Лосев - Тахо-Годи Аза Алибековна (мир книг .txt) 📗
В итоге если и получилась правдоподобная (либо живописная – жизни подобная) картина, то, конечно, только мозаичная. Впрочем, мне больше по душе иное художественное уподобление. Можно представить не одну картину, а серию небольших офортов (характерны одинаковый формат, сходное колористическое решение, скупая манера графики), которые размещены в ряд на стене картинной галереи. Тут всякий зритель волен или ускоренно пройтись вдоль всей последовательности от начала до конца, или надолго останавливаться возле каждого изображения, или всего лишь отметить для себя несколько особых касаний иглы по металлу.
Каждый из нас наделен обязательной ношей генетической памяти. Прежде всего – родители, их вклад. Вот и А. Ф. Лосев уже в конце жизни с полным основанием констатировал: «Отец, сначала народный учитель, а потом учитель гимназии по физике и математике, был страстный музыкант, виртуоз, скрипач и дирижер оркестров. Однако он скоро бросил учительство и погрузился в богемную жизнь бродячего и вечно странствующего музыканта. Его богема ко мне не перешла. Но ко мне перешел его разгул и размах, его вечное искательство и наслаждение свободой мысли и бытовой несвязанностью ни с чем. Эта полубогемная стихия отца столкнулась со строгими установками матери, с ее полной погруженностью в старый устойчивый быт и в этом смысле с бытовым и общественным консерватизмом. Так эти две стихии и остались во мне на всю жизнь, переплетаясь и смешиваясь самым причудливым образом».
Родители составляют исток того ручья ли, реки ли, что называется жизнью имярек. А вот по какому руслу пойдет поток далее, во многом определяется еще общим характером водосклона, с которого суждено ему взять свой разбег, и даже иногда – в случае Лосева как раз так – напрямую зависит от самого рельефа того, что называют малой родиной. Есть еще вклад топоса детства, генетика родимого пространства, память о системе координат в точке появления на свет.
Начальное эйдетическое узрение этих мест при желании можно обрести, если по пути в Новочеркасск, на родину Лосева, взять и с полдороги от Ростова-на-Дону свернуть в сторону, двинувшись до Старочеркасска. Здесь когда-то располагалась прежняя столица донского казачества (Новочеркасск же был столицей новой) и доныне гарантировано примерно такое наблюдение: во чистом поле, горизонтально ровном – буквально шахматная доска, – вдруг видишь, как перед твоим изумленным взором ползет пароход… нет, вовсе не паровоз в номинации старинной «Дорожной песни», а именно пароход, вернее, пароходы, еще вернее сказать, баржи с буксирами. Яко по суху идут! Столь низки берега и велика ширь окрестная, водная поверхность Дона даже вблизи не различима. Такое вот землепашных или полеходных транспортов зрелище.
Гость закрепит неожиданный пространственный опыт, если еще пройдется по Старочеркасску. Ему обязательно расскажут и покажут, откуда взялся известный фразеологизм «маланьина свадьба». Оказывается, Степану Ефремову, атаману Войска Донского, пришлось здесь шибко ублажать станичников. Его мезальянс с Меланьей, простой девой, которая торговала пирожками на базарной площади, следовало искупить небывалым угощением. Расстояние от базарной площади до главного Вознесенского собора (казачки по обету выстроили за взятие Азова) доныне составляет 600 шагов, на столько же четверть тысячелетия назад раскинулись и столы с яствами той знаменитой свадебки. Путь этот лучше пройти самому – широту казачьей души вполне реально померить шагами, на пространственные единицы перевести.
Подготовка завершена, теперь можно ехать в Новочеркасск. Нас встретят просторные бульвары и невысокие дома, только подчеркивающие вездеприсутствие все той же шири. Здесь необъятна, как сама степь, Соборная площадь. А на ней воцарилась и над окрестностями – от горизонта до горизонта – возвысилась легкая громада Вознесенского собора. Единая всем, всем общая вертикаль. На Руси только два столичных храма ему первенствуют по величине, Исаакиев в Петербурге и Христа Спасителя в Москве. Эту ширь, эту высь и вобрал в себя будущий философ.
