Я помню...(Автобиографические записки и воспоминания) - Фигуровский Николай Александрович (хороший книги онлайн бесплатно .txt) 📗
Когда мне было около 5 лет, я был уже в значительной степени самостоятельным человеком и вместе со всей детворой нашего двора полноправно участвовал в зимних катаньях с горы на подмороженном коньке. Гора была небольшая, делал ее нам дядя Александр Сынковский, мы сами поливали ее водой чуть ли не каждый день, так что она делалась совершенно скользкой, и мы могли быстро скатываться с нее в валенках стоя. Но гораздо приятнее было скатываться на коньке. Это приспособление представляло собой деревянного трехногого «коня» с выпиленной головой и сооруженного на широкой доске с обструганным спереди краем. Доска эта подмораживалась парным навозом, выстругивалась рубанком и поливалась сверху водой. Получался довольно прочный слой льда. Сидя верхом на таком коньке, мы съезжали с ледяной горы и очень быстро, как нам казалось, катились через весь двор. Такое катанье с горы нисколько нас не утомляло и могло продолжаться часами, особенно, конечно, в хорошие морозные дни.
Коньков для катанья по льду в раннем детстве у меня не было. В те времена в Солигаличе коньки считались своего рода роскошью и приобретались для детей достаточных родителей. Коньки «снегурочка» считались даже особой роскошью и, конечно, вызывали у нас зависть. Только тогда, когда я кончал начальную школу, мне где-то по случаю достали старые «деревяшки» — коньки, представляющие собой плоские деревянные колодки, снизу которых вжигались выкованные местными кузнецами тонкие железные пластинки, загнутые кверху у носка. Эти деревяшки привязывались веревками к валенкам и крепко прикручивались. Такие деревяшки доставляли мне столько радости, что я, бывало, после уроков дотемна катался на них по льду реки Костромы, когда она выше покрывалась гладким, прозрачным и довольно прочным льдом, а снегу еще не было. Проделав на таких деревяшках верст 20, а то и больше, я возвращался домой «без ног». Когда же наносило снегу, против духовного училища на льду реки устраивался каток, окруженный снежным валом, утыканным елками, который каждый день расчищал сторож Василий. На этом катке я катался, вероятно, три зимы в «положенное время». Только когда я перешел в 4-й класс духовного училища, я перестал ходить на каток, так как считал, что взрослым зазорно кататься вместе с первоклассниками.
Когда наносило много снегу (в Солигаличе зимой всегда много снега), мы во время оттепелей строили «крепости» с толстыми и высокими снежными стенами, делали запас «ядер» — снежков, которые после оттепели превращались в крепкие круглые ледышки. Обычно строили две крепости — одна против другой, и «война» между крепостями велась всю зиму. Обстрел ледяными «ядрами» был, конечно, небезопасен и нередко бои кончались ревом раненых.
В плохую погоду осенью и зимой мы сидели дома. Но и здесь мы находили способы развлекаться. Когда мне было лет 5–6, взрослые все еще находились под впечатлением Японской войны. Мы постоянно слышали обрывки разговоров о гибели русского флота, о «Варяге», о Мукдене, о сопках, о действиях генералов, таких как Куропаткин и другие, о японском генерале со странной фамилией «Ноги». Кроме того, в нашем распоряжении были комплекты журнала «Нива», который выписывал дядя П.А.Вознесенский. Переполненные впечатлениями о событиях на далеком востоке, мы затевали игру в войну, строили из газетной бумаги крейсеры и миноносцы, разделяли их на две группы и обстреливали бумажными минами и снарядами.
В детстве я любил наблюдать, как пишут взрослые. Мой отец ежегодно в течение месяца, а то и двух писал «духовные ведомости» и списки прихожан, которые были у исповеди, и прочее. Дядя же П.А.Вознесенский был учителем в соборной школе и еще одно время письмоводителем у какого-то начальства. У него в зале стоял даже письменный стол. Вспоминаю, как быстро у него ходила рука с пером по бумаге и как он, кончая страницу, посыпал ее тонким песком из песочницы вместо осушения промокательной бумагой, которая тогда еще только входила в широкое употребление.
Весной, когда солнце начинало пригревать и на краях крыш образовывались длинные сосульки, вызывавшие у нас свой интерес, игра в войну в крепости и катанье на санках и на коньках уже надоедали, находились и другие развлечения и игры. Настоящее веселое время наступало, когда снег исчезал и вскрывалась река. Вода реки подходила совсем близко к дому, и, несмотря на строгие запреты, мы, конечно, были на берегу, отталкивали льдины и отваживались даже на небольшое плавание на льдинах.
Скоро, однако, ледоход кончался, на реке появлялось множество плотов, иногда они останавливались против нашего дома, и мы, конечно, делали прогулки по плотам, разговаривали с плотовщиками, смотрели, как они варили в котле пшенную кашу, и даже пробовали эту вкусную кашу с льняным маслом, которое у нас играло ту же роль, что и оливковое масло в Италии. Но плоты уходили, вода в реке убывала, мельница еще не была загачена и мы, засучив штаны, бродили по реке по песчаному дну и ловили вьюнов, которые, спасаясь от нас, взмучивали песок и ил и потом зарывались в песок. Тут мы их и брали. Труднее было поймать налима, скрывавшегося под топлым поленом или под корягой, но бывало, небольшие налимы становились нашей, точнее, кошачьей добычей.
