Роберт Вильямс Вуд. Современный чародей физической лаборатории - Сибрук Вильям (книги без сокращений .TXT) 📗

И тут оказалось, что Робу придется участвовать в контрабандном предприятии! Выяснилось, что Виллард посетил до этого графа Толстого и обещал, по просьбе великого писателя, провезти ему около дюжины книг — его же собственных произведений, которые были изданы в Берлине, а в России запрещены. Толстой никогда не видел этих книг напечатанными. Это было — даже для иностранца — серьезным преступлением — провезти их контрабандой.

Книги были куплены и спрятаны в багаже, и когда они подъезжали к русской границе, два конспиратора обвязались толстыми томами в бумажных обложках под пальто, как спасательными поясами, прикрепив их толстым шпагатом.

Был один страшный момент в таможне, когда полицейские, в полной форме, с длинными саблями на боку, пошли вдоль выстроившихся пассажиров, ощупывая у всех карманы и одежду. Но, по милости божьей, они избежали этой процедуры, может быть, ввиду контраста между ними, с их более или менее почтенной внешностью, и мужиками, мелкими торговцами, цыганами и прочими, разложившими свои пожитки на длинных скамьях в таможне.

Доехав до Москвы, они посетили Чехова. Он был знакомым Вилларда, но в то время еще очень мало известен за пределами России. Контрабандные тома для Толстого были переданы Чехову «тайно, при свете луны», и тот, в свою очередь, немедленно доставил их по назначению. Что касается остального путешествия, то будет лучше, если я позову Вуда «к микрофону». Он хорошо расскажет о нем сам:

«У Вилларда было какое-то дело к американскому консулу в Москве, и перед отъездом в Сибирь мы пошли к нему с визитом. Мы нашли его в старой, темной и грязной конторе на втором этаже, сидящим за бюро с крышкой на роликах, над которым висели в рамке его полномочия с американским орлом, сильно засиженным мухами. Он был, судя по всему, немец и не мог ни говорить, ни понимать по-английски. Как он держал связь с Вашингтоном — если он это делал — его глубокая тайна. У Вилларда было письмо от нашего посла в Берлине к послу в Петербурге, и он надеялся получить возможность аудиенции у царя Николая. Ответ, который мы получили, был произнесен загробным басом, полным неодобрения:

«Кто вы такие, что вы хотите просить увидеть великого… белого… царя?»

Вопрос был чисто риторический, и мы не настаивали на этом пункте. Большую часть времени я проводил, перетаскивая сорок фунтов — камеру, штатив и сухие пластинки, а иногда делал зарисовки акварелью, в чем мне часто мешали внушительно выглядевшие жандармы. Когда они становились слишком подозрительными или воинственными, я демонстрировал письмо князя Хил-кова. Сначала мы поехали в Петербург, затем в Москву.

От Москвы до Нижнего Новгорода — одна ночь дороги. Так как мы имели бесплатный проезд, мы целую неделю каждую ночь ездили туда и обратно между двумя городами, экономя расходы на гостиницу тем, что спали в ночном экспрессе — «курьерском». В отделении первого класса для двоих было одно широкое сиденье от окна до стенки узкого корридора. Поднимая спинку его, подвешенную к стене, и укрепляя ее двумя болтами, мы получали прекрасную верхнюю и нижнюю койки.

Наконец, мы отправились в Сибирь экспрессом Москва-Челябинск. Мы жили хорошо и экономно, проводя время в русских поездах. Нам выдавали чайники и. одеяло, а пищу можно было купить примерно за пятьдесят копеек (двадцать пять центов) в день. Питались мы, главным образом, фруктами и, как мы их называли, «мясными мячиками» — из рубленой говядины, курицы или еще чего-то, запеченной в тесто и поджаренной на сале  [18]. Один «мячик» составляет целый обед, а стоили они всего пять центов штука, горячие — прямо из печи — на любой станции. Вместе с большим количеством фруктов это составляло неплохо сбалансированную диетy, и мы на ней процветали. На каждой из станций, у путей, стоял огромный медный самовар, величиной с бочку. Его осаждала толпа мужчин и женщин, вооруженных чайниками. Кипяток был бесплатный, и вокруг самовара всегда шла битва за него. Виллард и я составляли «клин Де Лэнда» (футбольный термин 90-х годов), с помощью двух или трех соседей из поезда, и прорывались через толпу, как снегоочиститель сквозь сугроб снега.