«Жизнь есть прежде всего непрерывный континуум, в котором все слилось воедино до неузнаваемости» – вполне отрезвляюще звучат эти слова Лосева. И все же, предупреждение получив, рискну-таки проследить в этом всюду плотном, как скажут математики, континууме только одну ниточку судьбы, не единственную, конечно, да и не особенно вроде бы заметную.
Вот завязка. Мы видим не слишком успешного ученика младших классов гимназии, оценки его табеля из года в год безрадостны. В курсе арифметики, к примеру, не может толком усвоить операции с дробными числами. Скучно, в самом деле: числитель первой дроби умножить на знаменатель второй… потом сделать нечто такое наоборот… Вдруг все изменилось. Начиная с какого-то класса (по нашему нынешнему раскладу – с шестого), Алеша Лосев неузнаваемо преобразился, быстро стал первым учеником. И дроби вполне уяснились. С чего, спрашивается, мучился и учителей мучил?
Многие последующие эписодии, начертанные незримым Драматургом, приходится опускать. Минуло почти три десятилетия, и вот еще картина. Елухая ночь. Яркие созвездия низко нависают и вместе с луной, сомасштабной пейзажу, странно подсвечивают низкие берега. Река Важинка, по которой так удобно сплавлять лес с верховий, впадает здесь в Свирь, а на месте их встречи расположился старинный поселок Важины вместе с недавним советским приобретением, концлагерем у деревушки Олесово. Сухо скрипит снег под сапогами, временами разносится, подчеркивая царственную тишину, эстафета ленивого собачьего лая. И над всей этой северной пустыней возвышаются темные громады пирамид. Воздвигнуты тем же рабским трудом, каким когда-то строили при фараонах для победы над временем. Но здесь не Египет, здесь Россия, пирамиды составлены из отборной древесины, да и предназначена она отнюдь не для вечности, а на экспорт. Вот кто-то дежурит, он из заключенных, из «политических». Прислонился к ровному срезу ствола циклопической сосны, сквозь толстые линзы очков задумчиво смотрит вверх, на звезды – высокий, худой, мыслью далеко отлетевший. Книгу в уме сочиняет.
Так и было: не только общая концепция фундаментальных «Диалектических основ математики», но и отдельные главы этой работы были составлены А. Ф. Лосевым в неволе. О чем они? Как раз о первичных структурах, которые лежат в основаниях простейших арифметических действий – сложения, вычитания, умножения, деления.
После возвращения из сталинского лагеря философ стремительно закончил рукопись. Она среди прочих бумаг дождалась той августовской ночи 1941 года, когда фашистская авиабомба точно угодила в дом на Воздвиженке, где была квартира Лосевых (супруги случайно оказались в это время за городом). Жалкие останки уцелевшего многие годы потом оставались нетронутыми в далеких ящиках и углах нового жилища Лосева, теперь уже на Арбате.
А вот вроде бы и развязка. После кончины философа, когда Аза Алибековна Тахо-Годи приступила к последовательному разбору и изучению архива, пришла пора находок и обретений. Нашлась и рукопись той книги, с многочисленными нехватками и следами огня и воды, некоторые страницы буквально слились воедино под напором стихий. Помнится, как после длительной их разборки горели ладони, приходилось то и дело мыть руки. Едкая известка и пыль, пропитавшие бумагу, вполне убедительно свидетельствовали о непреходящей реальности прошлого. Найденного хватило на публикацию целой большой книги.
Или до развязки далеко? С появлением на свет Божий «Диалектических основ математики» не устремился ли наш сюжет в будущее? Как и юному Лосеву, не пора ли теперь и современным математикам снова задуматься о дробях в частности, о природе своего предмета вообще?
В одном из многочисленных шкафов домашней библиотеки Лосева хранится настоящее сокровище. Под потолком, на самой верхней полке, во втором ряду ближе к стене, в заветном уголке, закрытом от посторонних глаз внушительным строем дореволюционных изданий, тут она лежала всегда, тут и сейчас лежит – небольшая пачка изрядно потрепанных книг в мягких обложках. Для целости увязаны бечевкой. Так объединились «Проблемы идеализма» (1902), «Вехи» (1909), «Интеллигенция в России» (1910), «Из глубины» (1918). Еще недавно только за хранение подобной литературы можно было, что называется, иметь крупные неприятности.
