Северная столица - Дугин Лев Исидорович (книги онлайн без регистрации полностью TXT) 📗

В этот день между ними разгорелся спор, почти ссора.

И вот что было забавным: после смерти отца место благодетеля и воспитателя занял старший брат, и Николай Тургенев почтительно говорил ему «вы», «милостивый государь», «Александр Иванович», а старший, Александр Иванович, говорил ему «ты», но с некоторой робостью, сознавая его умственное превосходство над всеми, в том числе и над ним самим.

– Недавно еду я на извозчике, – желчно говорил Николай Тургенев, расхаживая по комнате и постукивая палкой. – И узнаю, что этот извозчик принадлежит графу Петру Разумовскому. Прибыл из деревни, из Тамбовского уезда, им увеличен оброк… А сам граф Разумовский веселится, в клубе играет в карты, и я часто вижу эту глупую и безобразную образину на набережной и на бульварах: он гуляет, чтобы с большей жадностью есть и лучше спать… И у Альбрехта крестьяне работают на винокурне – беспрестанно и тяжко работают, а живут в бедности…

– Ты преувеличиваешь, ты все это в слишком мрачном свете видишь, – поспешно сказал старший брат.

Но Николай Иванович остановился перед ним и сказал требовательно:

– Нужно ехать в наше поместье, нужно узнать, нет ли злоупотреблений…

– Помилуй, – взмолился Александр Иванович. – Да зачем же ехать? Мы знаем: злоупотреблений нету…

– Нет уж, братец, милостивый государь, Александр Иванович! Своими глазами не увижу – спокоен не буду!.. – вскричал Николай Иванович.

– Ну хорошо, хорошо, – поспешно согласился старший брат.

Николай Тургенев снова принялся выхаживать по комнате, постукивая палкой.

– Состояние нашей администрации, положение дел в государстве – ужасные. Невежество, эгоизм – всюду и во всем. И нет истинного патриотизма: все хлопочут, все ищут – но лишь для себя. Над законом, над порядками, над нравственностью – смеются, Государственный совет вызывает презрение…

– Ты не должен, Николаша, так резко высказываться, – огорченно возразил Александр Тургенев. – Тебе нужна осторожность, людскость, иначе будут наветы – и быть беде!..

– Я иногда жалею, что вернулся в Россию! – Николай Иванович с силой стукнул палкой. – Не могу привыкнуть, не могу спокойно смотреть на вещи, которых и в аду не хотел бы видеть! Я люблю, я уважаю русский народ, но он в рабстве и унижении. Если придется сойти с ума – на этом пункте я помешаюсь…

– Ты пожил в Европе, но не знаешь России, – пытался его успокоить старший брат. – Ты начитался Монтескье… Однако мы еще не Европа.

Заговорили о Монтескье. Но Монтескье недаром восхвалял великого преобразователя, русского царя Петра!

– Что за гигантская фигура – Петр! – воскликнул Пушкин. Личность Петра поражала его воображение. В новой России – все от Петра! Петр походил на тех мифических гигантов, которым под силу держать землю и подпирать небесный свод.

– Петр пустил нас плыть к земле образованности! – ожесточенно говорил Николай Иванович. – Направил нас на общий с Европой путь – и прекрасно! – Нервный тик передернул тонкое его лицо. – И прекрасно! – повторил он и стукнул палкой. – Мы стали европейцами, мы останемся европейцами, и никакая сила не обратит нас вспять на путь к варварству…

– Петр даже столицу основал новую, чтобы ознаменовать новый путь, – вторил ему Пушкин. – Ушел из Московского Кремля, там ему было тесно, там – старина и предрассудки… Но если бы не Петр – был бы у России самобытный путь? Мог ли ждать Россию еще иной путь?

– Со всякого другого пути Петр навсегда исторг нас. Ну да, может быть, теперь мы следуем искусственным путем. Потому что мы чувствуем: другим странам их путь понятен, естествен, а России – труден, мучителен. Петр толкнул нас к образованности, а мы – не хотим, мы рады свернуть, нас нужно подгонять, и уж упаси боже нам свободы, естественные для всякого цивилизованного общества. Что делать? Давайте двигаться хоть и по искусственному пути, но только вперед, а не назад!