В одном месте в начале пути нам представился случай оставить поезд и путешествовать по реке около дня — по Волге, как я вспоминаю, между Сызранью и Самарой. Мы плыли целый яркий солнечный день между плоскими берегами и поздно вечером причалили к дощатым мосткам на берегу, служившим гаванью. Было совершенно темно, и единственный масляный фонарь освещал глубокую лужу, полную жидкой грязи, через которую мы, увязая по щиколотку, побрели к дороге, где нас дожидались повозки. Это были примитивные телеги или шарабаны, с широкими мелкими плетеными корзинами, наполовину наполненными соломой. Мы забрались в них, сели, свесив ноги, и тронулись галопом с места, с воплями и щелканьем кнутов, через степи, в полной темноте.

В Челябинске мы сели на транссибирский рабочий поезд, где получили купе первого класса в вагоне, в котором ехали инженеры-строители. Для пассажиров дорога еще не была открыта. Рабочие поезда шли нерегулярно, примерно раз в неделю, и делали около двадцати миль в час по рельсам, которые были прикреплены к шпалам только костылями. Шпалы лежали прямо в песке — каменный балласт еще не был уложен. Большинство станций были просто хибарки, в которых жили телеграфисты. Все предприятие должно было стоить более 175 миллионов долларов.

Первый большой город, куда мы приехали, был Омск. Поезд должен был стоять там четыре дня, и мы хотели жить это время в вагоне, но охрана и проводник (их здесь не за что винить) настояли на том, что вагон следует запереть. Лишенные таким образом крова, мы сняли комнату в гостинице «Москва», где мы должны были спать со своими одеялами, на голых матрацах, так как простынь и одеял в гостинице не было. У русских путешественников того времени был обычай возить с собой постельные принадлежности. Матрацы были полны клопами, и наша первая ночь была ужасна. Мы сметали клопов на пол, но они заползали обратно. Тогда мы поставили под ножки кровати блюдечки, наполненные керосином. Но клопы вползали по стене на потолок и оттуда пикировали на нас. На следующее утро мы пошли на станцию, где продемонстрировали наши израненные спины и письмо от князя Хилкова, сказав, что нам известно, что его сиятельство не будет доволен, если узнает, что его протеже съедены живьем. Мы просили разрешения спать в запертом поезде. Над нами сжалились, и мы провели в Омске три восхитительных дня, гуляя, разъезжая в набитых сеном телегах и купаясь в Иртыше.

Виллард писал в американские газеты, и в одной из них я прочел следующее:

«Кроме самых простых случаев, язык всегда оказывался камнем преткновения. Мой запас слов чрезвычайно ограничен, а Роб вообще не мог говорить по-русски. Когда мне не хватало слов, мы переходили на картинки, которые Роб быстро и ловко рисовал карандашом. Они были более выразительны, чем слова. Когда он кончал рисовать то, в чем мы нуждались, я показывал рисунок. человеку, с которым мы имели дело, и, тыкая в рисунок, говорил: „Вы можете?“ Иногда человеку казалось, что мы хотим продать рисунок и надеемся, что он купит его. Но обычно нас понимали, и мы получали то, что нам было нужно».

В городе не было мостовых, и галопирующие лошади с прыгающими корзинками на телегах поднимали ужасную пыль. Нам больше нравились длинные поездки по полям и степи. Мы пели и кричали. Мы были «американскими индейцами», не знавшими ничего лучшего, и никто не обращал на нас внимания и не останавливал нас.

Еще несколько дней в медленно, со скрипом ползущем поезде, и мы приехали в Томск, где сидели одни за длинным столом в буфете и пили водку. Вдруг открылась дверь, и, оглянувшись назад, мы увидели человека, выступающего из тьмы. Он уставился на нас Затем он и Виллард одновременно воскликнули: «Черт возьми!» Это был старый друг Вилларда, журналист; он пересекал Сибирь в обратном направлении. Он покинул Владивосток уже несколько недель назад и частью ехал на поезде, так как дорогу строили с двух концов, а потом на лошадях. Он сказал нам, что на восточном конце дорога уже закончена и находится в эксплуатации на протяжении трехсот миль. Мы пили водку почти до рассвета, и еле добрались до постелей. Когда мы встали на следующий день, он уже уехал.