Гвардия советского футбола - Васильев Павел Николаевич (серии книг читать бесплатно .txt) 📗
Андрей Петрович Старостин родился в Москве 24 октября 1906 года в семье потомственных егерей. Отец Петр Иванович и дядя Дмитрий Иванович — уроженцы Псковской губернии — перебрались поближе к Москве в конце XIX века и поселились в деревне Погост Ярославской губернии. Авторитет Старостиных был огромен, они считались лучшими специалистами по охоте на зверя и пернатую дичь, а также по подготовке и дрессуре охотничьих собак, в первую очередь легавых.
Семья Петра Ивановича и Александры Степановны была большой — подрастало шестеро детей. Четыре сына — Николай (1902 года рождения), Александр (1903), Андрей (1906), Петр (1909) и две дочери — Клавдия (1905) и Вера (1914). Со временем у Старостиных появилось жилье в Москве. Зимой семейство проводило время в городе, а на лето Старостины уезжали в деревню Погост, где проживали родители Александры Степановны. Кроме того, семья снимала в деревне Ватутино дом у художника Кардовского. Несложно догадаться, что семья Старостиных не бедствовала, но и к богатым тоже не относилась.
«Мы были не барчуки, но и не крестьянские дети. Так, что-то среднее между ними. Про нас так и говорили — егерские. Если погостовские или вашутинские ребята с ранних лет несли все тяготы деревенских работ, с зарей вставали косить, бороновать, а то и пахать наравне со взрослыми, по заведенному во всех деревенских семьях порядку, то мы это делали, когда захочется, больше из желания похвастаться — „я тоже сегодня косил“. В охотку бывало встать деду в спину и в удовольствие помахать косой или пошевелить граблями скошенную траву на приусадебном участке», — вспоминал Андрей Петрович в одной из своих книг — «Встречи на футбольной орбите».
Старостины росли спортивными ребятами. «Соревновательный дух, царивший среди старших, глубоко проник в наши ребячьи сердца. Я в конечном счете состязался всю сознательную жизнь, то есть столько, сколько себя помню. Всегда хотелось быть лучшим. Позже убедился, что не чрезмерное честолюбие двигало моими чувствами. Наверно, это естественное желание каждого мальчишки, но подогреваемое окружающими. Отец поощрял единоборство между братьями. Лежала у нас во дворе чугунная до рыжины проржавевшая гиря. Она потеряла свое значение в лавке бакалейных товаров, но для наших соревнований была пригодна. Гиря, весом около десяти фунтов, много лет служила нам и ядром для толкания, и молотом для метания, и штангой для выжимания.
Я легко побивал Петра на пари: кто дольше протерпит, не дыша. Противник раздувал щеки, голова начинала трястись, лицо становилось багрово-красным, а мои легкие еще были полны кислорода. Миф о собственной непобедимости развеялся, как только я стал соревноваться в более высоком разряде, со старшим братом Александром. Меня с ним разделяли по возрасту те же три года, что и с Петром. Крепко сбитый, для своего возраста дюжий подросток, Саня расправлялся со мной гораздо легче, чем я с Петром. Именно это обстоятельство я переживал больше, чем сам факт поражения. Петр выжимал гирю десять раз, я — пятнадцать, а Саня — двадцать пять».
Старостины участвовали и в кулачных боях, но глава семьи отрицательно относился к этому занятию. Другое дело гимнастика, коньки, бег. Футболом, еще не набравшим в дореволюционной России популярности, первым «заболел» старший из братьев, Николай. В коммерческом училище, куда он поступил в 1913 году, ученики вовсю гоняли мяч. Игра очень понравилась Николаю, и скоро между братьями начались футбольные баталии.
Николай и Петр составляли команду «московских», причем младший — а Петру тогда было чуть более четырех лет — действовал преимущественно в воротах. Александр и Андрей были «питерскими». Играли или резиновым, или тряпичным мячом, причем босиком. Ибо порванная обувь могла навлечь гнев отца. Не обходилось без травм. Николай однажды неудачно упал и угодил на несколько недель в больницу.
