Я помню...(Автобиографические записки и воспоминания) - Фигуровский Николай Александрович (хороший книги онлайн бесплатно .txt) 📗
В старинной Покровской церкви внизу, где было больше всего древностей, в 1970 г. был какой-то склад, и мне не удалось тогда посмотреть на то, что в детстве было привычным. В этой церкви служили иногда в будни, но большей частью в Великом Посту. Помню: «Душе моя, душе моя, восстании, что спиши». Помню, на паперти церкви была лесенка в сторожку. Она насквозь прокурена махоркой дьячками и пономарями, которые, вероятно, еще лет 200 назад выходили сюда во время длинных служб по очереди «перекурить».
Вспоминаются и другие моменты во время служб в соборе. Лет с 5 я, как «мужчина», уже ходил в алтарь и наблюдал, как сторож раздувает кадило, а лет с 6 стал сам этим заниматься, клал ладан на горящие уголья и подавал кадило священнику или дьякону. В то же время я «подпевал» на клиросе. А когда мне стукнуло 7 лет, я настолько продвинулся в знании богослужения, что мне в первый раз в жизни было доверено чтение шестопсаломия за всенощной12. Это произошло, однако, лишь после того, как отец и его старший коллега дьячок Александр Федорович Померанцев убедились в том, что почти все шестопсаломие я знал наизусть.
Когда же во время служб я не был занят подобными делами, я слонялся от скуки по алтарю, конечно, в тех его частях, которые были в отдалении от священников и дьякона, и обследовал содержание стенных шкафов и ниш, закрывавшихся железными дверями, но обычно не запиравшимися. Чего-то здесь не хранилось? Вдруг вытащишь большой, шитый шелком плат, который, как выяснялось позднее, был вкладом какой-нибудь царицы, или боярыни, шитый ее собственными руками. Или вдруг попадется старинная грамота, написанная почерком с завитушками с вислой печатью. После я узнал, что большая часть таких грамот — это ставленнические грамоты давно умерших священников. Были, вероятно, и другие, более важные.
Дошкольное воспитание, в котором немалую роль играло посещение богослужений, в наше время может показаться диким. Но сейчас, спустя 70 с лишним лет, я прихожу к выводу, что такое воспитание принесло для дальнейшей моей учебы и всей деятельности и определенную пользу. В Солигаличском соборе я приобщился к познанию русской старины, невольно учился уважать старину и ее проявления, которые я непосредственно наблюдал. Замечу еще, что полезным следствием посещения служб в соборе было развитие памяти. Уже к 7 годам я знал наизусть все шестопсаломие, несколько псалмов и большинство обычных песнопений, тропарей, кондаков, ирмосов и т. д.
В большие праздники, особенно в конце лета, в соборе пел хор любителей. Хор этот был особенно эффектен в летнем соборе, когда певчие распевались на хорах. Духовная музыка в хорошем исполнении прекрасна. Вспоминаю канон на «Воздвиженье» — «Крест начертав Моисей…» Хор состоял из семинаристов, учеников духовного училища и студентов, приезжавших на родину на летние каникулы, а также поповичей и поповен. У некоторых были прекрасные голоса. Помню тенора Николая Семеновича Суворова (говорят, он жив? 1971 г. и живет в Пятигорске?).
Немудрено, что все, что пелось этим любительским, но совсем не плохим хором, легко укладывалось в памяти без всякого усилия. Вначале церковнославянские слова запоминались механически, без понимания, даже иногда с искажением слов. Но в дальнейшем, после изучения грамматики и синтаксиса языка и чтения церковнославянских сочинений, все это усваивалось основательно и запоминалось. Мне и теперь ничего не стоит установить этимологию многих старых славянских и русских слов. Уже, пожалуй, с 7–8 лет я знал службу не меньше многих завсегдатаев церковных служб. В дальнейшем, в духовном училище и в семинарии знания лишь «шлифовались» и приводились в порядок. Благодаря этому я свободно, без словарей читаю и понимаю церковно-славянские и даже древнеславянские сочинения. Не раз эти знания оказывались мне весьма полезными и в научной работе. Приходилось даже давать консультации по древнеславянским выражениям.
