На качелях XX века - Несмеянов Александр Николаевич (мир бесплатных книг .txt) 📗
В практикуме я познакомился и подружился с совсем юным (он был моложе меня на три года), но очень самоуверенным студентом, впоследствии академиком Виктором Ивановичем Спицыным (фото 60) [95]. Он имел базу в двухкомнатном кабинете престарелого профессора А.П. Сабанеева [96], так как брат Виктора Владимир Иванович Спицын — тот самый длиннокудрый красавец, ассистировавший на лекциях Каблукову, о котором я говорил раньше, — ассистировал и Сабанееву и практически владел его кабинетом. Сабанеев вскоре умер, и кабинет перешел в распоряжение Вл. И. Спицына, а тем самым и в наше, со всем оборудованием и служителем Петром Зайцевым, наблюдавшим за порядком и не дававшим нам чересчур шалить. Это был полный бритый мужчина лет шестидесяти, носивший шикарную меховую шубу и круглую меховую шапку, в таком виде походивший на директора цирка, достаточно строгий с нами, слушавшийся лишь Владимира Ивановича. В обязанность Зайцева входила помощь на лекциях ассистенту, то есть Владимиру Ивановичу, содержание в порядке лекционной и кабинета.
Сам Владимир Иванович начал в это время, вероятно одним из первых в советской России, исследования по радиоактивности и радиологии, собирался развернуть исследования по редким элементам. Вскоре при его участии было организовано бюро по редким элементам ВСНХ [97], а в сабанеевском кабинете или, как мы его называли, в «сабанете» развернулась экспериментальная работа по вольфраму и молибдену, целью которой было заложить основу производства этих металлов для производства электролампочек.
В нашей стране производства вольфрама (для нитей накаливания) и молибдена (для крючков, держащих эти нити) не было. Работали над этой проблемой Викт. И. Спицын, его сверстник, тоже студент, Г.А. Меерсон [98], А.И. Каштанов, М. Ефимов. Советская электролампа, лучше сказать ее сердцевина — нить накаливания, — своим стартом обязана «сабанету» и его дружному коллективу. Что касается меня, я, по-видимому, был той кошкой, которая гуляет сама по себе. Хотел я стать членом коллектива «сабанета» «по совместительству», но стал настолько органиком, что соли вольфрамовой и поливольфрамовых кислот показались мне какими-то пресными, слишком неорганичными.
Владимир Иванович болтал с нами на самые разные темы (ему ведь было всего 26–27 лет) — от «игривых» до научных и даже философских. Среди последних он поднимал вопрос о том, что с открытием изотопов наступило время пересмотра понятия элемент, и развивал свои мысли, которые я здесь излагать не буду и которые вели к тому, что было бы интересно изучить поведение псевдоэлементов в сопоставлении с имитируемыми элементами. Таков, например, известный случай аммония и калия. Меня это увлекло. Сличая свойства этой пары, я убедился, что аммоний еще ближе имитирует рубидий. Стали искать еще такие пары и остановились на ионах дифенилйодония и таллия.
Действительно, во многих отношениях этот псевдоэлемент оказался близким аналогом одновалентного таллия. Я стал синтезировать для дальнейшего подробного изучения большие количества дифенилйодония и ставить с ним кое-какие опыты, впрочем, это уже через 1–2 года. С тех пор я сохранил к ониевым соединениям и к дифенилйодонию нежность на всю жизнь и обязан веществам этого типа несколькими своими работами (написанными с 1927 г. до последнего времени), которые отношу к числу своих лучших работ.
Вернусь к «сабанету». Жили мы там дружно и весело. Было много дурачества, например, автоматические устройства для обливания водой при открывании входной двери, коллекционирование «живых» каблуковских анекдотов, всевозможные празднования, но было и много научных исканий. Все это сверх обычной интенсивной работы студента. Это было возможно потому, что работали мы с утра до ночи.