В то время мальчишки считали, что для футболиста главное — накачанные ноги. Мускулам Николая и Александра завидовали все ребята. А вот Андрей комплексовал из-за своей худобы и тонких ног. И из-за прозвища Тонконогий в том числе. Такова уж была его конституция — Андрей Петрович на протяжении всей жизни оставался худым и стройным. Но тогда худоба виделась ему чуть ли не трагедией. Впрочем, игре она не мешала. Начинавший как крайний нападающий, Андрей позднее переквалифицировался в центральные полузащитники. Именно на этой позиции он провел большую часть своей карьеры. Николай стал крайним нападающим, Александр нашел себя в центре обороны, а Петр играл в средней линии.
У мальчишек формировался не только стиль игры, но и свой кодекс поведения на поле. Удары по ногам, грубость, разные подленькие приемчики объявлялись вне закона. Преступивший этот неписаный устав становился Джиналом. Это прозвище носило яркий негативный окрас.
Кто же такой Джинал и чем он так прославился? Если помните, отец и дядя Старостиных занимались дрессировкой легавых собак — незаменимых помощников при охоте на боровую и болотную дичь. Сеттеры и пойнтеры, подготовленные Старостиными, высоко ценились охотниками. Но и в собачьей семье не обходится без урода. Таким был пойнтер Джинал. Обратимся к воспоминаниям самого Андрея Петровича.
«Джинал остался в моей памяти по сие время как злой гений из собачьего мира. Черно-пегий пойнтер, статный красавец с породистой головой, Джинал обладал, кажется, всеми самыми отвратительными пороками. Он был ленив и обжора. Коварная изворотливость напрочь лишила его добросовестности. Скрытная злобность дополнялась у него необузданным подхалимством.
Пользуясь силой, которой он был награжден с избытком, этот лентяй первым, расталкивая остальных, кидался к отцу лизнуть руку, чтобы выпроситься на болото. Но когда, еще не будучи до конца разоблаченным, он прибывал на подозеру, то вместо работы „челноком“, нарушая элементарные требования тактики поиска, едва передвигался ленивой трусцой в разных направлениях, вспугивая дичь и демонстрируя ко всему прочему полное отсутствие чутья. Он доходил до такой наглости, что позволял себе во время натаски сесть на кочку отдыхать. Для сравнения представьте себе футболиста, прилегшего на поле отдохнуть во время матча.
Этот пес был способен на всё. Возвратясь с охоты отдохнувшим на свежем воздухе, он громче других собак лаял, требуя немедленной кормежки. Бросался к котлу с неудержимым напором и жрал пшенный суп с конским мясом, заглатывая куски не прожевывая, давясь, не давая конине даже остынуть, что лишало его мало-мальского чутья.
Джинал стал проблемой целого лета. Он не поддавался исправлению. Смирел после взбучки арапником, жалобно подвывая во время наказания. Но ни лени, ни обжорства, ни подхалимства, ни коварства не сбавлял и по-прежнему исподтишка кусал за ухо соседа по кормежке, если тот вдруг нацелился на облюбованный им кусок.
Судьба Джинала стала ясна, когда он сильно прокусил ногу самой талантливой суке Леде, стоявшей первым кандидатом на золотую медаль в предстоящих испытаниях.
Чашу отцовского терпения переполнил проступок, квалифицирующийся егерским уставом для охотничьих собак как самое тяжелое собачье преступление. Джинал на охоте сожрал подраненного бекаса и, несмотря на отчаянные приказы егеря: „Даун!.. Даун!..“ — сбежал домой.
Джинала решением семейного совета приговорили к изгнанию из охотничьего собачника, и он был передан во владение Кольке Злобину, бездомному деревенскому бродяге. Колька хвастался, что на ярмарке в селе Романово, расположенном по другую сторону Вашутинского озера, он продал Джинала за десять рублей местному священнику.
На наши опасения, что Джинал прибежит обратно, отец шутливо, но не без оснований замечал, что пес слишком ленив, чтобы всю подозеру преодолеть. Впоследствии доносились слухи, что Джинал у романовского батюшки всех кур переел и посажен на цепь.
Джинал стал именем нарицательным во всей последующей жизни нашей семьи. Когда кто-нибудь нарушал установленные нормы — в голодное ли время за обедом или в чем-либо другом, казавшемся предосудительным, — то следовала укоризненная реплика: „Ты что, Джиналом стал?“