Старый Солигалич сохранял многие черты древнего Галицкого пригорода. В мое время некоторые древние традиции поддерживались очень тщательно. Сохранились в Солигаличе и обычаи от времен древнего язычества. Одним из таких обычаев были проводы масляницы. Не говорю уже о блинах и объедении — обычных, пожалуй, в те времена для всей России. Но проводы масляницы мне всегда будут памятны. Я не видел ничего подобного нигде, кроме Солигалича.
Еще с Рождества почти все подрастающее поколение горожан, конечно, лишь мужского пола, под руководством нескольких взрослых «блюстителей старины», начинало сбор горючего материала. Мальчишки с санками целой оравой объезжали дома обывателей и требовали пожертвований на масляницу. Горожане сочувственно поддерживали обычай и давали, кто что мог: старую рухлядь, сломанные сани, доски, солому, пустые бочки, а у кого ничего такого не было, давали десяток-два поленьев дров. Особенно требовательны были сборщики к богачам, торговцам и промышленникам. От них увозилось на санках куда больше, чем два десятка поленьев. Особенно ценились бочки из-под керосина, масла, да и сам керосин.
Находилось, конечно, немало «богатеев», которые жалели дать на масляницу слишком много. В случаях явной жадности и, тем более, отказа пожертвовать что-либо, соответствующих граждан «наказывали» двояким путем. Во-первых, у них не считалось зазорным ночью увезти все горючее, что плохо лежало. Так как дрова в Солигаличе не запирались в сараях, а хранились во дворах, то их просто увозили в ночное время, причем не стеснялись в количестве увезенного. Ватага ребят увозила по 2 и по 3 сажени. Заодно тащили и все прочее: неубранные сани, доски, жерди и другое. Я не помню случая, чтобы такие кражи расследовались и наказывались. В среде мальчишек они расценивались как удальство, а взрослые почтенные граждане, услышав о подобных кражах, благодушно понимающе ухмылялись. Другой способ «наказания» жадных горожан состоял в том, что их «славили» во время, когда горела масляница, но об этом — дальше.
Все собранное таким путем складывалось до поры до времени в укромном месте за городом, где-нибудь под крутым берегом реки и тщательно охранялось. За несколько дней до «прощального воскресенья» — последнего дня масляницы — все собранное свозилось на средину реки Костромы напротив старинного Макарьевского вала и церкви Макария. В лед вмораживалось стоймя несколько жердей, между ними складывались дрова, бочки и прочее горючее вперемешку с соломой. Получался высокий костер, метров в 5–6 высотою, а в поперечнике — 3–4 метра.
С наступлением вечера «прощального воскресенья», когда все горожане, закончив масляничные обеды и объедение блинами и выполнив старинный обычай «прощения» (т. е. обходили всех знакомых и при входе падали на колени и просили униженно прощенья за возможные и воображаемые обиды), шли на берег Костромы против Макарьевского вала смотреть на зрелище проводов масляницы. Перед зажжением масляницы на вершину костра влезал один из «устроителей» и щедро поливал из ведер, которые ему передавали ловкачи, весь костер керосином и смазочным маслом. И вот масляница часов в 7 вечера поджигалась с четырех сторон и сразу вспыхивала вся целиком. Как ни удерживали нас, мальчишек, мамаши, также пришедшие посмотреть, мы все, конечно, были около костра вместе с взрослыми мужиками — устроителями.
Вокруг масляницы царило необычайное оживление. Молодежь кричала во все горло. Уже минут через 10 после поджигания раздавались всякие выкрики: то «славили» видных горожан, оказавшихся «щедрыми» при сборе горючего материала и жертвовавшими, конечно, и на выпивку главным устроителям, то выкрикивались имена «жадных» жертвователей. Больше же кричали что-то неразборчивое и пробовали петь на морозном воздухе, выкрики «славы» и «позора» вызывали явную реакцию большой толпы зрителей.
Масляница горела часа два. В огонь бросали блины и пироги, вероятно точно так же, как это делали лет 300–400 назад, когда обычай сжигания масляницы носил явно языческий характер и богине весны приносились «жертвы».
Так день за днем, год за годом быстро промчались счастливые годы детства, протекавшие в тихой, однообразной и спокойной обстановке, в которой праздники, крестные ходы, торжественные службы в церквах составляли «события».