К этому времени я уже расстался с Военно-Педагогической академией, откуда я попал, при некоторых усилиях с моей стороны, на Высшие военно-химические курсы усовершенствования комсостава, которые затем были преобразованы в Высшую военно-химическую школу [99]. Эта работа, пока я не был демобилизован, отнимала у меня некоторое время, но не была мне в тягость, так как я и здесь имел дело с химией.
В органическом практикуме (я опять возвращаюсь на полгода назад, к зиме 1921 г.) дела мои шли хорошо. Н.Д. Зелинский присмотрелся ко мне и лично стал давать мне задания. Первым заданием был синтез тиотолена из левулиновой кислоты. Николай Дмитриевич следил за каждой операцией и с наслаждением нюхал пригорело-тухлый запах сернистых соединений. Он говорил, что запах этот напоминает ему молодость. Уже позднее я узнал, что он работал в Гёттингене у Виктора Мейера [100] над тиофеном, незадолго до этого открытым этим ученым, и производными тиофена (тиотолен — это метилтиофен). Его целью было синтезировать тиофан — тетрагидротиофен, что он пытался сделать таким путем: тиодигликоль — дихлордиэтилсульфид — замыкание цинком в тиофан. Дойдя до ранее неизвестного дихлордиэтилсульфида, Николай Дмитриевич получил серьезные ожоги и отравление и на долгое время попал в больницу. В. Мейер опубликовал этот случай. Когда в войну 1914 г. в Германии изыскивали химическое оружие, обратили внимание на это давнишнее сообщение. Так был создан иприт [101], по иронии судьбы тем же, кем и универсальный противогаз — Н.Д. Зелинским. И тем не менее воспоминания молодости всегда приятны, и ничто так не оживляет воспоминаний, как запах.
После синтеза тиотолена Николай Дмитриевич перевел меня в правую — более почетную — половину большого органического практикума и поручил мне синтез красителя — диметилиндиго, исходя из метаксилола и начиная с его хлорирования в одну из метильных групп, что его тогда интересовало с точки зрения помощи нарождающейся нашей анилинокрасочной промышленности, организацией которой были заняты его ассистенты — Н.А. Козлов, А.И. Анненков и другие. Мне было, разумеется, приятно в порядке практикума решать живую задачу, а не только делать упражнение.
Завершив практикум, я должен был сосредоточить усилия на физической химии, не спеша сдать экзамен по органической. Это я мог сделать в любое время. Лаборатории физической химии были расположены через стену от «сабанета», и такое соседство было очень удобно. Можно было в сабанеевском кабинете поставить опыт и попросить одного из «бюрэлевцев» присмотреть за ним, а самому отправиться в лабораторию физической химии и делать там одну из задач программы практикума.
Руководил лабораторией Н.Н. Петин [102], маленький рыжий добряк, насколько помню, шуянин, и работало молодое поколение ассистентов, только начинавшее свою деятельность, — Соколов и Вейнтрауб. Задачи на измерения меня никогда непосредственно не увлекали, и я старался возможно быстрее, хотя и с полной добросовестностью, отработать практикум, кажется, все же затянув это дело до осени последнего 1921/22 учебного года.
Насколько помню, именно в этот последний год я вернулся к слушанию лекций и прослушал курс термодинамики, который читал незадолго перед этим появившийся у нас профессор Адам Владиславович Раковский [103], и факультативный курс «алкалоиды», который читал на правах приват-доцентского курса профессор А.Е. Чичибабин [104]. И тот, и другой курсы по-своему были очень хороши. Чичибабин читал курс в маленькой аудитории, слушали его человек 10–15. Он писал на доске мелом формулы и кряхтел, как будто вез воз с дровами, давая свои пояснения. Но логика исследования строения алкалоидов со сложнейшим кружевом их молекул излагалась ясно и увлекательно. В другом роде были лекции Раковского. Этот среднего роста брюнет с черной бородкой и острым взглядом темносерых глаз из-под очков владел аудиторией безраздельно. Термодинамика — наука сугубо формальная, сплошь математизированная. Раковский умел так изложить ее, сам увлекаясь красотой логики этой науки, что большая аудитория слушала как зачарованная его вдохновенные, скульптурные, отлитые как из металла лекции.
