А.С. Пушкин в воспоминаниях современников. Том 1 - Павлищева О. С. (смотреть онлайн бесплатно книга txt) 📗
«Время мое протекает между аристократическими обедами и демагогическими спорами, — писал Пушкин Н. И. Гнедичу 4 декабря 1820 г. из Каменки. — Общество наше, теперь рассеянное, было недавно разнообразная и веселая смесь умов оригинальных, людей известных в нашей России, любопытных для незнакомого наблюдателя. — Женщин мало, много шампанского, много острых слов, много книг, немного стихов» (XIII, 20).
В письме своем Пушкин мог лишь вскользь намекнуть на то, что происходило в Каменке; зато в его неоконченном послании к В. Л. Давыдову (1821) мы отчетливо слышим отзвуки острых политических дискуссий, волновавших хозяев и гостей Каменки. «Хотя Пушкин и не принадлежал к заговору, который приятели таили от него, но он жил и раскалялся в этой жгучей и вулканической атмосфере», — авторитетно свидетельствует П. А. Вяземский (Стар. и нов., т. VIII, с. 42).
Накал политических страстей в Каменке дошел до такого предела, что спор о выгодах и неудобствах тайного общества в России происходил даже в присутствии непосвященных. Мемуарист объясняет это тем, что заговорщики хотели усыпить подозрение Александра Раевского (которого они опасались), обратив в конце концов весь разговор в шутку. Вряд ли им удалось окончательно убедить А. Н. Раевского в том, что заговора не существует; по-видимому, и Пушкин не поверил в разыгранный фарс, — он лишь понял, что ему не доверяют. Внук декабриста Волконского сообщал, что, по семейному преданию, его деду «было поручено завербовать Пушкина в члены тайного общества; но он, угадав великий талант и не желая подвергать его случайностям политической кары, воздержался от исполнения возложенного на него поручения» («Русская мысль», 1922, май, с. 71). Можно сомневаться в буквальной точности этого предания; требования конспирации вряд ли допускали прием в члены общества человека ссыльного, находившегося под неустанным правительственным надзором. Но рациональное зерно в этой семейной легенде безусловно имеется — декабристы считали Пушкина своим единомышленником. Недаром Якушкин категорически заявляет, что ненапечатанные вольнолюбивые стихотворения Пушкина широко известны, что «в то время не было сколько-нибудь грамотного прапорщика в армии, который не знал их наизусть».
Рассказ Якушкина о его встречах с Пушкиным в Каменке, хотя и записан значительно позже происходивших событий — в 1854 г., — вполне достоверен (об этом см.: С. Н. Чернов. У истоков русского освободительного движения. Изд. Саратовского университета, 1960, с. 44-45). Впервые он был напечатан в изданиях Вольной Русской типографии в Лондоне в 1861-1862 гг.
367
ИЗ «ЗАПИСОК». (Стр. 356). И. Д. Якушкин. Записки, статьи и письма. М., Изд-во АН СССР, 1951, с. 40-43.
368
Приезд гостей в Каменку был приурочен ко дню именин хозяйки — Е. Н. Давыдовой, которые праздновались 24 ноября.
369
Имеется в виду младшая дочь А. Л. и А. А. Давыдовых, которой посвящено стихотворение Пушкина «Играй, Адель...».
370
Ср. со свидетельством декабриста Д. И. Завалишина: «Можно наверное сказать, что, по крайней мере, 9/10, если не 99/100, тогдашней молодежи первые понятия о безверии, кощунстве и крайнем приложении принципа, что «цель оправдывает средства», то есть крайних революционных мерах, получила из его стихов. Самое достоинство стиха, легко удерживаемого в памяти, содействовало распространению кощунственных и революционных идей; если не все прилагали их к делу, то все-таки знакомы были с ними по Пушкину» (цит. по статье С. Я. Гессена «Пушкин в Каменке». — «Лит. совр.», 1935, № 1, с. 198).