– Не так все страшно, – примирительно сказал Александр Иванович. – Слава богу, и у нас в науке и в литературе успехи. И мы идем европейским путем…

– Институции, новые институции нам нужны! – резко возразил Николай Тургенев. – Если хотите плода – нужно насаждать. Береза не принесет апельсинов, а для апельсинов нужно и апельсиновое дерево. Самодержавное правление так несогласно со счастьем гражданским, что и никакие качества государей здесь недействительны… Как вы не понимаете этого, милостивый государь, братец?

– Порадуй мое родительское сердце, – почти умоляюще сказал Александр Тургенев. – Ты благороден, ты необыкновенен, но нельзя так обо всем судить… Будь же благоразумен!..

Бледность на лице Николая Тургенева еще усилилась.

– Вы так рассуждаете, братец, милостивый государь, Александр Иванович, как в «Сыне отечества» рассуждают о благоразумной свободе…

И опять заговорил о «Духе законов» Монтескье. Есть три образа правления: республиканский, монархический и деспотический. Преимущества республиканского очевидны: оно основано на законах. А деспот правит вне всяких законов!..

Пушкин подошел к окну. Напротив высился Михайловский замок, дворец Павла. Мрачная крепость – ныне пустынная, заброшенная. Некогда там укрывался тиран – окружив себя рвами и подъемными мостами, стенами и башнями; даже стены были кроваво-красного цвета, свидетельствуя о насилии. Все же он не укрылся от возмездия! Однажды ночью – мимо дворцовой стражи, мимо швейцара – к тирану пробрались его убийцы…

Пришел замысел. Явилось ядро, которое тотчас обросло всем, что прежде было уже заготовлено. Тираны, попирающие законы, сами падут жертвой беззакония. Вот предупреждение царям!..

В комнате стоял обширный бильярдный стол, покрытый зеленым сукном. Схватив чернильницу, перо и бумагу, он улегся на стол. И записал те строки, которые сразу пришли ему в голову.

Молчит неверный часовой, Опущен молча мост подъемный, Врата отверсты в тьме ночной Рукой предательства наемной… О стыд! О ужас наших дней! Как звери, вторглись янычары!.. Падут бесславные удары… Погиб увенчанный злодей.

Это была ода. Да, хотя для арзамасцев образцы классицизма выглядели устарелыми, он, желая громо-звучности и торжественности, безошибочно выбрал оду.

И бросил перо. Остальное он напишет дома… Но теперь братья Тургеневы все внимание обратили на него и, забыв о собственной ссоре, обрушились с упреками: почему он мало работает, почему он ленится!

Свесив со стола ноги, он жизнерадостно им улыбался. Подозревали ли они об утренних часах его упорной работы? Он вел себя так, будто никаких этих утренних часов работы вовсе и нет…

Александр Тургенев на всякий случай погрозил ему пальцем:

– Сверчок должен не только прыгать и проказить… Чтобы в поэзии нам сравниться с Европой, нужно трудиться… А ты, говорят, влюблен в княгиню Авдотью Голицыну и все ночи проводишь в ее салоне? Это правда?

Это была правда!

Николай Тургенев вздохнул с сожалением:

– Имел бы я талант писателя!.. Звание писателя имело бы для меня высочайшую ценность… Неужели ты тратишь время на вздорную княгиню Авдотью Голицыну?

Да, он тратил на нее много времени!..

Он поглядывал на обоих живыми глазами. Он напишет большое, серьезное стихотворение, и ода Вольность принесет громкую и опасную известность. Но творчество – таинство. А таинство требует завесы…

Он укрылся за веселой шуткой. Слышался его звонкий смех.

– Братья Тургеневы, вы – трибуны, вы – пламенные ораторы. Отныне я буду звать вас: братья Мирабо.

XV

Ночи он действительно проводил в салоне княгини Авдотьи Голицыной – знаменитой «Princesse Nocturne» [26].

У нее было лицо молодой девушки. Черные волосы ниспадали к обнаженным, ослепительным плечам, лоб был ясен, а темные глаза смотрели умно и проницательно.

Что за необыкновенная женщина! Ее жилье походило на храм искусства; он был украшен картинами (в большинстве русских художников), изваяниями (скупленными в Италии и Франции), драгоценными изделиями из кости и золота. Ее салон был русский, не похожий ни на какой другой в Петербурге: здесь говорили по-русски, сюда стремились просвещенные соотечественники, а также иностранцы – ученые, дипломаты, путешественники…