Беседы - Агеев Александр Иванович (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно txt) 📗
«Демократы» беспардонно пренебрегали возможностями остудить пыл Берлина, Токио, Рима. Элита Лондона, Парижа, Вашингтона понимала, что аншлюс Австрии, сдача Гитлеру Чехословакии суть составляющие нацистской программы завоевания жизненного пространства. В этом отдавали себе отчет также поляки и венгры, активные актеры мюнхенского сговора. Должны были понимать, хотя бы потому что с Австрией и ЧСР Берлин обретал обширный военно-промышленный и ресурсный потенциал и весомый арсенал оружия, готового к немедленному использованию. В 1938 г. Чехословакия лидировала на мировом оружейном рынке.
— Вы не слишком сгущаете краски?
— Если кто-то усомнится в обоснованности критики «демократий», то скептиков можно было бы пригласить ознакомиться с протоколами переговоров Англии, Франции и Советского Союза в Москве в августе 1939 г. Их целью являлась выработка конвенции, нацеленной на обездвиживание потенциальных агрессоров. Конкретно имелись в виду угрозы Германии в адрес Польши. Советское, равно как и британское руководство знало, что 3 апреля 1939 г. Гитлер распорядился ввести в действие план «Вайс» — операция против Польши должна была начаться «не позднее 1 сентября».
Казалось бы, яснее ясного — нужно не разговоры говорить, а действовать. Какие же инструкции получили переговорщики? Советская делегация озвучила план развертывания в случае войны всех родов войск, адекватных вызову агрессора. Наказ главе британской делегации адмиралу Драксу сводился к формуле: никаких конкретных обязательств не брать, переговоры затягивать по возможности до конца сентября, когда осенняя распутица смешает планы нацистского командования. Французского делегата Думенка коробило это интриганство, но его руководство не дозволяло ему отпочковываться от англичан.
Московские переговоры, по задумке премьера Чемберлена, были призваны «предотвратить установление Россией каких-либо связей с Германией». Не исключалось даже подписание некой декларации, которая не связывала бы Лондону руки и позволила бы в час истины заявить: «Мы не обязаны вступать в войну (на стороне России), т. к. мы не согласны с ее интерпретацией фактов». Собеседования в Москве являлись инсценировкой. Она должна была стимулировать диалог англичан с Берлином на предмет выработки модус вивенди, подставлявшего под удар Советский Союз. Сорвалось. Не рой другому яму. Гитлер счел, что он созрел для того, чтобы не подыгрывать великим мира сего, а дирижировать, навязывая «демократам» свою волю.
Не буду останавливаться на пакте о ненападении, подписанном 23 августа 1939 г. Молотовым и Риббентропом. Замечу лишь, что Англия оформила соответствующее соглашение с немцами в сентябре, а французы в декабре 1938 г. Министр иностранных дел Франции Бонне подытоживал договоренность с Берлином так: «Германская политика отныне ориентируется на борьбу с большевизмом. Германия проявляет свою волю к экспансии на Восток». Причем Париж обещал Берлину «не интересоваться восточными и юго-восточными делами».
3 сентября 1939 г. Англия и Франция объявили Германии войну. Странную войну. Они стоически восприняли захват немцами Дании и Норвегии, приручение ими Венгрии, Румынии, Болгарии. «Демократов» больше занимало, как преподать урок Советскому Союзу за то, что он отказался таскать для других каштаны из огня. Руководство США не драматизировало европейские события. Шла очередная перегруппировка интересов в рамках одной системы.
— Однако правительство США бурно отреагировало на Советско-финскую войну?
— Да, эта война в Вашингтоне отозвалась истерикой. В феврале — марте 1940 г. президент Рузвельт предпринял попытку развернуть мировой конфликт в антисоветское русло. Он настоятельно убеждал Берлин, Лондон и Париж покончить с внутривидовой сварой и создать общий фронт против Москвы под предлогом помощи беззащитной Финляндии, которую подминал восточный медведь. По ряду причин миссия Самнера Уэллеса провалилась. Вашингтону не удалось усадить своих клиентов за один стол. А если бы сговор состоялся? В любом варианте мир выглядел бы совершенно иначе, чем в 1945 г., после развала СССР в 1991 г. или сегодня.
