Смерш (Год в стане врага) - Мондич Михаил (онлайн книга без txt) 📗
Через пять минут привели поляка. Это был высокий русый мужчина лет тридцати. Богатырская грудь, распиравшая рубашку, толстая шея, гладкое лицо свидетельствовали о том, что его арестовали недавно.
Поляк молча сел на стул, положил руки на колени и устремил глаза в окно.
В руках у Гали появилась резиновая трубка, напоминавшая нагайку.
— Исследуешь окно? Нет, брат, отсюда не убежишь. Встань! — голос Гали прозвучал резко, как пощечина. — Подойди к окну!
Поляк повиновался.
— Открой его и, если хочешь, беги, куда глаза глядят.
Поляк открыл окно и посмотрел вниз.
— Там часовой с автоматом.
— Ты плюй на него. Тебя все равно расстреляют. Чего тебе бояться?
Галя злорадствовала. Я не узнавал ее. От прежней Гали не осталось и следа. Передо мной стояла жестокая девушка, наслаждавшаяся предсмертными переживаниями человека.
— Трус ты, вот что я тебе скажу! Даю честное слово, что ты будешь все равно расстрелян. И неужели у тебя не хватает мужества, чтобы решиться бежать? Если ты останешься, погибнешь наверняка. Ну, прыгай в окно, пока не поздно.
— Нет!
— А еще шпион!.. Эх, ты, продажная душа! Садись на свое место… За сколько злотых ты продал себя?
Поляк молчал.
— Давно, видно, я тебя не била. Говори! За сколько злотых ты продал себя?
— Я никогда не продавал себя.
— Врешь, подлец! Ты продал себя точно так, как продают себя проститутки. Да что я говорю! Проститутки по сравнению с тобой — святые. Они продают только себя, а ты продал себя и свой народ.
— Это неправда!
— Если ты мне еще раз скажешь что-либо подобное, я сниму с тебя шкуру! Слышишь?
Поляк молчал.
Галя подошла к нему и потрясла перед его лицом своей резиновой нагайкой.
— Ты мне не ломайся! Слышишь?
— Не понимаю.
Я перевел поляку слова Гали.
— Врет он, подлец! Все понимает, мерзавец! В нем больше хитрости, чем во всей Польше. Слушай, пан!..
Поляк закрыл глаза и сжал зубы. Удар нагайкой по лицу оставил красный след, местами сочилась кровь. Второй, третий, четвертый…
Галя била поляка без передышки.
— Я из тебя выбью твой гонор, подлец… Я буду бить тебя до тех пор, пока ты не сознаешься, или не подохнешь… Слышишь, мать твою так, раз… — грубейшая уличная ругань полилась потоком из уст Гали.
Я отвернулся. Кровь ударила мне в голову, сердце усиленно забилось.
Действительно, поляк большой трус. У него нет даже мужества схватить Галю за руку и отвести удар.
После пятиминутной «работы» уставшая Галя отбросила нагайку и села за стол. Руки ее, перелистывавшие папку с делом поляка, дрожали, кончики губ как-то неестественно подергивались. В глазах было что-то безумное, в бледном лице — болезненное, нервное.
Лицо поляка превратилось в бесформенную массу. Тоненькими струйками кровь стекала с него и капала на грудь, рубашку, пиджак…
Поляк сидел неподвижно. В глазах его, залитых кровью, не было ни искорки жизни. Ни мускул не дрогнул на лице. Ни стона не вырвалось из груди.
Нет, он не трус. Я напрасно обвинял его. Он очень крепкий человек. Трусы иначе ведут себя на таких допросах.
Возможно, что он одержим истерией страдания и не ощущает мучительных болей.
— Где ты был с 1-го по 10-е января — голос Гали звучал гораздо спокойнее, чем раньше. Бешенство ее постепенно проходило.
— В Освенциме.
Поляк говорил с трудом.
— Так!.. Что же ты там делал?
— Работал на заводе.
— На каком?
— И.-Г.-Фарбен.
— Кто был твоим мастером?
— Один немец. Фамилии его не знаю.
— Врешь ты, голубчик, врешь! — в голосе Гали опять послышались нервные нотки. — Мне известно, что с 1-го по 10-е января ты находился в Новом Сонче.
— Это неправда!
— Что?..
Галя взяла в руки нагайку.
— Это неправда!
Лицо Гали вспыхнуло гневным румянцем, кончики губ еще чаще задергались.
