Дневник. Том 2 - де Гонкур Жюль (читать книги онлайн бесплатно полные версии .TXT) 📗
День моего рождения, и выход в свет последнего тома
«Дневника», среди всех неприятностей, которые начались с
момента его публикации в «Эко» и будут еще продолжаться
и продолжаться.
Вот объяснение письма Форена. Описывая жизнь скульп
тора Шарпантье, я рассказал, что Форен некоторое время но
чевал с ним под мостами. А так как в настоящее время Форен
устраивает garden party 2 для блестящего общества, то можно
себе представить, в какое раздражение привело его напомина
ние об этом нищенском прошлом. Но письмо, в сущности, веж
ливое, и это дало мне возможность ответить ему следующим
образом:
Милостивый государь!
Я всегда отзывался о вас и о вашем таланте с симпатией.
И когда я отмечаю, что ваши произведения слишком жестоки
для нашего времени, то эту жестокость я отношу больше на
1 Простонародного Иисуса Христа ( лат. ) .
2 Приемы в саду ( англ. ) .
631
счет испорченности конца века, чем на счет особенностей ва
шей натуры. Если же я и сообщил некоторые сведения о вашей
бедности в юные годы, то никак не думал, что могу этим вас
задеть, ибо предал их гласности в то время, когда вы уже до
стигли занимаемого вами сейчас высокого положения. Но все
будет сделано так, как вы пожелаете, тем более что на этом
последнем томе заканчивается моя жизнь в литературе.
Примите, милостивый государь, выражение моего искрен
него уважения к вам как к художнику, которое, впрочем, я
уже высказал в своем «Дневнике».
Среда, 3 июня.
Получив посылку от Золя — его книгу «Рим», я ответил
вымученными поздравлениями и вместе с тем написал, что его
три тома «Лурд, Рим, Париж» скорее являются историческими
сочинениями, чем романами, и следовало сделать их откро
венно историческими, отбросив любовный эпизод, который в
книге, задуманной как высокое обобщение, неизбежно выгля
дит незначительным, и что для него, пожелавшего доказать, что
он может выйти за пределы «Ругон-Маккаров», это стало бы
средством полного обновления творчества. < . . . >
Пятница, 5 июня.
Вильдей, заглянувший ко мне на часок, говорит, что если
в мирное время правительство устанавливает налог на ренту
в четыре процента, то можно быть уверенным, что в военное
время оно бесстыдно обанкротится.
Суббота, 6 июня.
И сверх всех неприятностей, девятый том «Дневника», по
выражению Фаскеля, как будто «не собирается расходиться».
Воскресенье, 7 июня.
<...> Заговорили о том, что в книге Золя «Рим» 751 стра
ница, и я стал доказывать, что внимание французского чита
теля может держать в напряжении только такое произведение
литературы, объем которого не превышает 350 страниц; Бар-
рес соглашается со мной, говоря, что не может безоговорочно
восхищаться книгой Толстого «Война и мир», так же как и
романами Гете, потому что вначале они скучные и самое инте
ресное всегда приходится откладывать на завтра.
632
Леон, прервав Барреса, восклицает: «И это говорит человек,
который сам пишет книгу в шестьсот страниц!»
Когда я спрашиваю Барреса, что это за книга, он отвечает,
что это сочинение, охватывающее десятилетний период, будет
представлять собой историю буланжизма.
И так как он говорит, что в этой книге будет интрига, я за
мечаю, что следовало бы написать ее, как мемуары, положив
в основу то, что он видел, то, что он знает; в ответ он сыплет
туманными фразами, которые совершенно не объясняют, зачем
нужно романизировать подлинную историю.
— Ох, что вы, Баррес... шестьсот страниц... не может
быть! — бросает Ренье.
— Но видите ли... они еще не написаны.
С ним заводят разговор по поводу его статьи о Клемансо,
по поводу значения этой разносной статьи; и он произносит:
«Ба, через несколько лет, когда пройдет первая обида, постра
давший, надо полагать, не будет помнить зла... Ибо такой раз
нос, как мой, — это не более чем спор о значении человека, на
которого я нападаю... Обижаться можно лишь на статьи, напи
санные по-хамски».
Понедельник, 8 июня.
Встретил Рафаэлли, он говорит, что любит только такое ху
дожественное ремесло, где чувствуется работа пальцев, и что
ему противно английское художественное ремесло, где шли
фовка, скобление и т. п. делают человеческую руку настолько
неощутимой, что предмет кажется созданным одной лишь тех
никой.
Вторник, 9 июня.
Если Франция проявляет презрение к моему «Дневнику»,
то из-за границы я получаю свидетельства нежной симпатии:
например, портрет госпожи Джоконды де Анджели из Милана
с таким посвящением внизу: «Эдмону де Гонкур — самая без
вестная и самая восторженная из его поклонниц, огорченная
предисловием к девятому тому «Дневника». — Она имеет в
виду следующие мои слова в предисловии: «Девятый том
«Дневника» Гонкуров — последний, который я публикую при
жизни».
13 июня.
Сегодня заходил Тудуз, чтобы договориться о книге «Из
бранные страницы произведений Гонкуров», которую хочет
выпустить издатель Арман Колен.
633
Тудуз был свидетелем расстрела Мильера *, и вот, вкратце,
содержание его длинного рассказа.
Пятница на той неделе, когда версальцы вступили в Париж.
Туман, моросит дождик. Человек в рединготе, с открытой го
ловой, с подвернутыми, как у семинариста, волосами, спокойно
разговаривая, шагает между двумя офицерами, сопровождае
мыми взводом солдат. Приходят к Пантеону, человек поды
мается по ступеням, солдаты, войдя вовнутрь, остаются у ре
шетки, которая закрывается за ними. Краткая борьба — его
пытаются силой поставить на колени, а он сопротивляется и
наконец падает на одно колено. — И вот, расстегнув жилет, ра
зорвав рубаху, он подставляет грудь под пули и кричит: «Да
здравствует народ, да здравствует человечество!» Залп — и бе
лая рубаха становится красной. Затем последний выстрел, ко
торым его приканчивают, и стена за его спиной делается чер
ной, словно обугленной. Затем решетка отворяется, добрая
сотня людей бежит посмотреть на расстрелянного; один из лю
бопытных снимает с него сапоги.
Воскресенье, 14 июня.
<...> Брандес — маленькая голова, вздернутый нос, л и х о
радочно блестящие умные глаза, волосы о проседью, чем-то на
поминающие по своей окраске иглы дикобраза. Все тело у него
дергается, мысли обгоняют друг друга, речь льется неудержи
мым потоком, и при этом он очень комично путает женский и
мужской род французских слов.
Он забавно рассуждает о французском невежестве, насме
хается над тем, как нелепо преподносят парижской публике
писателей — его соотечественников, утверждает, что Ибсен —
это всего лишь школяр, ученик, вульгаризирующий средствами
романа и театра концепции некоего тамошнего философа *. За
тем, по поводу символизма, который ему приписывают, и по
поводу Женщины, которую кое-кто из этих одержимых моло
дых превращает в символ протестантства или католицизма,
Брандес заявляет, что он-то сам попросту влюбился в одну мо
лодую женщину, из плоти и крови, совершенно реальную, —
полюбил ее со всей стариковской нежностью и всеми иллю
зиями.
И вдруг он разражается гневом против переводов, с пеной
у рта доказывая, что произведения, написанные на каком-ни
будь определенном языке, непереводимы на другой язык, что
мы не можем получить ни малейшего представления о языке
634
Ибсена, так же как о языке Стриндберга — последнего он объ
