Жажда жизни - Стоун Ирвинг (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
Проходя через главный салон, застланный толстыми коврами и затененный пышными занавесями, он увидел полотно, на котором было изображено нечто вроде длинной, в шесть ярдов, рыбины или дракона; над чудищем парил какой—то человечек. Картина называлась «Архангел Михаил, поражающий сатану».
– На литографском столе лежит для вас посылка, – сказал Винсенту один из приказчиков в салоне.
За салоном, где висели полотна Милле, Боутона и Тернера, была комната с офортами и литографиями. Сделки же обычно совершались в третьей комнате – она и выглядела иначе, чем две первые, гораздо более напоминая деловую контору. Вспомнив, как одна женщина покупала вчера уже перед закрытием последнюю в этот день картину, Винсент расхохотался.
– Мне эта картина, Гарри, совсем не нравится, а тебе? – спрашивала она мужа. – Собака тут точь—в—точь такая, как та, что укусила меня прошлым летом в Брайтоне.
– Послушай, любезный, – сказал Гарри, – на что нам собака? Моя хозяйка из—за собак и так вечно лается.
Винсент понимал, что он продает сущую дрянь. Большинство клиентов не имело и понятия о том, что они покупают. Они платили огромные деньги за дешевку, за ерунду, но какое до этого дело ему? От него требовалось лишь одно – чтобы торговля эстампами приносила доход.
Он вскрыл посылку от Гупиля, из Парижа. Там была картина Сезара де Кока с собственноручной его надписью: «Винсенту Ван Гогу и Урсуле Луайе – Les amis de mes amis sont mes amis» [друзья моих друзей – мои друзья (фр.) ].
– Я поговорю с Урсулой сегодня вечером, когда буду отдавать картину, – пробормотал он. – Через несколько дней мне исполнится двадцать два, я зарабатываю пять фунтов в месяц. Дольше ждать нет смысла.
В тихой маленькой комнатке у Гупиля время летело быстро. За день Винсент продавал в среднем пятьдесят репродукций, и, хотя он предпочел бы торговать картинами маслом и офортами, ему было все же приятно, что он зарабатывает для фирмы такие деньги. Он отлично ладил с товарищами по работе, немало приятных часов провели они вместе, обсуждая события в Европе.
С детства он был немного угрюм и сторонился товарищей. Окружающим он казался странным, даже чудаковатым. Но встреча с Урсулой перевернула все его существо. Теперь ему хотелось, чтобы он всем нравился, чтобы все любили его; раньше он был целиком погружен в себя, Урсула же помогла ему по—новому взглянуть на мир, оценить красоту и радость повседневной жизни.
В шесть часов вечера магазин закрывался. У выхода Винсента остановил господин Обах. Он сказал:
– Я получил письмо от вашего дяди Винсента Ван Гога. Он интересуется, как идут у вас дела. Я был рад написать ему, что вы один из лучших служащих магазина.
– Благодарю, с вашей стороны это очень любезно, сэр.
– Не стоит благодарности. Когда вернетесь из летнего отпуска, получите повышение, – я хочу доверить вам офорты и литографии.
– Ах, сэр, для меня это сейчас так важно... Вы знаете, я... я собираюсь жениться!
– В самом деле? Вот это новость! Когда же у вас свадьба?
– Видимо, этим летом. – До сих пор он о свадьбе и не думал.
– Превосходно, молодой человек, превосходно. Вы служите всего год и уже получили повышение, а когда вернетесь из свадебного путешествия, тогда – смею надеяться – мы придумаем для вас что—нибудь еще.
– Мадемуазель Урсула, картину я получил, – сказал Винсент после обеда, отставив стул.
Урсула была в модном вышитом платье из зеленого шелка.
– Художник сделал для меня какую—нибудь приятную надпись? – спросила она.
– О да. Если вы мне посветите, я повешу картину у вас в детском саду.
Она чмокнула губами, изобразив поцелуй, и, искоса взглянув на Винсента, сказала:
– Мне надо помочь маме. Может, займемся этим через полчаса?
Уйдя к себе, Винсент облокотился о шифоньерку и долго смотрел в зеркало. Он редко задумывался о своей внешности, в Голландии это не имело для него значения. Здесь же, присматриваясь к англичанам, он убедился, что весь его облик и тяжеловесен и груб. Глаза сидели в орбитах глубоко, словно в трещинах каменной глыбы, покатый лоб был высок, нос выпирал вперед, широкий и прямой, словно берцовая кость, – он едва втиснулся между его густыми бровями и чувственным ртом, скулы широки и мощны, шея толста и коротка, а массивный подбородок был живым олицетворением голландского упорства и воли.
