Справедливость силы - Власов Юрий Петрович (бесплатные версии книг TXT) 📗
Выписываю из Тарле: "…Царь (Николай Первый.– Ю. В.) знал, что его предают и покупают именно те, кто ближе всего к нему стоит…"
"…У нас бомбардировка (август 1855 года-Ю. В.) выбивала от 2000 до 2500 человек ежедневно… В первые дни этой августовской бомбардировки таких огромных ежедневных потерь еще не было… Мы теряли в сутки от 600 до 1500 человек… С ночи на 24 августа бомбардировки неслыханно усилились. В среднем каждые сутки погибало до 2500 и более защитников…"
Так и нет времени посмотреть Токио. А когда?..
Уверенность – это мышцы без страха, мощные и, самое главное, точные движения!
…Куренцов проиграл, растерянный, жмется. Сел и смотрит на меня. Глаза виноватые.
Вошел Воробьев, заговорил резко:
– Смалодушничал! Тебе бы туристом в Токио, а не атлетом! Тьфу, противно! – И с треском лег на свою кровать.
– Я не трус,– попробовал защищаться Куренцов. Кровь прихлынула к голове, я не выдержал:
– Вы же столько раз были вторым, Аркадий Никитович! При мне уступили чемпионат мира в Варшаве! При мне в Вене оказались третьим на чемпионате мира! Куренцов ведь новичок! Вы так сломаете парня, а ему еще выступать!
В углу, сгорбясь, никак не реагируя на слова, писал что-то Медведев.
В свое время я был встревожен, когда узнал о том, что тренером Жаботинского стал Медведев.
Этот человек знает обо мне все. Он был атлетом, которого я лишил побед в самый расцвет его силы. А каким долгим был его путь к этим победам!..
Потом Медведев готовил диссертацию. Он уже не выступал. Тренировку за тренировкой высиживал в зале ЦСКА. Он изучал мои тренировки, мой характер, мои слабости. Я был открыт для него. Я не скрывал ничего. Он может знать, какие тренировки мне по плечу и, стало быть, что я могу добыть спортивным трудом.
Теперь он тренер Жаботинского. Правда, Медведев держится джентльменски, но мне от этого не легче. Я как бы высвечен перед своим соперником…
Нынче никто не выступает. День солнечный.
Пошел к Жаботинскому. С ним были Плюкфельдер и Каплунов. Я сказал:
– Леня, давай забудем, кто что говорил. А кто пристанет и зашепчет гадости обо мне – гони в шею. Я же не говорил ничего и не буду говорить – обещаю!
– Хорошо,– кивнул Жаботинский.– Пусть так. Почти весь день просидели с Богдасаровым в парке. Людно в Олимпийской деревне, а хочется уединения. Целые дни долбят люди: вопросы, автографы, фотографирование, порой и ощупывание мышц. Заглянул перед ужином Вахонин.
– А, соизволили навестить бедных родственников,– сказал я.
– Плечо болит! – пожаловался Вахонин.
– У тебя золотая медаль, а ты – плечо!
– Да пусть руки хоть отсохнут после соревнований,– мрачно сказал Богдасаров.
– Куришь теперь в открытую? – спросил я.
– Нет, прячусь от Воробьева,– заулыбался Вахонин,– Вчерась пачку выкурил – ходил за Куренцовым. Так пережил – ночь не спал! Лучше самому работать.
Каждый раз, когда бросаю в урну бумагу или яблочный огрызок, загадываю: попаду – выиграю олимпийские. Счет 21:9. Девять-это попадания.
Я зашел побриться в душевую. Там уже брился смуглый армянин. Его я не знаю.
Чтобы как-то смягчить молчание, я сказал:
– Ждешь, ждешь, кажется, все жилы выкрутило ожидание.
– А у меня финал еще позже твоего выступления. Семь килограммов согнал – и работаю. Девять дней надо держать вес – и бороться. Почти не ем. Вот,– он оттянул курчавую прядь,– сколько седины, а мне двадцать семь! Почти полгода не был дома. Последние четыре месяца – только на ковре, в схватках… А что взамен?..
Уже третий вечер снова с пяти вечера поднимается температура. Лихорадка рвется по проторенному пути. История знакомая. О ней я молчу. Здесь это примут за малодушие, за желание спрятаться. Никто ничего не должен знать. Я крепок и благополучен.
Эх, заглянуть бы в завтра…
Да, но я, по-моему, слишком серьезно начинаю принимать эту игру. Так и сорваться можно…
Сидел с борцами. Один из них удивлялся японскому борцу – олимпийскому чемпиону: "Сгонщик, одна кожа и кости! Ну, дезертир с кладбища, а скорость невероятная! Откуда это?!"