Но вот гать на мельнице восстанавливалась при нашем ближайшем участии, вода в реке поднималась, и против нашего дома становилось довольно глубоко. Течение реки терялось. Начинался рыболовный сезон, захватывавший на месяц-два почти все наше внимание. Я начал ловить рыбу (это было наследственное занятие) с 5 лет. Всю дальнейшую жизнь я ловил только на удочки или руками, лишь раза два, будучи в армии, участвовал в ловле бреднем. Такая ловля (бреднем), однако, не доставляет мне и десятой части того удовольствия, как ловля удочкой.
Первый мой опыт рыболовства был не особенно удачным. Будучи лет 5, я сделал себе, по примеру старших, маленькую удочку, найдя молодую тонкую березку. Леску сделал из швейной нитки, приделал поплавок из пробки и привязал крючок. Червей (ярко-красных и полосатых) у нас было достаточно, и, накопав их, я отправился один на мостки, устроенные на реке против духовного училища. Мостки имели с обеих сторон перила и служили для разных целей смотрителю училища.
Я, конечно, бывал и раньше на этих мостках и с интересом наблюдал за стайками ершей и пескарей, которые «прогуливались» перед мостками. У края мостков глубина была меньше метра. Насадив на крючок червяка и поплевав на него, как это делали взрослые рыболовы, я закинул удочку. Почти сразу же заклевало, и я вытащил микроскопического ерша. Довольный этой первой в жизни добычей, я лихорадочно стал насаживать другого червячка. Но нитка неожиданно запуталась у меня в ногах и, чтобы распутать ее, я стал переступать с ноги на ногу задом к реке и вдруг неожиданно бултыхнулся в воду, оступившись с мостков. Встав на дно, я выбрался на берег, страшно перепуганный. Ведь было мне всего 5 лет.
Стоял май, и хотя хорошо грело солнышко, вода в реке была холодной. Выйдя на берег, я обнаружил, что я «по шейку мокрый». Явиться в таком виде домой означало — получить нагоняй от матери, и я решил прежде всего «просушиться» на солнышке. Так как мое купанье видел сторож Василий, пришлось оставить мостки и отправиться по берегу в заросли молодых тополей. Здесь я пробыл, пожалуй, около часу и совершенно замерз.
Наконец, я решил, что одежда достаточно просохла, и я побежал домой, почти уверенный, что мое купание останется моей тайной. С хорошей миной на лице я пристроился к столу с самоваром, где отец пил чай на своем излюбленном месте в сенях под лестницей. Но мать тотчас же заметила, что мое лицо совершенно посинело, и тут же обнаружила, что моя одежда сырая. Хотя я и пытался уверять, что ничего не произошло, меня тотчас же переодели, напоили чаем с малиновым вареньем и уложили в кровать. Мне было запрещено одному ходить на реку. Но уже через пару дней я, как заправский рыболов, успешно ловил ершей и пескарей с тех же мостков.
Дорога из соборного дома к реке шла прежде всего мимо старой, престарой хаты, принадлежавшей старухе бобылке, которую звали «Куранихой», а затем — мимо хорошего двухэтажного дома Куприяновых — потомков солигаличских «боярских детей». Слева же надо было идти мимо ограды Воскресенской церкви (давно уже уничтоженной). Дом Куприяновых был угловым, и дорога поворачивала вправо, а продолжением ограды церквей был частокол из хороших жердей, отгораживавших большой участок луга и огороды духовного училища. Вдоль частокола были заросли тогда молодых тополей. Правей была изрытая ямами местность на берегу реки, носившая почему-то название «бойня». Может быть, здесь действительно когда-то была бойня, но большие ямы, заполненные водой, скорее свидетельствовали, что в XVII в. здесь был кирпичный завод для постройки зданий церквей. Ямы, очевидно, были вырыты для добычи глины. В одной из больших ям, заполненных водой и заросших болотной растительностью, водились тритоны, неизвестно откуда попавшие в Солигалич. Правее было болото, заполнявшееся водой и образующее затон после «загачивания» мельницы. Узкая канавка соединяла это болото с рекой. Перейдя канавку (ее легко было перебрести, засучив штаны), можно было попасть на довольно обширный «остров», на котором иногда пасли скотину. На этом лугу в 1918–1920 гг., как мне говорили, солигаличане и приезжие варили соль, привозя соленую воду на лодках. Соль тогда была дорога и на нее можно было выменять что угодно. Место на берегу реки, непосредственно у канавки, служило нам основной базой для купанья в летние месяцы. Бывало, купались мы раз по 20 в день, не отваживаясь, однако, на далекое плавание, так как уже метрах в 5 от берега было глубоко.
