Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3. - Каменецкий Евгений
Чтение этих показаний вызвало среди подсудимых необыкновенный ажиотаж. Они все время переговаривались, писали своим адвокатам записки. Те тоже перешептывались, вертелись на своих местах.
Мы догадывались о причине этого ажиотажа. Гитлеровское правительство в свое время скрыло от немцев сам факт пленения фельдмаршала Паулюса, первым из немецких высших военачальников сложившего свой маршальский жезл к ногам Советской Армии. Разгром немецких войск под Сталинградом, уничтожение и пленение трехсоттысячной группировки морально потрясло страну. Скрыть это поражение было невозможно. Был объявлен трехдневный национальный траур, приспускались флаги, протяжно звонили колокола, в церквах шли траурные мессы. Народу сообщили, что командующий армией Паулюс погиб как истинный германский солдат, сражаясь до последнего патрона. В честь его была устроена пышная панихида. На ней присутствовал весь столичный генералитет, и сам Гитлер возложил высшую награду Германии на пустой гроб. Письменные показания «павшего» фельдмаршала, которые сейчас зачитывались, и вызвали среди подсудимых такой фурор.
Не успел обвинитель попросить о приобщении этих показаний к делу, как защитник Геринга — величественный, солидный доктор Штаммер в своей лиловой университетской мантии, и маленький, тощенький, носатый доктор Заутер, оба разом бросились к трибуне и, перебивая друг друга, обратились к суду с ходатайством вызвать на суд самого свидетеля Паулюса. Они, видимо, надеялись на то, что в просьбе им откажут и весьма существенные показания, сделанные якобы от его имени, окажутся дискредитированными, а советское обвинение будет посрамлено. Если же Паулюс жив и решено будет его вызвать, то потребуется немало времени, чтобы доставить его в Нюрнберг. К тому же одно дело — давать письменные показания в Москве, и совсем другое — тут, в Нюрнберге, на глазах своих бывших начальников и друзей.
Таков был, казалось бы, беспроигрышный расчет защиты. Поэтому, передав свое ходатайство, оба защитника, победно глянув в сторону советского обвинения, вернулись на свои места. Коллеги пожимали им руки.
Судьи перебросились между собой несколькими словами. Посовещавшись, лорд Лоренс обратился к Руденко с вопросом:
— Как смотрит генерал на ходатайство защиты?
Настала тишина. Все: обвиняемые и защитники — со злорадством, судьи — вопросительно, мы, корреспонденты, — с невольным любопытством — глядели на Руденко.
— Советское обвинение не возражает, ваша честь, — ответил Руденко. Лицо его оставалось спокойным, но мы, советские журналисты, хорошо узнавшие за эти месяцы характер нашего Главного Обвинителя, уловили какую-то лукавинку в его взгляде.
— Сколько же времени потребуется для доставки сюда вашего свидетеля, генерал? — спросил лорд Лоренс.
— Я думаю, минут пять, не больше, ваша честь, — неторопливо, подчеркнуто будничным голосом, ответил Роман Андреевич. — Свидетель здесь, он сейчас в апартаментах советской делегации, тут, во Дворце юстиции.
То, что наступило в зале после этих слов, можно сравнить разве что с финалом пьесы «Ревизор», с его немой сценой. Потом все разом пришло в судорожное движение. Подсудимые заговорили между собой. От них к адвокатам полетели записки. Адвокаты, забыв свою солидность, затеяли сердитую дискуссию. Штаммер и Заутер, подвернув подолы длинных мантий, ринулись к трибуне и снова дуэтом, перебивая друг друга, закричали в микрофон:
— Нет-нет, защита, все взвесив, на вызове свидетеля не настаивает. Она изучила афидэвит и вполне довольствуется письменными показаниями. К чему затягивать процесс!
Ложа печати являла собой другую гоголевскую сцену — из «Вия». Те, кто бежал из коридоров в ответ на сигналы, сулящие сенсацию, сшиблись в дверях с теми, кто уже спешил передать эту сенсацию по телеграфу, да так и застряли в дверях. В этом всегда таком тихом зале возник базарный шум.