Голованов и Богдасаров поменялись местами. Теперь Сурен Петрович неотлучно со мной. Это важно перед соревнованиями. Настолько надоело ждать, что порой безразлично, как выступлю. Хочется побыстрее расквитаться со спортом. Чего уж, эта жизнь исчерпана.
Стараюсь прятать, не проявлять чувства. Нельзя давать повода никому для обвинения меня в капризности и прочих эгоизмах.
Самое высокое мужество – прожить жизнь честно. Многие ставят на первое место доброту, но можно быть добрым… и соглашателем. Даже храбрый, смелый человек производит неприятное впечатление, если он способен поступиться честностью. Долг, преданность, чистота, идейность – все это замешивается на цементе честности. Для меня это качество – каркас человеческой личности. Недаром слова "честность" и "честь" – одного корня…
Ким неудачно выступил. Неразговорчив, угрюм. На ночь попросил снотворное.
На тренировке снова встретился с Сельветти. Поразил физической дряблостью. А какой же был атлет!
На разминке вдруг как бред: ничего не сумею сделать, разрушается координация!.. Нагрубил Богдасарову. Без радости в мышцах прошел чепуховые веса. И лишь когда стал вырывать раз за разом 160 кг, успокоился. Через силу обрел себя. Проверенный ход.
"Железо" съело кожу на ладонях. Не ладони, а подошвы. На шее и груди, около яремной ямки, сплошной багровый синяк…
После ужина сидели с Кимом, Богдасаровым и Литуевым. Ким день провел на стадионе:
– Не женщины – богини! На шесть метров семьдесят сантиметров прыгают и при том женственны, не огрубели. Кэтберт четыреста метров бежала, как у нас мужчины-десятиборцы не бегают.
Потом рассказывал Литуев:
– Меня Филиппов (Армейский спортивный работник, генерал-лейтенант) остановил и спрашивает, почему Дутов (Николай Дутов-чемпион СССР 1964 года в беге на 5000 м) сошел с десятикилометровой дистанции… Я вот солдатом был, и на марше у меня печень схватило, а на плече пулемет. Я несколько раз выдохнул: "Хы, хы!" – и как рукой сняло! Печень!..
Мы не смеемся, а гогочем.
Сколько же здесь дармоедов…
Мимо идет доктор. Возле нас задержал шаг:
– Проигрываем "золото". Все американцы берут и немцы. Ничего, по общему числу медалей отыграемся. Говорю ребятам, как доктор сказал:
– Четвертое поколение штангистов переживаю…
Ким зло бормочет:
– Испил бы полбадейки от нашего пота и тревог – и на одно поколение бы не хватило. Литуев:
– А сколько здесь таких! И держатся высокомерно, будто мы при них!
– Что тут толковать: масть к масти подбирается,– отзываюсь я.– Ничего, нас дерут, а мы крепчаем.
– Емельянов (Вадим Емельянов в Токио получил бронзовую медаль) нокаутировал поляка,– говорит Ким.– Правда, поляк слабенький. Богдасаров усмехается:
– А может, Емельянов сильный? Мы смеемся.
Емельянов выступает в тяжелом весе. Тоже из бывших суворовцев. Совсем молод, ему только выступать. Боксеры – удивительно дружная команда…
Сидели долго. Вечер был прохладный. Вышел, украдкой покурил Голованов. Ему работать завтра. Он уже горит: порывист, говорит громко, пятнами румянец по лицу.
Потом пришел Плюкфельдер. Он выиграл золотую медаль. Начали поздравлять. Я обнял его. Он крепко прижался. Как никто он заслужил победу!..
Теперь мне надо попридержать в весе килограммчика три, проворней буду на помосте, свежей…
Не спалось. Всякое лезло в голову. Вспомнилось, в какое неловкое положение попал я однажды, как растерялся перед прекрасной женщиной.
Воспитание мое, да и не только мое, складывалось так, что я не целовал и не мог поцеловать руку женщине. Ну поздороваться, ну пожать ручку – это по-нашему, а вот поцеловать…
После Олимпийских игр в Риме я говорю приветственную речь на сцене московского кинотеатра "Россия", и звезда мирового экрана Джина Лоллобриджида протягивает мне руку для поцелуя. Я мучительно краснею и таращусь на ее руку. Нет, это просто невозможно. Куда деться от стыда?.. Джина поднимает руку выше и ближе ко мне и обвораживающе улыбается; надо видеть ее близко – она была тогда в расцвете, совершенно фантастической красоты женщина, нечто пенорожденное. А глаза у нее… И тогда я, нелепо перекривившись, схватываю ее руку и мну в товарищеском пожатии. До сих пор у меня хранятся эти снимки. Сногсшибательная Джина – и я, нелепо склоненный над ее рукой…
