Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3. - Каменецкий Евгений
— Товарищ генерал! Разрешите доложить! Вот фюрера захватили. Фашистского Верховного Главнокомандующего.
Я посмотрел на пленного. Голова у него была втянута в плечи, ноги дрожали, грязные струйки пота текли по лицу. Живого Гитлера я, конечно, никогда не видел, но показалось, что пленный очень смахивает на изображение Гитлера на карикатурах.
К тому времени толпа ездовых, шоферов и других солдат окружила конвой и меня с моими людьми. Все с любопытством, удивлением, радостью и презрением рассматривали захваченного немца, который стоял ни жив ни мертв.
— Гитлера поймали! — весело кричал солдат на всю улицу, выбираясь из толпы. Его, видно, распирало желание сообщить об этом всем, кто проезжал или проходил мимо.
— Где поймали?
— На передовой.
— Ну да, будет тебе Гитлер на передовой! Он, говорят, в бункере сидит.
— Да нет, в колонне пленных опознали.
— Дак ведь он не военный, как он туда попал?
— А вишь ремень с портупеей?
— Погоны вполне мог сорвать…
— Эти отломят по «Отечественной»! А то и по «Знамени»!
— Вот повезло чертям!
Мой адъютант непривычно подмигнул мне, по-дружески, что ли, по-свойски, чего он никогда себе не позволял, и тихо, с восторгом проговорил:
— Вам, товарищ генерал, тоже повезло. У нас дивизий-то сколько? Штук четыреста, верно? А он вот именно нам, нашей дивизии достался.
Наклонился надо мной (он был выше меня на две головы) и прошептал так, чтобы никто не услышал:
— За фюрера, товарищ генерал, меньше Звезды не дадут. Вторую, значит, получим.
Одну Звезду Героя Советского Союза я к тому времени уже имел. На какой-то миг я, может быть, тоже поддался влиянию толпы. Скажу тебе откровенно, и у меня сердце немного подскочило и запрыгало. Чем черт не шутит?
Но когда внимательно пригляделся к немцу, испытал что-то вроде разочарования. Уж больно он выглядел жалким и доверия не внушал. Но все-таки надо было проверить.
— А ну-ка вызовите сюда переводчика! — распорядился я.
Прибежал молоденький розовощекий младший лейтенант.
— Сынок, — сказал я, — допроси его.
И тот быстро, по ответам, которые давал задержанный, и документам, имевшимся у него, разъяснил, что принятый за фюрера немец есть местный городской портной.
— Ты спроси его, — предложил я, — почему он эту дурацкую челку отпустил.
— Это красиво, как у нашего фюрера, и потому ото всех большое уважение имел.
— А френч и ремень с портупеей тоже для этой цели?
— Я, я, я, — угодливо улыбаясь, подтвердил портной.
— Вот подлюга, — сказал мой адъютант, капитан Корокотов.
Я хотел уже распорядиться, чтобы этого человечка отпустили, но адъютант подлил масла в огонь затухающих наших страстей.
— Товарищ генерал, — сказал он, — а вы знаете, что у Гитлера на правом боку должен быть шрам?!
— Да? — удивился я такой осведомленности адъютанта.
— Его в первую мировую войну француз кольнул штыком, вот у него шрам-то и остался. Это нам в училище говорили.
И можешь себе представить, я клюнул: уж очень хотелось, чтобы это был фюрер, а не простой портняжка. Потому распорядился ввести немца в пустой дом, там мы внимательно освидетельствовали его кожные покровы с левого и с правого бока, но никаких травм не обнаружили. При этом немец, не понимая наших намерений, визжал, как поросенок, которого собираются резать и на виду у которого точат нож с этой целью.
Я приказал отпустить пленного. Он убежал под хохот, свист и улюлюканье солдат. Смотреть, как он удирает, было и смешно и жалко.
Примерно часа через два, когда я собирался выдвинуться на наблюдательный пункт дивизии, портного снова привезли ко мне.
Только я переговорил с командармом по радио и углубился в карту, как услышал бодрый и уверенный голос:
— Товарищ генерал! Разрешите доложить?
Поднял голову от карты, смотрю: стоят двое наших солдат, а между ними все тот же немец. Кривая, извиняющаяся и жалкая улыбка искажала его лицо. Адъютант хохотал. Я рассмеялся.
— Братцы, — сказал я, — этого пленного я уже видел. Вы думаете, это фюрер?