— Есть мнение, что советская система изначально не была жизнеспособной.
— Мое прочтение летописи XX в. выпадает из устоявшихся канонов. Тезисно изложу свое восприятие происходившего. Если присягать не форме смены власти в ноябре 1917 г., то свершившееся было бы правильно называть революцией. Можно сколько угодно спорить, имелись ли объективные условия для перехода от самодержавия к прямой демократии, к самоуправлению снизу доверху в государстве, три четверти населения которого было неграмотным, несло в подсознании вериги крепостничества и верноподданничества. Итак, утопия или шанс? Этого нам не дано достоверно установить. Теория проверяется практикой. Но практика практике рознь. Осенью 1918 г. разверзлись хляби Гражданской войны и иностранной интервенции. Смыло зачатки народовластия, его заместил военный коммунизм. И, будем честны сами перед собой, без сверхцентрализации власти Россия тогда была бы разделена на дюжину-другую государств и подконтрольных внешним опекунам территорий. Заглянем в комментарий полковника Хауза, автора «программы мира» президента Вильсона. В январе 1918 г. правительственный документ США зафиксировал установку на расчленение России. Судя по всему, Вашингтон не распрощался с ней по сию пору.
Россия отстояла право на собственный путь развития. Только был ли этот путь социалистическим? Не преуспел ли Черчилль в стремлении придушить социальную ересь в колыбели? Или, что то же самое, идею выхолостили до неузнаваемости? Да, в 1921 г. открылась много обещавшая глава новой экономической политики. Пять лет спустя Советская Россия вышла по синтетическим показателям качества жизни на одно из передовых мест в мировом рейтинге. Почему бы не следовать оправдавшим себя маршрутом и впредь? Но нэповская модель не вписывалась в замешанные на мессианстве наклонности И.В. Сталина, в его представления о темпах и императивах дальнейшего развития. В середине 1920-х гг. он занялся выстраиванием административно-командной системы, запрограммировавшей развитие Советского Союза на 60 лет вперед.
Карл Маркс предостерегал: «Отнимите… общественную власть от вещей, и Вы должны будете дать эту власть (одним) лицам над (другими) лицами». Сталин пристально вчитывался в слова «классиков». Но сплошь и рядом делал из их наставлений обратные выводы. Прав и еще раз прав М.Н. Рютин, секретарь одного из столичных райкомов ВКП(б): «Сталин убивает ленинизм под флагом ленинизма, пролетарскую революцию под флагом пролетарской революции и социалистическое строительство под флагом социалистического строительства». К 1934 г. от советского социалистического строя остался лишь фасад. Союз рабочего класса и крестьянства, основа основ созидания сообщества свободных тружеников, был разрушен. Партию из политической организации переделали в подобие рыцарского ордена, обслуживавшего магистра-диктатора. Профсоюзам отвели функцию приводных ремней от всезнающего вождя к «шестеренкам» и «винтикам», олицетворявшим народ.
Понятно, самодержец нового покроя нуждался в оправдании капитальной смены вех. Страна жила во враждебном кольце. Изгнание иностранных интервентов не принесло Советскому Союзу желанной безопасности. Предстояло наперегонки со временем во что бы то ни стало создать оборонный щит по всем азимутам. А когда (и если) внешние происки не воспринимались массовым сознанием как угроза, Сталин и его сатрапы добавляли в котел «революционной бдительности» внутренние «заговоры», устраивали гон на маловеров и оппозиционеров. Логика сталинского субъективизма предопределяла массовые репрессии и террор в ответ на любое неповиновение, даже пассивное, демонтаж идейного наследия Октября, затворничество от внешнего мира.
Когда партия при Хрущеве услышала дозированные откровения о злодеяниях «отца народов» и причастности к ним Молотова, Кагановича, Маленкова, я открыто на собрании призывал сказать всю правду о сталинизме как системе. В 1957 г. мне прочли нотацию о вреде «демагогии». 30 лет спустя то же требование я повторил на совещании, которое созвало Политбюро во главе с М.С. Горбачевым, заявив: без однозначного отречения от сталинизма как идеологии и системы власти у перестройки нет будущего. Увы, Горбачев со товарищи не вняли предостережению. Новый генсек полагал «сталинщину» отклонением от социализма, а не предательством социалистической идеи.