371
В. Ф. РАЕВСКИЙ: Владимир Федосеевич Раевский (1795-1872) — воспитанник Московского университетского пансиона (1808-1811), участник Отечественной войны 1812 г.; в 1821 г. заведовал военной школой 16-й дивизии в Кишиневе, член тайного общества. Арестованный в начале 1822 г., В. Ф. Раевский проявил непоколебимую стойкость на допросах и просидел под следствием четыре года в Тираспольской крепости; затем был перевезен в Петропавловскую крепость, подвергнут новым допросам по делу декабристов, а в 1827 г. содержался в крепости Замосць, под Варшавой. Несмотря на отсутствие прямых улик, В. Ф. Раевский был лишен дворянского звания и отправлен в 1828 г. на поселение в Сибирь.
Воспоминания И. П. Липранди (см. с. 295-298, 304, 311, 322-325 наст. изд.) свидетельствуют о том, что в Кишиневе между Пушкиным и В. Ф. Раевским сложились дружеские отношения, обусловленные общностью их радикальных общественных взглядов. Взаимный интерес подкреплялся беседами на литературные темы — В. Ф. Раевский многие часы досуга отдавал поэзии; трудами советских исследователей (П. Е. Щеголев, М. А. Цявловский, Ю. Г. Оксман, В. Г. Базанов, П. С. Бейсов, Б. В. Томашевский, И. Н. Медведева) восстановлены по рукописям многие его стихотворения, и имя его прочно вошло в историю русской поэзии. По своим литературным склонностям В. Ф. Раевский принадлежал к тем представителям гражданской поэзии (Кюхельбекер, Катенин), которые придерживались архаических принципов в литературе. Естественно, что подобная позиция вызывала горячие споры между В. Ф. Раевским и Пушкиным; красноречивым памятником этим спорам и является его диалог «Вечер в Кишиневе»; участники литературного диспута «майор» — сам Раевский и «молодой Е.» — В. П. Горчаков, горячий приверженец поэзии Пушкина. Тема спора — одно из лицейских стихотворений Пушкина «Наполеон на Эльбе». По справедливому мнению Ю. Г. Оксмана, «в «Вечере в Кишиневе» определились не только особенности восприятия В. Ф. Раевским чуждых ему художественных систем, но и приемы их разбора, оформились до конца самые требования, предъявляемые к поэтическому слову, — бескомпромиссные требования критика-пуриста, жестко обнажающего малейшие уклоны от рационалистических принципов предельной точности и ясности слога» (ЛН, т. 16-18, с. 660). Взыскательные суждения В. Ф. Раевского, вызывая в памяти Пушкина петербургские споры с П. А. Катениным, помогали ему отнестись с должным критицизмом к литературной традиции школы Карамзина. Впрочем, взыскательность была взаимной; отдельные поэтические находки В. Ф. Раевского не искупали в глазах Пушкина существенных недочетов его поэтической системы; эпикурейская, любовная лирика В. Ф. Раевского казалась Пушкину безнадежно устаревшей; и в самом деле, после блестящих образцов этого жанра, представленных в творчестве Батюшкова и самого Пушкина, эта линия поэзии В. Ф. Раевского не могла не казаться анахронизмом. Другое дело — гражданская поэзия В. Ф. Раевского, вызывавшая восторженные отзывы Пушкина. Здесь мы имеем в виду, в первую очередь, тюремные стихотворения В. Ф. Раевского («К друзьям в Кишинев», «Певец в темнице»), написанные в Тираспольской крепости.
Обращаясь к Пушкину, В. Ф. Раевский писал:
Оставь другим певцам любовь!
Любовь ли петь, где брызжет кровь,
Где племя чуждое с улыбкой
Терзает нас кровавой пыткой,
Где слово, мысль, невольный взор
Влекут, как ясный заговор,
Как преступление, на плаху,
И где народ, подвластный страху,
Не смеет шепотом роптать.
Стихи В. Ф. Раевского взволновали Пушкина, и он решил ответить тираспольскому узнику.
