Франклин Рузвельт. Человек и политик (с иллюстрациями) - Бернс Джеймс Макгрегор (прочитать книгу txt) 📗
Одна из причин этого — чрезвычайная трудность решения проблемы. Даже спасение нескольких тысяч евреев в прибрежных средиземноморских странах требовало бесконечных переговоров между местными еврейскими лидерами, Государственным департаментом, министерством финансов и другими учреждениями Соединенных Штатов; переговоров с нейтральными странами, благотворительными организациями и другими заинтересованными органами относительно денег, транспорта, пособий, жилья, а также мусульманской враждебности. Как полагал Рузвельт, вовлечение конгресса в деятельность по изменению иммиграционных законов — весьма трудная задача. Тот факт, что так много иностранцев, подвергавшихся смертельной опасности, и молящих за них лидеров внутри страны — евреи, заставлял Рузвельта нервничать в связи с возможной реакцией конгресса и некоторых групп американцев. Не мог он игнорировать и реакцию мусульманской Африки, тесно связанный с ней в военном и дипломатическом отношениях.
Но главная причина коренилась в военной стратегии Рузвельта. Единственный способ убедить Гитлера пощадить свои жертвы заключался в попытке задобрить его взяткой или вступить с ним в переговоры. Но Рузвельт решительно отвергал это как посягательство на принцип безоговорочной капитуляции. Лучшим способом помочь евреям и другим беспомощным людям он считал победу в войне, как можно более скорую и решительную. Отталкивать такие нейтральные страны, как Испания, отвлекать корабли от главного назначения — доставки военных грузов, возбуждать ложные ожидания и страхи и, сверх того, провоцировать вражду мусульман в странах, где ведутся боевые действия, — все это несовместимо с целеустремленной борьбой Рузвельта за победу в войне.
Те же самые четкие приоритеты определяли сдержанный подход Рузвельта к идее Сиона. Президент уже давно занял осторожную, но сочувственную позицию в отношении мечты о Палестине как родине евреев, хотя полагал, что маленькая страна физически не подходит для расселения большого числа евреев, и демонстрировал интерес к другим вариантам реализации этой идеи: в Камеруне, позднее в Парагвае и еще позже в Португальской Западной Африке — Анголе. В конце 1942 года он вернулся к варианту Палестины.
— Думаю, я сделаю вот что, — говорил президент Моргентау. — Во-первых, назову Палестину религиозной страной. Затем оставлю Иерусалим в том виде, в каком он существует, — под эгидой православной, католической, протестантской и иудейской церквей и объединенного комитетом их представителей для управления городом... Окружу Палестину забором из колючей проволоки... Арабам предоставлю землю на какой-нибудь другой территории Ближнего Востока... Всякий раз, когда мы выселяем араба, вселяется еще одна еврейская семья... Но я не хочу вселять евреев больше, чем то количество, которое в состоянии экономически обеспечить себя... Естественно, если там соберутся девяносто процентов евреев, они будут доминировать в правительстве...
Однако все подобные соображения Рузвельт подчинял нуждам войны, а главной потребностью войны в 1943 году представлялись мир и стабильность на Ближнем Востоке. Каждый раз, когда президент касался этой проблемы, даже если просто принимал у себя сионистов, он получал взрывной эффект в Египте, Сирии или Саудовской Аравии. В 1943 году пытался свести еврейских и арабских лидеров за столом переговоров, но министерство обороны опасалось неблагоприятных последствий этого на Ближнем Востоке. В Квебеке президент и Черчилль решили приостановить усилия с целью убедить стороны вести переговоры. Осенью 1943 года президент склонялся к новой идее — международной опеки Палестины, чтобы превратить ее в подлинную святую землю для всех трех религий, с иудеями, христианами и мусульманами в качестве опекунов. Всегда уверенный в своей способности убеждать людей с глазу на глаз, Рузвельт полагал, что идущую с древнейших времен вражду на Ближнем Востоке можно преодолеть путем переговоров и гуманитарными средствами исцеления. Между тем нацистская машина истребления людей продолжала работать.
Репортеры редко видели президента столь разгневанным, как на пресс-конференции 21 августа 1943 года. Рузвельта просили прокомментировать сообщения о том, что Сталин предложил трехстороннюю конференцию. Нет, он не станет это комментировать, но желает сказать еще кое о чем, и по существу. Один газетный комментатор совершил акт вероломства в отношении собственной страны — посягнул на единство Объединенных Наций и, следовательно, нанес ущерб военным усилиям.
