Справедливость силы - Власов Юрий Петрович (бесплатные версии книг TXT) 📗
Очевидно, здесь что-то другое.
Пришли наши газеты. В них кое-что и обо мне. Остро ощущаешь, как газетчики грешат, пишут о том, что не знают или знают понаслышке: худосочен, бесцветен слог тогда.
Богдасаров рассказывает за обедом:
– Мартин снова работал около пределов. Мама родная! 150 выжал, 135 вырвал и 180 толкнул! Ужас просто!.. Жаботинский толкнул 205…
И часа нет, чтобы не думал об Алене. Еще с весны дочь заболела, почти со мной вместе,– и тяжело. Теперь ей долго лечиться… Год… ну не придумаешь труднее. Одна беда за другой…
– Знаешь, какой был Серго! – говорит Богдасаров, и я выслушиваю (в который уже раз!) очередную историю о Серго Амбарцумяне. О нем Сурен Петрович может вспоминать без конца – и всегда восторженно…
Мое нынешнее существование – пустое мотание, болтовня.
Жизнь без исполнения дела, без направленного движения мысли, без напряженного приложения и чувства к любимому делу кажется суетой, чем-то ненастоящим, лишенным смысла и значения. Весь мой строй начинает терять что-то важное. Я четко ощущаю, как становлюсь хуже, гаже, мельче, становлюсь неинтересным даже самому себе.
Я не сомневаюсь, уверен: я подл и мелок, когда дело, в котором реализуются мой ум и страсть, а главное смысл, которому подчинен и служу, останавливается по какой-либо причине, простой затягивается, и я вынужденно отдаляюсь к другой жизни, чтобы отдать должное этой другой жизни – она тоже требует меня, как это бывает в жизни и любого другого человека…
Сегодня нет ветра, но духота! Есть не хочется. Последние полгода вообще ем через силу, особенно когда лихорадило с апреля по сентябрь… Жизнь сужается. Последние десять дней – как в заточении. Нельзя рисковать формой. Ведь столько вложено! Опасаюсь простуд, травм. Не сажусь у открытых окон, избегаю резких движений, не пью остуженную воду.
Спорт? Эта игра в повышение результата не имеет конца. И вдруг пишу в дневнике вот эти слова: "Думай, как лучше и покрепче выступить! Надо драться, не ной!"
У меня заметное преимущество во всех упражнениях над любым из соперников. Впрочем, после Подольска я избегаю большие веса. Прикидки только поверхностно затронули мою настоящую силу. Вахонин сказал: "Не сомневаюсь в твоей победе. Ты еще десять лет можешь побеждать, а коли весок прибавишь – никто не подступится. Зачем уходить из спорта?.." Он маленький, весь из сухих мышц. Ходит вперевалку. Мешают крупные мышцы на бедрах. Пять лет отработал в шахте под землей: "Худо в мокром забое и еще когда неделями работаешь на карачках: машины не во все забои проходят. Отстучишь отбойным молотком – мозги разжижаются, как пьяный…"
Читаю вперемежку Тарле, Маяковского, Есенина, ОТенри, Горького, Хемингуэя, биографию Вагнера. Заговорщик против покоя и застоя – О'Генри.
Почти не сплю. Падает вес. Если сейчас есть по аппетиту, я, наверное, потеряю сразу килограммов двадцать. Поэтому вместо воды с сегодняшнего дня буду пить только молоко. Превращаюсь в животное. Вот и все твои убеждения.
В бессонные ночи растрескиваешься волей, как старая деревяшка. Ночи – самые большие испытания для нервов. А заноз в душе – и если бы только я их туда понатыкал!..
Доктор сказал: "Не принимай снотворное". Я ответил, что осталось десять дней. Теперь, нужен сон любой ценой. Он снисходительно улыбнулся.
С утра – хмарь. Сыплет дождь. На улицах шипенье воды под колесами автомобилей. Держу чувства наглухо запертыми. Научился скользить по поверхности чувств…
Спросил Нину Еремину, как было после, когда ушла из спорта. "Я бросила жестко. Поначалу было очень тяжело. Тянуло вернуться невыносимо!"
Интересно, а меня будет тянуть невыносимо?..
