Северная столица - Дугин Лев Исидорович (книги онлайн без регистрации полностью TXT) 📗

Удивительная женщина! Поверив гаданию цыганки и боясь умереть ночью во время сна, она ночи превратила в день…

Вот так: тридцативосьмилетней женщиной, жившей в разъезде с мужем, но упорно не дававшей ему развода, блестящей, образованной и своенравной, увлекся Пушкин со всей пылкостью и нетерпеливостью своих чувств.

Но пламя любви требует пищи. Прошло две недели, и он опомнился. Поклонников у нее было множество, а репутация – незапятнанная. И он написал стихотворение, в котором уже не было мольбы о любви, но лишь восхищение…

Это стихотворение – тщательно, с каллиграфическими завитками переписанное в один из вечеров он привез к ней.

У крыльца двухэтажного ее особняка синеватым пламенем горели плошки. Он спрыгнул с извозчичьих дрожек и огляделся. Луна висела над крышами домов. Пар валил от лошади. Здесь, на Большой Миллионной, вблизи Зимнего дворца, жили князь Гагарин, княгиня Голицына, графиня Орлова-Чесменская, граф Ожаров-ский, граф Литта, и всюду были съезды, и свет лился из окон на колонны, лепнину, решетки балконов… В тишине пустынной улицы слышались шаги ночных патрулей.

Он вбежал по лестнице – мимо выстроенных лакеев в ливреях. Блеск огней, оживленный говор, переливы нарядов встретили его.

В гостиной пылал камин – огромный, с мраморными консолями, с мозаикой и узорчатой решеткой; Голицына, как обычно, сидела в кресле неподалеку от камина. Отблески пламени вспыхивали в шелках, атласах, зеркалах и ложились на ослепительные, мраморные плечи княгини.

Было несколько знакомых. Важные сановники обсуждали последние новости. Старательно прямо сидел иностранец – воротнички душили его, и, не понимая ни слова по-русски, он, приоткрыв рот, то и дело подносил к глазам лорнетку.

Пушкин подошел к Голицыной.

– Княгиня… – начал он, – Евдокия Ивановна… – Сердце его сильно билось.

Но она прервала его:

– Авдотья, Авдотья! – Голос у нее был звучный и мягкий. – Русская я, – пояснила она. – Вот и имя русское: Авдотья… Да ты говори, говори…

И, поддаваясь ее обаянию, он сказал:

– Глядя на вас, как не позавидовать Вольтеру, которого любила маркиза дю Шатле! – Она не могла не понять намека: маркиза дю Шатле, как и Голицына, увлекалась науками, а он, как и Вольтер, был поэтом. – Как благодетельно действует любовь! В замке Сире великий француз создал «Альдиру», «Блудного сына», «Магомета», «Опыты всеобщей истории»… – Это означало, что и он создал бы великие творения, если бы Голицына его полюбила.

Она смотрела на него ясными, живыми глазами, но тонкие ее брови удивленно приподнялись. Она покачала головой. Что он такое несет заумное?

– Ты, малый, что-то врешь… – сказала она с обычным прямодушием. – Заврался ты… – Говоря по-русски, она, как все люди ее круга, повторяла словечки дворни.

А он продолжал: она занимается науками? Говорят, она поднимется на воздушном шаре, чтобы исследовать атмосферу? Какие же истины хочет она постигнуть наукой?

Опять Голицына изогнула брови и покачала головой.

– Преумный ты малый. Заврался ты… Что есть природа? В природе все – жизнь, все – сила, а ничтожества вовсе нет. Вот я и хочу постигнуть силы природы.

Но не кажется ли ей, возразил он, что истина вернее постигается через художественное творение? Сколько научных истин оказались ложными! Сколько мудрецов кануло в Лету! А творения Гомера, Горация, Вергилия – по-прежнему свежи и нетленны…

И вдруг сравнил ее с императрицей Елисаветой, которая не спала ночами, потому что помнила: она сама на престол была возведена ночью…

Голицына рассмеялась – смех у нее был звонкий и радостный – и махнула рукой, отпуская его: ей нужно было заняться другими гостями.

Он переходил от портретов Тончи к полотнам Угрю-мова, от изваяний на тумбах к реликвиям на мозаичном столике – и издали все любовался этой женщиной, с сияющими белизной обнаженными плечами, с ниспадающим на плечи каскадом черных волос.