— Суд вызывает свидетеля Паулюса, — объявил, посовещавшись с коллегами, лорд Лоренс…
Обрамленная зеленым мрамором дубовая дверь в противоположном конце зала раскрывается. Пристав вводит высокого человека в синем штатском костюме, который, однако, сидит на нем как-то очень складно, по-военному. Снова немая сцена. Щелкают вспышки аппаратов «спитграфик». Глухо поют кинокамеры. Все с напряжением следят, как Паулюс поднимается на свидетельскую трибуну. Не знаю, что у него на душе, но внешне он абсолютно спокоен. Зато на скамье подсудимых просто паника. Геринг что-то раздраженно кричит Гессу, тот отмахивается от него. Кейтель и Иодль как-то сжались и вопросительно смотрят на свидетеля. Он появился здесь, точно призрак, вставший из сталинградских руин, принеся сюда горечь и боль трехсоттысячной армии, погибшей и плененной на берегах Волги. С тем же поразительным спокойствием Паулюс кладет руку на библию и, подняв два пальца правой руки, твердо произносит:
— Клянусь говорить правду. Только правду. Ничего, кроме правды.
Неторопливо начинает давать показания. Сухие фразы звучат отточено, твердо, и, хотя он говорит по-немецки и слова его в зале хорошо слышны, многие из подсудимых для чего-то надели наушники.
Да, он был перед войной заместителем начальника германского генерального штаба и лично участвовал в разработке плана «Барбаросса». Да, он признает, что с самого же начала этот план задумывался как план нападения и ни о какой оборонительной превентивной войне и речи не было. Ведь его разрабатывали в августе 1940 года. Контуры этого плана? Первоочередная задача — захват Москвы, Ленинграда, всей Украины. Дальше — Северный Кавказ с его природными богатствами и нефтяными источниками. Главная стратегическая цель? Выход на линию Архангельск — Астрахань и закрепление на ней.
Свидетель вспоминает, что в дни, когда Риббентроп заключал мирный договор с Советским Союзом, в помещении главной квартиры генштаба были проведены одна за другой две военные игры для высшего офицерства. Обе на тему: наступление по плану «Барбаросса». Руководил ими генерал-полковник Гальдер. Карта Советского Союза была пришпилена к полу, и присутствующие передвигали по ней флажки и фишки с цифрами, окружая и поражая одну советскую армию за другой, опробуя разные варианты захвата. Воюя пока по карте, генералы искали самые эффективные пути достижения главной цели — выхода на линию Архангельск — Астрахань. Политическая цель тоже не скрывалась — уничтожение Советского Союза как государства.
Потом генштабисты, в том числе и сам свидетель Паулюс, разъезжали, по его словам, по странам Европы, вербовали будущих союзников по разбою, втягивали в подготовку к войне против Советского Союза Румынию, Финляндию, а потом и более осторожный венгерский генштаб.
Паулюс говорит по-солдатски коротко, лаконично. Четко формулирует фразы, которые он, вероятно, хорошо продумал за три года своего пленения. Повествуя о преступной деятельности немецкого генштаба, он иногда поднимает глаза и смотрит на подсудимых, и те, на ком он останавливает взгляд, отворачиваются, начинают нервно барабанить пальцами по барьеру. Корреспонденты же пишут и пишут, ломая от торопливости карандаши…
Запоминается переданная Паулюсом фраза Иодля, которой тот заключил сообщение о плане «Барбаросса»:
— Вы увидите, господа, как через три недели после начала нашего наступления этот карточный домик рухнет.
Смотрю на Иодля. Он сосредоточенно катает по пюпитру карандаш и будто бы весь ушел в это занятие.
Как только свидетель закончил свои показания, западные корреспонденты сорвались с мест и бросились из зала. И напрасно. Драматизм событий не ослаб. Защита сейчас же перешла в контратаку. Первым у трибуны оказался Заутер. Генштабисты, собственно, не его клиентура, но он по обыкновению старается совать свой длинный нос во все дела, и более солидные адвокаты обычно выдвигают его для каких-нибудь сомнительных и не сулящих им славы комбинаций.
— Кого из сидящих здесь подсудимых вы, господин фельдмаршал, назвали бы как главных виновников развязывания войны?
Цель вопроса ясна. Сбить свидетеля, поставить его в неловкое положение, опорочить перед судом, перед прессой, перед историей, наконец. Этот человечек предполагает, что тут, перед лицом своих бывших сослуживцев, Паулюс стушуется, начнет увертываться, уйдет от прямого ответа, и тогда его легко будет дискредитировать, пользуясь юридической казуистикой, на которую Заутер великий мастер.