— Не сомневаюсь, что все его заявление — ложь от начала до конца; ничего нового нет, поскольку этот человек постоянно лжет своими комментариями.
Репортеры знали, кого и что он имел в виду: Дрю Пирсон только что написал в «Вашингтон мерри гоу раунд», что Корделл Халл — «давний русофоб», а в радиопередаче утверждал, что Халл и его главные помощники «Адольф Берле, Джимми Данн, Брекинридж Лонг действительно желают, чтобы Россия истекла кровью, — и русские знают об этом...». Халл показал эти заявления президенту, заклеймил их как «чудовищные, дьявольские фальшивки» и пригласил советского поверенного в делах Андрея Громыко в Государственный департамент, чтобы опровергнуть ложь.
Наблюдатели гадали, почему администрация отреагировала столь резко на кажущийся мелочным укол. Пирсон не первый, кто выдвигал против администрации подобные обвинения. Все дело во времени их появления. В конце августа 1943 года, сразу же после Квебека, президент столкнулся с фактом, что его план по объединению всех антифашистских сил рушится. Хотя в 1943 году военные поставки России резко возросли, они сопровождались бесчисленными жалобами и недопониманием с советской стороны. Ответственные американские чиновники ворчали, что Советы в публичных и частных оценках преуменьшают значение военных усилий США. Советские газеты хором подвергали критике дипломатические и военные действия своих союзников. И кроме того, ни Черчилль, ни Рузвельт еще не встречались с Чан Кайши.
После Квебека Сталин, очевидно, уязвлен еще одним совещанием Рузвельта и Черчилля по вопросам войны в его отсутствие. Больше терпеть это он не собирался и направил в августе послание президенту и премьеру: «На сегодня обстановка выглядит так: США и Великобритания достигают друг с другом соглашения, а СССР информируется о соглашении между двумя державами как третья сторона, находящаяся в положении пассивного наблюдателя». Сталин имел в виду переговоры с Италией, но в целом считал себя исключенным из англо-американских дискуссий. Его реакция озадачивала, поскольку раньше он отказывался встречаться с Рузвельтом и Черчиллем. Возможно, в данный момент для него важнее было высказать обиду, чем встретиться, — в том смысле, что русские несли основное бремя войны, но воспринимались союзниками наполовину.
Осенью 1943 года более всего тревожили разрозненные признаки того, что Советы всерьез сделают ставку на одностороннюю стратегию. Отзывы Майского и Литвинова служили зловещим напоминанием о дипломатической прелюдии к нацистско-советскому пакту 1939 года. Весь 1943 год поступали сообщения о зондаже обстановки Берлином и Москвой — хотя условия и степень серьезности возможного сближения оставались неясными. Кремль постоянно выражал беспокойство, что англичане и американцы пойдут на сделку с немецким правительством без Гитлера и оставят Германию и СССР в смертельной схватке один на один. Некоторых русских, казалось, меньше беспокоила отсрочка десантной операции через пролив. Александр Корнейчук, заместитель комиссара по иностранным делам, говорил в Москве Александру Вирту:
— Дела у нас на фронте идут так хорошо, что, может, лучше, если второго фронта не будет до будущей весны. Открыть второй фронт немедленно — и немцы могут позволить англичанам и американцам оккупировать Германию. Это выставит нас в довольно глупом виде...
Не блефует ли Москва? Не утонченный ли это шантаж? Не стоит ли Россия на распутье между двумя внешнеполитическими курсами — сотрудничеством в рамках коалиции и агрессивной изоляцией, как требовала, видимо, обстановка? Рузвельт и Сталин имели в своем окружении упертых политиков, с которыми приходилось спорить. Президент сталкивался с такими политиками как в администрации, так и вне ее. Некоторые чины в Пентагоне доказывали: Советы преследуют сугубо эгоистичные цели, способны понимать лишь язык силы; Вашингтон должен проводить реалистичную политику, следовать стратегии баланса сил. Уильям Буллит представил Рузвельту в начале года подкрепленный доказательствами, убедительный доклад, в котором утверждалось, что Россия не окажет никакой помощи в войне с Японией по окончании европейской войны, а Англия — крайне незначительную; Москва будет решать свои проблемы в Европе, пока США ведут боевые действия в Тихом океане, и Рузвельт должен либо добиться от Москвы и Лондона серьезных уступок, либо изменить всю стратегию, сделав приоритетом войну с Японией.
