Сталин. Вся жизнь - Радзинский Эдвард Станиславович (прочитать книгу .TXT) 📗
Под этой работой Коба поставил уже свое новое партийное имя – «Сталин», Человек из стали.
Это было модно: Скрябин стал Молотовым – громящим врагов, как молот; был большевик Броневой – твердый, как броня. И так далее. Но при этом Коба не взял имя «Сталев» – наподобие «Каменев». Нет, Сталин – чтоб звучало как Ленин! Как и положено азиату, он был во всем – раб перед господином.
Эти наивные клички вызывали улыбку у интеллектуала Троцкого.
Из Вены Коба пишет письмо любимцу Ленина – главе фракции большевиков в Государственной думе Малиновскому, блестящему оратору, организатору профсоюза металлистов. Как и в случае с Кобой, именно Ленин выступил инициатором избрания Малиновского в ЦК партии. Но одновременно с высокими партийными обязанностями Малиновский исполнял должность… штатного осведомителя Департамента полиции!
Таков был петербургский адресат Кобы. Судя по письму, они были коротко знакомы. Оба из нелегалов, из тех руководителей партии, которые не отсиживались за границей, а работали в России. В этом откровенном письме Коба жалуется Малиновскому: «Занят вздором, чепухой». Так он определил свои теоретические занятия… Ему скучно. Он не может быть здесь первым – он может лишь повторять ленинские мысли.
Ленин отсылает его в Россию. Коба возвращается в Петербург – руководит работой думской фракции. И опять ведет себя крайне осторожно.
Из воспоминаний большевички Т. Словатинской (бабушки писателя Юрия Трифонова): «Я жила на конспиративной квартире вместе с дочерью. В одной из комнат прятался А. Сольц – большевик, за плечами которого и ссылки, и тюрьмы. Он жил в маленькой комнатке, предназначенной для прислуги. Однажды Сольц сказал, что приведет товарища-кавказца, с которым хочет меня познакомить. И тут выяснилось, что на самом деле этот кавказец уже несколько дней живет у Сольца, не выходя из комнаты. Видно, все те же неписаные законы конспирации не позволяли им даже мне открыться… Так я познакомилась со Сталиным. Он показался мне сперва слишком серьезным, замкнутым и стеснительным. Казалось, больше всего он боится чем-то затруднить и стеснить кого-то. С трудом я настояла, чтоб он спал в большой комнате и с большими удобствами. Уходя на работу, я каждый раз просила его обедать с детьми… но он запирался на целый день в комнате, питался пивом и хлебом… Его арестовали весной 1913 года на благотворительном вечере. Мы часто с каким-либо студенческим землячеством устраивали концерты, якобы с благотворительной целью, а на деле – чтобы собрать деньги для партии… Помню, как сейчас… он сидел за столиком… и беседовал с депутатом Малиновским, когда заметил, что за ним следят… Он вышел на минутку в артистическую комнату и попросил вызвать меня… он сказал, что появилась полиция, уйти невозможно, сейчас он будет арестован. Попросил сообщить, что перед концертом он был у Малиновского. Действительно, как только Сталин вернулся, к его столику подошли двое штатских и попросили его выйти с ними. О том, что Малиновский провокатор, никто еще не знал».
За краем света
На сей раз наказание более сурово: Кобу выслали в Туруханский край сроком на четыре года.
В арестантском вагоне – через Урал и Сибирь в Красноярск, а оттуда – на край света, в Туруханский край. Его везут в лодке по бурному Енисею в село Монастырское. Из Монастырского дальше, за край света, в поселок Костино. Потом его переведут за Полярный круг – в поселок Курейку. Его встречают места жуткие для жителя солнечного юга – бесконечная свирепая зима, сырое короткое лето с тучами мошкары и тревожными белыми ночами. Время тут остановилось. Бескрайнее ледяное небо и крохотный человек. Здесь покончил с собой большевик Иосиф Дубровинский – соратник Ленина, здесь погибнет от чахотки другой известный большевик – Спандарян.
Шел 1913 год – Россия праздновала трехсотлетний юбилей династии Романовых. Строй казался незыблемым. И Ленин с печалью признавался: не увидеть им революции при жизни…
Коба рассылает жалобные письма.
«Кажется, никогда еще не переживал такого ужасного положения. Деньги все вышли, начался какой-то подозрительный кашель в связи с усиливающимся морозом (37 градусов холода), – пишет он думской фракции большевиков. – Нет запасов ни хлеба, ни сахара, здесь все дорогое, нужно молоко, нужны дрова… но нет денег. У меня нет богатых родственников или знакомых, мне положительно не к кому обратиться. Моя просьба состоит в том, что если у фракции до сих пор остался фонд репрессированных, пусть она… выдаст мне… хотя бы рублей 60».
