Горизонты и лабиринты моей жизни - Месяцев Николай Николаевич (читать книги онлайн полностью .txt) 📗
— Придете — узнаете. Я вас жду.
Собрался и пошел. Какие материалы могли прийти на меня? Думал-думал — так ничего и не придумал.
М.И. Елизаветина я немного знал по комсомольской работе и знал его старшего брата, с которым работал в нашем посольстве в Пекине.
Встретил меня контролер Елизаветин весьма сухо, даже отчужденно, как будто бы я совершил что-то ужасное, в чем он, контролер, совершенно уверен. Не глядя на меня, он достал из письменного стола жиденькую папочку, погладил ее и сказал: «На вас в КПК при ЦК КПСС поступили материалы, с содержанием которых мне поручено вас ознакомить и потребовать по ним объяснений».
По характеру приема меня Елизаветиным, по всей его чиновничьей раздутости я понял, что с ним «шутить» нельзя. Он, зная, что многих бывших комсомольских работников убирают из центральных партийных и государственных учреждений, будет из кожи вон лезть, дабы заслужить милость поручивших ему сработать на меня персональное дело. «Служит по декрету — живет по секрету» — пришла мне на ум поговорка, ходившая в ту пору по Москве, и я, наверное, заулыбался, потому что Елизаветин, о чем-то хотел меня спросить, но, очевидно, передумал и стал перебирать бумаги, лежащие в папке, означающей отныне «персональное дело» Месяцева Н.Н. — кандидата в члены ВКП(б) с сентября 1939 года, члена партии с мая 1941 года.
Контролер, заглядывая в лежащие в папке бумаги, стал пересказывать содержащиеся в них компрометирующие меня «факты».
Я слушал и думал: как же так можно поступать с товарищем по партии, по общему делу?! Будучи послом в Австралии, я испытал на себе козни недругов. Там врагов моей страны толкала на физическую расправу со мной моя дипломатическая активность. А здесь, на Родине, меня хотят убить морально. Не однозначны ли эти преднамеренные действия?!
Будучи по образованию юристом, а по опыту прежней работы следователем, я слушал контролера, понимал, как и на чем вдохновители и организаторы расправы со мной — а иначе и не назовешь — выстраивают версию обвинения в аморальном поведении. Всякий раз, когда безнравственным политикам надо политически уничтожить противника, они обвиняют его в аморальности. Я запросил отставку с поста посла с тем, чтобы облегчить участь больной жены и поставить детей на ноги, а меня обвиняют в посягательстве на честь и достоинство другой женщины! Понимая, наверное, шаткость подобного обвинения, они, дабы пополнить» персональное дело», пристегивают другие небылицы, стремясь сделать из меня — всю сознательную жизнь стоявшего за политическую определенность в подходе к оценке людей, фактов, явлений — человека политически неразборчивого в своих связях с некоторыми австралийскими журналистами.
Контролер шелестел бумажками, пересказывая их содержание, а меня — его слушателя — начинала колотить нервная дрожь. Не от страха. От негодования. Оно усилилось еще и тем, что Елизаветин произносил сочинительства фальсификаторов с плохо скрываемым удовольствием. Он все упирал на то, что материалы на меня в КПК «поступили», а не кем-то организованы. Я понимал, что все обстоит наоборот. Наш первый разговор занял часа полтора. Контролер потребовал от меня письменных объяснений по существу изложенного. Я ответил: «Подумаю»… К концу рабочего дня он позвонил мне домой и сказал, что руководство КПК при ЦК КПСС требует от меня письменного объяснения.
День второй. Утром позвонил Елизаветину и попросился зайти к нему. При встрече, опираясь на положение Устава КПСС, я потребовал, чтобы он предоставил мне возможность лично ознакомиться со всеми поступившими на меня в КПК материалами. Он отказал мне в этом. Я потребовал от него встречи с авторами этих материалов. В этом тоже было отказано. Попросил я и о том, чтобы по всем этим материалам было запрошено мнение партийной организации посольства в Канберре.
Контролер Елизаветин посчитал, что и в этом нет необходимости. Для меня стало совершенно очевидным, что в отношении меня Устав КПСС не действует. Действует команда «сверху». Значит, будет расправа.