— Как две капли воды! — гаркнул один из конвойных, отчего портной вздрогнул и присел от страха.
— Это городской портной. Отпустите его. Пусть идет отсюда.
Солдаты недоверчиво посмотрели сначала на немца, потом на меня, присвистнули. Я посмотрел на них. Они как по команде одновременно взяли автоматы за спину. Я предложил:
— Шагайте, ребята, в полк — настоящего фюрера добивать.
Неудачники взяли под козырек, схватили немца под локти и, недовольные, вынесли его на улицу.
— Корокотов! — крикнул я адъютанту. — Какого черта ты дурака валяешь?
— Я думал, товарищ генерал, — ответил тот, — что это другой фюрер. Может, подумал, настоящий…
Мы выехали на передовую.
Пошел косой холодный дождь. Солдаты закрылись плащ-палатками и по обочинам шли мимо забуксовавших машин. Части дивизии выступали из города. Когда мы надолго застряли в пробке машин и повозок, образовавшейся на перекрестке дорог, я увидел, как наперерез нам по разбитой танками дороге приближается трофейная фура — пара добрых вороных с лысинами кобыл легко тянут ее. В ней восседают три гордых и веселых солдата, и между ними выглядывает мокрый, как мышь, дрожащий от холода… местный портной.
Солдаты, увидев меня, дружно выкрикнули «тпру!». Ездовой натянул вожжи. Загнув колесом шеи, лошади остановились, тяжело дыша и фыркая раздутыми розовыми ноздрями.
Солдаты выскочили из фуры, торопливо подошли ко мне, и старший доложил:
— Товарищ генерал! Разрешите доложить? Фюрера поймали. Едем, а он бежит наперерез. Мы лошадей остановили и за ним. А он, сукин сын, деру. Я дал очередь из автомата вверх. Он и остановился. От нас не уйдешь. Понял, видно…
Другой солдат добавил:
— Я тоже дал очередь вверх. Застрелить мы его всегда успеем. Нет, он нам нужен живой!
И третий солдат сказал:
— Мы все дали по очереди в воздух. Птица-то больно важная. Скрутили — и в фуру. Вот, привезли до вас.
— Пошли вы все к черту! — рассердился я. — Надоели: целый день таскают ко мне этого портного. Что вам, делать больше нечего?
— Так ведь похож, товарищ генерал!
— Отпустите его, в конце концов, — приказал я. Солдаты стояли виноватые и недовольные. Их взгляды, жесты и позы будто говорили: «Вот и старайся».
— А ты, — сказал я немцу, — сбрей свои проклятые усы да челку, портупею с ремнем выбрось к чертовой матери. А то ведь не только меня, но и тебя замучают. Или кто-нибудь возьмет да застрелит.
— Вас? — спросил немец.
— Не меня, а тебя, — сказал я, и все солдаты, которых опять сбежалось множество, захохотали.
— Вот дурень! — говорили одни.
— Ни бельмеса не понимает по-русски, — пояснили другие.
Тут подскочил переводчик. Удивительно много оказалось переводчиков у нас в войсках под самый конец войны… Одни пришли с курсов, другие сами за короткое время поднаторели в немецком разговоре.
Переводчик все объяснил портному, и тот, кивая головой, снял ремень с портупеей и бросил в грязь, на дорогу, потом начал расстегивать френч. Но переводчик остановил его. Тогда портной стал показывать руками, как он выдергивает и выбрасывает свои жалкие усишки, похожие на усы фюрера.
— Проследить, чтобы побрился, — распорядился я.
— Есть проследить! — гаркнул сержант.
Наконец шофер дал газ. За сеткой дождя исчезли и портной и конвоиры, которые снова посадили его в фуру.
— Что ты смеешься? — спросил я адъютанта, который сидел сзади и хохотал.
— Да вспомнил, как у портного шрам на боку искали! Вы и то нагибались…
— Ну и несерьезный ты человек, — упрекнул я адъютанта и даже отчасти обиделся на него.
Чтобы как-то загладить свою вину и установить со мной прежние отношения, адъютант, хитрая шельма, сделал невинное лицо — он умел это делать — и спросил совершенно серьезно, когда я снова обернулся к нему:
— А что, товарищ генерал, если бы Гитлера тогда, в первую мировую, не француз кольнул, а саданул наш Иван, считай, что второй мировой войны не было бы?