Он отвернулся от зеркала и присел, задумавшись, на край кровати. Он вырос в строгой, суровой семье. До сих пор он ни разу не любил, никогда не заглядывался на девушек и не заигрывал с ними. В его любви к Урсуле не было ни страсти, ни желания. Он был молод, он был наивен, он любил впервые в жизни.
Он взглянул на часы. Прошло всего—навсего пять минут. Те двадцать пять минут, которые еще оставалось ждать, казались бесконечными. Он вынул из конверта с письмом матери записку от брата Тео и перечитал ее еще раз. Тео был на четыре года моложе Винсента и занимал теперь его место у Гупиля в Гааге. Тео и Винсент, подобно их отцу Теодору и дяде Винсенту, смолоду крепко дружили.
Винсент взял книжку, положил на нее листок бумаги и написал ответ Тео. Из верхнего ящика шифоньерки он вынул несколько своих рисунков набережной Темзы, взял репродукцию «Девушки с мечом» Жаке и запечатал все в конверт, куда положил и письмо.
– Бог мой, – спохватился он, – я и забыл об Урсуле!
Он снова взглянул на часы и увидел, что опаздывает на четверть часа. Схватив гребень, он с трудом расчесал копну своих волнистых рыжих волос, взял со стола картину Сезара де Кока и выбежал из комнаты.
– А я думала, вы обо мне совсем забыли, – сказала Урсула, когда Винсент вошел в гостиную. Она клеила бумажные игрушки для своих малышей. – Принесли картину? Дайте—ка я взгляну.
– Лучше я ее сначала повешу. А где лампа?
– Она у мамы.
Когда он принес лампу из кухни, она сунула ему в руки яркий голубой шарф и попросила набросить его ей на плечи. От одного прикосновения к этому шарфу его бросило в дрожь. На дворе пахло яблонным цветом. Было совсем темно; своими тонкими пальчиками Урсула касалась рукава его грубошерстного черного пальто. Споткнувшись, она крепко схватила его за руку и весело засмеялась над собственной неловкостью. Винсент не мог понять, что веселого в том, что она споткнулась, но ему было приятно слышать ее смех. Он распахнул дверь флигеля, давая ей дорогу, а она, проходя, почти коснулась своим точеным лицом его лица и, пристально поглядев ему в глаза, будто ответила на вопрос, который он ей еще не задал.
Винсент поставил лампу на стол.
– Где вы хотели бы повесить картину? – спросил он.
– Пожалуй, вот здесь, над моим столом.
В комнате было не меньше пятнадцати низких стульев и столиков; прежде семейство Луайе переселялось сюда на лето. В одном углу, на небольшом возвышении, стоял стол Урсулы. Касаясь плечами друг друга, они прикидывали, где лучше поместить картину. Винсент нервничал, кнопки, когда он пытался вогнать их в стену, то и дело падали на пол. Она тихо и дружелюбно подсмеивалась над ним:
– Ах, какой вы медведь, дайте—ка лучше я.
Подняв руки над головой, она ловко принялась за дело – двигался каждый ее мускул. Работала она умело, проворно, грациозно. Винсенту хотелось тут же, при тусклом свете лампы, схватить ее на руки и решить все сразу одним крепким объятием. Но она все как—то увертывалась, ускользала, хотя и часто прикасалась к нему. Он поднял лампу, и Урсула прочла надпись на картине. От удовольствия она захлопала в ладоши и стала притопывать каблучками. Она так суетилась и прыгала, что Винсент опять не смог улучить момент, чтобы обнять ее.
– Значит, он и мой друг, ведь правда? – допытывалась она. – Мне всегда хотелось подружиться с художником.
Винсент подыскивал слова, ему хотелось сказать ей что—то нежное, что– то такое, с чего он мог бы начать объяснение. Она следила глазами за ним, стоя в темноте. В ее глазах, отражавших пламя лампы, мерцали крошечные искорки света. Полумрак оттенял овал ее—лица, и когда взгляд Винсента скользнул по ее красным, влажным губам, четко рисовавшимся на гладком бледном лице, в его душе шевельнулось что—то такое, чего он сам не мог бы объяснить.