В издательство «Просвещение»: «У меня нет ни гроша, все запасы вышли… были кой-какие деньги, да ушли на теплую одежду… нельзя ли растормошить знакомых и раздобыть рублей 20–30. Это было бы прямо спасение…»
Пишет он и в семью Аллилуевых. Услышав о его бедственном положении, они тотчас выслали ему деньги. Впоследствии он ненавидел писать длинные письма. Но тогда в этом страшном краю письма были единственной возможностью говорить с близкими, а ближе этой полузнакомой семьи у одинокого Кобы никого не было: «Прошу только об одном: не тратьтесь на меня, вам деньги самим нужны, у вас большая семья… Я буду доволен и тем, если вы время от времени будете присылать открытые письма с видами природы… В этом проклятом краю природа скудна до безобразия, и я до глупости истосковался по видам природы, хотя бы на бумаге».
В Партархиве хранится рассказ «В пургу», написанный со слов Кобы сыном Сергея Аллилуева – Федором. Видимо, когда он ухаживал за Надей Аллилуевой, Коба, как шекспировский Отелло, рассказывал о «мучительном прошлом»… Как он шел в полярную ночь – добывать рыбу, которая была «вся его пища». И как однажды чуть не погиб… «Мороз все крепчал… голубоватый в свете луны снег и тени от торосов. Ледяная пустыня. Но подул северный ветер, завьюжило, и скрылись звезды. Он попал в пургу. Вешки, которыми отмечали путь, исчезли в пурге. При каждом порыве ледяной стужи лицо немело, превратившись в ледяную маску. Саднящая боль. Пар изо рта смерзался. Голова и грудь покрылись ледяной коркой, дышать невозможно, обындевевшие веки слипались. Тело растеряло тепло. Но он все шел. И дошел…»
Все это время Ленин не раз поднимал вопрос: как помочь Кобе бежать? Однако «сапоги» (так называли паспорта для побега) ему так и не прибыли… Но отчего сам Коба не попытался бежать? Он, который столько раз бежал из всех ссылок, конечно же, должен был бежать из этой – самой ужасной… Ничего подобного! Он страдает и покорно продолжает жить в этом аду. Почему?
Возможно, в этом вопросе и скрыта главная загадка Кобы.
Тринадцатый провокатор
Помню, студентом я проходил практику в Центральном Историческом архиве в Москве. Там я увидел картотеку Московского охранного отделения. Это была картотека революционеров: синие – большевики, белые – кадеты, розовые – эсеры. Более 30 000 карточек – на всех видных деятелей революции. На обороте карточек – клички провокаторов, давших эти сведения… Здесь же была знаменитая секретнейшая картотека Департамента полиции – в ней учитывались революционеры-провокаторы. Завербованный ценный провокатор открывал путь наверх для чиновника Департамента, так что они берегли своих подопечных. «Вы должны смотреть на сотрудника как на любимую замужнюю женщину, с которой находитесь в связи. Один неосторожный шаг – и вы ее погубите», – говорил В. Зубатов, глава охранки.
После Февральской революции Временное правительство создало ряд комиссий – и многие видные провокаторы были выявлены. Но приход к власти большевиков изменил ситуацию. Особая комиссия при Историко-революционном архиве в Петрограде, выявлявшая провокаторов, уже в 1919 году была упразднена. Однако в результате ее деятельности были обнаружены двенадцать провокаторов, работавших среди большевиков. А вот тринадцатый, имевший кличку Василий, так и не был выявлен…
Слухи о том, что Коба – провокатор, появились уже в начале его деятельности. Когда я начинал писать эту книгу, на Кутузовском проспекте жила член партии с 1916 года Ольга Шатуновская – личный секретарь председателя Бакинской коммуны Степана Шаумяна. В 30-х годах она, конечно же, была репрессирована, реабилитирована во времена Хрущева и занимала высокий пост члена Комиссии Партконтроля. Шатуновская много раз публично заявляла: Шаумян был абсолютно уверен, что Сталин – провокатор. Шаумян рассказывал о своем аресте на конспиративной квартире в 1905 году, о которой знал только один человек – Коба. Три года существовала в предместье Тифлиса подпольная типография. Весной 1906 года ее разгромила полиция. И опять упорный слух – Коба.