В субботу, 30 июля, и в воскресенье, 31 июля, я писал объяснение, в котором показал, что обвинение меня в якобы посягательстве на честь и достоинство женщины были сфальсифицированы событиями полуторагодичной давности, после которых я был в отпуске в Москве и о которых тогда не промолвили ни слова, ибо говорить действительно было нечего — ни на чью честь и достоинство я не покушался. Что же касается другого обвинения, что я якобы проявлял политическую неразборчивость в связях с австралийскими журналистами, то в этом случае фальсификаторы выхватили из контекста хроникальных заметок, появившихся в двух австралийских газетах в разное время, шесть или восемь строчек, ровным счетом ничего не значащих с точки зрения обычной дипломатической практики: одна журналистка писала, что на приеме в советском посольстве выбирала блюда по своему усмотрению и посол поцеловал ей ручку, а другой писал, что после одного из приемов в нашем посольстве его «пошатывало». Вот эти строчки из австралийской печати были густо приправлены нелепыми обвинениями в том, что эти «светские газетные фитюльки» подрывали престиж советского посольства, что у меня были какие-то особые «расположения» к авторам этих строк, и я был превращен в материалах «персонального дела» в человека политически неразборчивого в связях с австралийскими журналистами.
В своем объяснении в КПК при ЦК КПСС я писал и о том, что при «изготовлении» на меня «дела» не брезговали ничем. Нечистоплотность явственно проступала из того, как поспешно, задним числом, создавалось мое «дело», как вынюхивалось все, что можно, по крохам. За неимением ничего большего выискивалось и сносилось до кучи все, что можно было бы затем исказить, уложить в избранную обвинительную версию, превратить ее в основание для моего обвинения в аморальности во время пребывания в Австралии, и за это наказать.
Выдвинутые против меня обвинения, писал я, ложь. Просил, чтобы мне были названы источники и носители клеветнических измышлений против меня, члена КПСС, состоящего в ее рядах более тридцати лет.
День третий. 1 августа свое объяснение в КПК я передал Елизаветину. Он прочитал его и сказал, что меня примет первый заместитель председателя Комитета партийного контроля И.С. Густов, с которым я ранее был шапочно знаком. Елизаветин ознакомил меня с готовой уже справкой по моему делу. Нового в ней для меня ничего не было. Густов принял меня в присутствии Елизаветина, очевидно, после ознакомления с моей объяснительной запиской.
«Мне нечего вам сказать, ибо ваш политический опыт больше, чем у меня». «И за это спасибо», — ответил я И.С. Густову, толкуя эту его фразу в том смысле, что по моему «персональному делу» своего мнения он мне высказать не может, ибо будет руководствоваться «мнением» свыше. Предложил прибыть мне завтра, 2 августа, на заседание КПК, на котором будет рассматриваться мое «персональное дело».
День четвертый. Я был удостоен «высокой» чести — мое «персональное дело» рассматривалось в кабинете А.Я. Пельше, члена Политбюро ЦК, Председателя Комитета партийного контроля при ЦК КПСС, в узком, так сказать, кругу. Он числился в старой партийной когорте, так как в 1917 году был делегатом VI съезда РСДРП(б). Я знал, что его, уже немощного человека, приезжавшего на работу на два-четыре часа, держат на посту Председателя КПК потому, что он является послушным исполнителем воли Брежнева, Суслова, Кириленко и является вследствие своего долгого пребывания в партии как бы олицетворением тех, давно ставших фальшивыми кем-то сказанных слов о том, что Комитет партийного контроля является «совестью партии». КПК таковой быть не мог по той простой причине, что был органом несамостоятельным, то есть не избранным съездом партии, а был при Центральном комитете партии, был подчинен ему. Мне было известно и то, что А.Я. Пельше, чтобы как можно дольше удержаться на занимаемом им высоком посту, весьма угодлив не только перед членами Политбюро, его секретарями, но и перед заведующими отделами ЦК. Словом, заходя в кабинет Пельше, я не ждал объективного, внимательного, товарищеского и тщательного разбора моего «персонального дела», как того требовал Устав КПСС. Я знал, что он будет исполнять волю Кириленко, который замещал в это время Брежнева, находившегося на отдыхе.
