культуру Второй империи, которая будто бы и привела страну к катастрофе в 1918 году. Гитлер писал в книге «Моя борьба», имея в виду культурные явления модерна и декаданса: «Худшая черта нашей культуры в довоенные годы заключалась не только в полной импотенции художественного и общекультурного творчества, но и в той ненависти, с которой стремились забросать грязью все прошлое. Почти во всех областях искусства, особенно в театре и в литературе, у нас на рубеже XX века не только ничего не творили нового, но прямо видели свою задачу в том, чтобы подорвать и загрязнить все старое. Направо и налево кричали о том, что такие-то и такие-то великие произведения прошлого уже «превзойдены», как будто в самом деле эта ничтожная эпоха ничтожных людей способна была что бы то ни было преодолеть».
Как созвучна эта сентенция сетованиям российских патриотов рубежа XX и XXI веков о том, что поливают грязью российское и особенно советское прошлое. Большинство из ревнителей непорочной чистоты отечественной истории наверняка даже и не подозревают, кому они невольно подражают.
Насчет же того, что советская система была гораздо то-тальнее германской, хорошо написал один из соратников генерала Власова — Вильфрид Штрикфельдт: «И нацистский режим стремился к тоталитарной, всеобъемлющей власти, но она еще не достигла дьявольского совершенства сталинизма. В Третьем Рейхе все же сохранялись какие-то основы старой государственной и общественной структуры; еще не были задушены полностью частная инициатива и частная собственность; еще было возможно работать и жить, не завися от государства. Немцы еще могли высказывать свое мнение, если оно и не сходилось с официальной догмой, могли даже до известной степени действовать так, как считали лучшим. Хотя партийное давление и увеличивалось все более ощутимо... но эта форма несвободы в Германии оценивалась подавляющим большинством бывших советских граждан мерками сталинского режима насилия и поэтому воспринималась все же как свобода. И в этом была большая разница между нами».