После завтрака Богдасаров говорил о Жаботинском: "Опять хвастал: мол, "задушу" Власова! А сильный-то никогда не хвастает! Ты правильно делаешь, что не показываешь вида, будто это задевает тебя. Жить надо своими результатами, знать цену себе, своему труду – и не поддаваться на травлю. Чего тренировками удивлять? Я видел Бергера, Мартина… Думаешь, то же самое соберут на соревнованиях? Шиш! Соревнования-особое искусство. Лишь единицы умеют доносить свою силу неприкосновенной. Здесь по опыту нет равных тебе, кроме старины Шемански. Силой же ты на голову выше любого. И жить тебе потому следует только своими результатами. Эх, если бы не твоя литература, гробишь на нее столько здоровья!.."
Не выдержал и сказал на тренировке Воробьеву: "Остались считанные дни – и конец моему спорту. Я ведь знаю ваше настоящее отношение ко мне. Вам будет хорошо без меня. Никто не возразит, и команда в кулаке".
После раскаивался: "Зачем я это?" Подобные срывы – из-за нервной напряженности… В это время пришли Айланд, Стейт и Пиньятти. Снова публика не расходилась, ловила каждое движение. Я работал скучновато, сказывалась усталость предыдущей тренировки, так и должно быть. Потом пришел Жаботинский и уселся напротив.
Я разгуливал по залу между подходами и ловил в зеркале его неотрывный взгляд. Я оборачивался – он принимал отсутствующий вид. Прежде Жаботинский не приходил на мои тренировки. Во всяком случае, я никогда не позволяю себе это – не смотрю тренировки соперника: в этом кроме бестактности всегда нездоровый привкус. Сразу пришла в голову мысль, что это умышленно, дабы "завести" меня, потрепать нервы: ведь мы готовились несколько месяцев порознь – но я тут же прогнал эти подозрения. Все проще и примитивней.
И все же я "завелся". И 160 кг не по плану выжал в подходе пять раз кряду, что совершенно излишне, так как "объемный" жим, пусть даже пустяковый, забивает мышцы и перед соревнованиями вреден. Богдасаров промолчал, но я понял, что он недоволен. Дальше тренировался строго по плану.
После тренировки публика разбрелась. Мы остались одни в большом пустом зале. Мы – это я, Богдасаров, Эрик, Голованов, Воробьев и Айланд.
Я сижу рядом с Айландом и переодеваюсь. Эрик переводит (он отлично владеет и английским, и немецким, и вообще классный парень).
– Редко мы видимся,– говорю я.
– Раз в год – на чемпионатах мира. Я ведь приезжаю посмотреть вас.
– Сколько помню большие международные соревнования, вы всегда в зале.
– Вы мой герой,– смущенно говорит Айланд.
– Вы мой добрый гений, Айланд. С вами всегда победа. Надо было и теперь догадаться и послать телеграмму: выезжайте, без вас не рискую выступать.
– О, это лишне! Вы и так победите.
– Что ж, круг нашего знакомства замыкается. Я оставляю спорт.
– Для меня вы по-прежнему останетесь героем.– Айланд краснеет и церемонно кланяется.
– Спасибо. Подобные слова я, признаться, слышу впервые. Хотя есть и такие люди, которые могли бы их мне сказать. Вот не знаю, чем заполнить пустоту от спорта, сколько же места он занимает!
– Литература. У вас она обязательно получится.
– В литературе я никто, а в спорте долго еще мог бы крепко стоять на ногах.
– Вы всегда добьетесь своего. Такие, как вы, добиваются.
Мы еще долго беседуем. Я остываю. Наконец подсыхает пот – можно и в путь. Мы уславливаемся встретиться завтра, в двадцать тридцать.
– Гуд бай!
Когда Айланд уходит, я говорю себе: "Конечно, лучше самому себя выставить из спорта, а не ждать, чтобы это сделал другой".
Как же тягостно постоянно нести напряжение! Не только ради продвижения к цели, но и от подчиненности долгу, от множества условий, делающих невозможным всякое снижение этого напряжения. Конечно, если воспринимаешь свое участие в большом спорте как долг, не только развлечение или насыщение честолюбия.
"…Из всего написанного люблю я только то, что пишется своей кровью…"
Я не умею сдерживать себя, не умею говорить правду "от и до". Для меня это самое большое мучение: всегда помнить, где границы правды "от и до".
…Я взял девятый и двенадцатый тома Тарле – и не жалею. За чтением – другое настроение, вырываешься из мира назойливых мыслей и чувств.
Делаю выписки. Бывший военный министр Милютин о правительстве Александра Второго: "Я убежден, что теперешние люди не в силах не только разрешить предстоящую задачу, но даже и понять ее".