— Я убью тебя, мерзавец, гад, подлец, я…
Галя быстро поднялась из-за стола и, сделав пару шагов, очутилась перед поляком.
— Разрешите мне вынуть платок и протереть глаза.
— Не раз-з-зрешаю.
Послышался свист нагайки и приглушенный удар по голове.
— Галя, я, кажется, здесь, как переводчик, лишний…
— Что? Мягкое буржуйское сердце?.. Нет, вы останетесь здесь. Я буду допрашивать этого мерзавца до утра. Или он мне сознается во всем, или я убью его. Говори, подлец, говори, сукин сын! Мать твою… Говори, где ты был с 1-го по 10-е января?
— В Освенциме.
— Вот тебе. Вот тебе!..
Галя набросилась на поляка, как сумасшедшая. Она била его по голове, по лицу, ушам, шее, рукам, ногам… Я видел, что силы ее оставляют, что вот-вот она не выдержит напряжения. Но я ошибся. Еще минут десять она била несчастного поляка. Потом тяжело дыша, села за стол.
Я не помню всех вопросов Гали. Не помню и ответов поляка. Помню одно, что до ужина, то есть до десяти часов вечера, Галя не меньше десяти раз приходила в бешенство и начинала беспощадно избивать поляка.
Ровно в десять она позвала сержанта Суворова.
— Отведи его в камеру. Не забудь дать воды помыться.
Сержант увел окровавленного полуживого поляка.
— Теперь пойдем ужинать.
Я молчал. Мне не хотелось ни говорить, ни смотреть на Галю.
Свежая ночь немного протрезвила меня от этого кровавого кошмара.
— Вы, Коля, не сердитесь на меня, — заговорила Галя.
— Я не сержусь. Какое мне до вас дело?
— Нет, вы сердитесь. Впрочем, мне все равно. Я сама не понимаю. Глупости… Расскажите мне про свои любовные приключения в Вадевице.
— У меня никаких не было.
— Серьезно?
— Галя, я вас не спрашиваю про вашу интимную жизнь.
— У меня, Коля, и нет интимной жизни. Еще полгода назад я возилась с мужчинами. Теперь некогда, да и не охота. Днем работаешь, ночью работаешь. Какие тут могут быть мужчины! Я рада, когда есть пара часов свободных, чтоб выспаться… Да, жизнь чекистов, пожалуй, самая тяжелая. Есть папироска?
Я открыл пачку румынских сигарет. Галя закурила.
— Вот и хорошо. Больше мне ничего и не нужно… Былого не вернешь, а от будущего не убежишь, Коля. Так я и живу.
В столовой все места были заняты и нам пришлось обождать, пока не освободились стулья.
Я сел рядом с Галей. Передо мной на стене надпись — «Добьем фашистского зверя в его же собственной берлоге».
Галя ела мало. Знакомые офицеры здоровались с нею, но она делала вид, что не замечает их.
— Пойдем, что ли?
— Посидите еще немного, отдохните.
— Отдохнем у меня в комнате.
Я пошел за Галей. По дороге она не сказала ни слова, только у себя в комнате заговорила.
— Вот мы и пришли. Садитесь.
Я посмотрел на засохшую кровь на полу, потом на Галю, потом опять на кровь.
— Вы, Галя, пережили какую-то страшную трагедию?
— Это что за интимности?
— Нет, это не интимности. Вы…
— Суворов! Приведи поляка.
Галя тщательно избегала разговора о прошлом. Я твердо решил, что она пропала безвозвратно, а потому не стоит с ней и разговаривать об этом. У Гали — чекистская карьера до самой последней минуты, когда она или сойдет с ума, или будет расстреляна, как преступница, совершившая сотни убийств.
Суворов привел поляка.
Началось продолжение кровавого кошмара, прерванного ужином.
В четыре часа утра дежурные вынесли умирающего поляка, а Галя, не раздеваясь, свалилась на койку и закрыла глаза.
Я с трудом доплелся к себе и, тоже не раздеваясь, лег и быстро уснул.
Вчера капитан Потапов долго разговаривал со мною на разные политические темы.
Он согласен с тем, что жизнь в западно-европейских государствах и в Америке лучше, чем в Советском Союзе.
— Тем не менее, будущее принадлежит нам. Экономический процесс неуклонно идет к социализму и коммунизму.
Капитан уверен в этом. Я — ничуть. Меня интересуют не экономические процессы, а те «специалисты» по вопросам русских эмигрантских организаций, о которых я только слышал, но о которых у меня до сих пор нет никаких конкретных сведений.