Между тем к Голицыной подошел президент Российской Академии наук адмирал Александр Семенович Шишков.

Да, сам Шишков, вождь противников «Арзамаса», вождь «Беседы», носивший среди арзамасцев кличку Седой Дед, сегодня здесь был гостем.

Голицына принадлежала к поклонникам «Беседы», к поклонникам Седого Деда.

Это был важный, строгий старик – очень сухой, очень прямой, с поседевшими до желтизны волосами, с морщинистой кожей, обвисающей складками, и с разросшимися мохнатыми бровями над небольшими строгими глазами. Он всегда и всюду появлялся в морской форме.

Пушкин смотрел с любопытством на знаменитого адмирала, героя двенадцатого года, автора прокламаций и манифестов, государственного секретаря, члена Государственного совета, писателя и лингвиста, на литературного своего противника.

– Без французского языка мы дураками, мы невеждами себя почитаем, – говорила Голицына, побуждая адмирала разговориться.

– Да уж, сударыня, не скажут по-русски «бог помочь», а уж непременно – «бон жур». – Голос у него был негромкий, глуховатый – пусть другие напрягают уши, и говорил он неторопливо – пусть другие запасутся терпением.

– Но зачем, зачем! – пылко восклицала Голицына. – Зачем переносить наш благоустроенный дом с рбдной плодоносной почвы на французскую бесплодную? – Она подлила масло в огонь.

Шишков строже выпрямил фигуру и, подняв кверху персты, принялся проповедовать:

– Российский язык начало и корни имеет в древнем славянском языке. А у нас что? Взяли французское слово influencer и перевели: влиять. Да зачем нам влиять, когда есть слово наитствовать? Вот оно – слово! Дух святой найдя на тя… – Шишков протянул руку вперед. – Дух святой… сохрани душу мою от наитствования страстей… Вот они – слова! Так зачем нам французский?

Пушкин слушал Шишкова. Но нельзя же русский язык свести к славянскому, а русскую литературу нельзя же свести к духовным книгам. Кроме того, у Шишкова разыскания в языке вели к мракобесию: он слово раб считал хорошим, оно происходило от русского работать, и слово цензура считал хорошим, оно происходит от русского ценит ь…

К Голицыной, как это бывало с ней, пришло ясновидение. Она принялась кликушествовать и прорицать. Она запрокинула голову, ее волосы темными волнами омыли плечи, она подняла в воздух руки, пальцы которых унизаны были драгоценностями, и, как жрица, предалась заклинаниям.

– Русь, Русь… – Голос ее изменился, став глуше. – Надругался Петр над тобой. Вовсе не сын он царя Алексея, а подкидыш лекаря-немца… Антихрист он!..

В других устах все это звучало бы смешно. Но Голицына – о, что за оригинальная, необыкновенная женщина! Она была противницей реформ Петра, сторонницей самобытной русской старины, противницей Европы, антиконституционисткой, монархисткой – даже больше монархисткой, чем сам монарх.

– Зачем Петр основал Петербург? – заклинала она. – Зачем брил бороды? Зачем надел немецкие платья? Зачем не сохранил за сохой тех, кого погубил на шведской войне? Зачем из колоколов лил пушки?

– Что значит старинное славянское слово д о-б а? – вопрошал Шишков. – Забыли мы, какой заключает оно просторный смысл: надобно, снадобье, удобно, преподобие, доблесть…

– Русь, Русь… – вещала Голицына. Глаза она возвела к потолку. – Вижу тебя, святая Русь! Ты обширна, ты плодородна, и не нужны тебе чужеземные образцы… Так пресеки же адские надежды разрушить твои нравы…

– Ширь – око, – говорил Шишков. – Высь – око, глубь – око…

Иностранец не отводил теперь от глаз лорнетку в черепаховой оправе. Наконец он сказал:

– Mais montrez nous done vos Slaves! [27] Ради этого он и пришел в русский салон. Голицына сделала рукой знак, открылась дверь, и у порога остановилась дворовая девушка – румяная, с припухшими, даже запекшимися, яркими губами, с синими, как васильки, глазами и мягкими русыми волосами: на ней был богато расшитый сарафан, красная шерстяная понева, а на голове – высокое сооружение из лент и раскрашенного картона: повязь.