Героический рейд 20-й - Ильин Петр Сысоевич (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
Утром 27 августа, после небольшого отдыха, мы с Турбиным подсчитали оставшееся наличие людей и техники. Личного состава было в бригаде около 800 человек, да в 175-м батальоне укрепленного района около 100 человек. Из огневых средств осталось: орудий 76-мм — 6, орудий 45-мм ПТО — 5, минометов 120-мм — 3 и 82-мм — 6, пулеметов «Максим» — 6 (из 45 положенных по штату), ручных пулеметов — 10 (из 110 по штату), ружей ПТР — 8 (из 80 по штату).
Вот с таким небольшим количеством бойцов и командиров и мизерными огневыми средствами надо было во что бы то ни стало выстоять.
Если учитывать, что против нас дерутся две дивизии противника (3-я моторизованная и 71-я пехотная) и в каждой — минимум 8 тысяч человек, не меньше, не считая танков и другой техники, то получалось, что против каждого нашего бойца и командира встанут 18 фашистов с подавляющим количеством огневых средств и авиации. Вот в каких тяжелых условиях пришлось сражаться воинам 20-й мотострелковой бригады в тылу врага.
Вся надежда была на стойкость и отвагу испытанных бойцов и командиров, готовых на самопожертвование, на умелую расстановку огневых средств, их маневренность на поле боя. Патроны, снаряды и мины еще были. Мы очень надеялись на таких отважных артиллеристов-командиров, как К. С. Парфенов, В. П. Узянов, А. В. Сахаров и минометчиков В. И. Ерхова, С. Ф. Должикова, Кимаковского.
Подсчитав все свои силы, мы тут же создали из оставшихся людей четыре роты: автоматчиков, управления, инженерно-минной и разведчиков, резерв бригады во главе с Иваном Шваабом и резерв из офицерского состава всех служб во главе с майором И. Ф. Рогачом, которые с автоматами и гранатами должны были драться как рядовые бойцы. Подчистили административно-хозяйственный состав во всех частях и послали их бойцами в траншеи, оставили на своих местах только тех, без кого нельзя было обойтись.
Противник в этот день атак не предпринимал, а лишь вел методический обстрел наших позиций артиллерией, да в воздухе носились взад и вперед несколько «мессеров», обстреливая из пулеметов и пушек траншеи мотострелков. Но мы хорошо понимали, что это затишье перед бурей. Враг готовился к чему-то большому. По сведениям пленных, захваченных на поле боя, и «языков», приведенных разведчиками, гитлеровское командование считало, что Калач и переправу обороняют крупные силы советских войск. Это подтвердил захваченный 27 августа в районе Ильевки вражеский лазутчик. На допросе он сказал, что ему дано задание узнать, какие части обороняют Калач и переправу, где КП командующего войсками обороны и места огневых позиций артиллерии и минометов. На мой вопрос, каким путем он пробрался на восточный берег Дона, он ответил, что переплыл Дон. Я спросил, какая дивизия противника находится на западном берегу Дона против Калача и моста. Он, не задумываясь, бодро ответил, что 3-я моторизованная, то есть то, что уже сказал «язык», захваченный ранее разведчиками.
Пока мы находились в штабе, пришла врач Мария Ивановна Киреева, которая со слезами сообщила печальную весть. Оказалось, что отправленные вчера на двух машинах тяжелораненые бойцы в Сталинград в госпиталь по дороге подверглись бомбардировке немецких самолетов. В одну из машин, которую вел шофер Юра (его все звали только по имени), было прямое попадание бомбы. Все раненые и шофер Юра погибли. Об этом доложил прибывший шофер второй машины Плужников, сдавший раненых в Сталинграде.
Мы с болью в сердце выслушали эту трагическую весть. Я, как мог, утешал врача:
— Разве, Мария Ивановна, фашисты только это творят? Вы, наверно, слышали по радио сообщение, что они сотни тысяч, а может быть, и миллионы удушили в газовых камерах женщин, детей и стариков. Фашисты — это не люди, а настоящая чума. Крепитесь!
Вечером небо заволокло темными тучами, и ночь на 28 августа выдалась очень темной. Даже плохо было видно зеркало реки и почти не виден западный берег Дона.
Ночью немцы открыли по переправе интенсивный огонь из артиллерии и тяжелых пулеметов. В эту ночь я совсем не отдыхал. Как говорят, седьмое чувство подсказывало мне, что надвигается какая-то беда. Позвонил начальнику штаба, сказал, чтобы проверил связь с частями и подразделениями и наблюдательные посты. Утром противник снова, еще большими силами пошел в атаку с севера и востока, охватывая весь город двумя густыми цепями. Его артиллерия, минометы и развернувшиеся танки обрушили ураганный огонь по нашим позициям. Прилетели и бомбардировщики и один за другим пошли в пике, сбрасывая по несколько бомб каждый на наши траншеи. Тяжелые пулеметы заливали свинцом узлы сопротивления. Но наши молчали, подпуская врага поближе. Немецкие танки, обогнав свою пехоту и не снижая скорости, быстро подкатили к минному заграждению и выбросили с брони минеров для прокладки проходов. Мы это давно предусмотрели, поэтому здесь, на восточной окраине города, находились бронебойщики роты ПТР капитана Ивана Корнеевича Тарана, которым было дано задание не только подбивать немецкие танки, но и уничтожать минеров на случай их высадки. Вот тут бронебойщики и заработали, да так метко били на расстоянии 200–300 метров, что не многим фашистам удалось убежать. Немецкие танкисты, увидав это, не пошли дальше, а начали маневрировать перед минным заграждением. В этот момент из лощинок открыли огонь артиллеристы Василия Узянова и Александра Сахарова. Мгновенно задымил один немецкий танк, загорелся другой, замер на месте третий…
Видя заминку танков, к ним подошли частые цепи пехоты и, преодолев минное поле, открыв бешеный огонь из автоматов, бегом бросились к нашим траншеям. Заработали все наши огневые средства, опустошая немецкие цепи. Ураганный огонь быстро охладил их пыл, фашистская пехота дрогнула, бросив убитых и раненых, покатилась назад, а им вдогонку били минометы.
Через несколько минут остановленная офицерами пехота снова пошла вперед и, преодолев минное заграждение, невзирая на большие потери, вплотную подошла к узлам сопротивления. Бойцы косили фашистов беспощадно, но они все лезли и лезли и во многих местах прорвали оборону. Завязалась рукопашная схватка за каждый окоп, траншею, блиндаж. Уже слышны крики: «Рус, сдавайся!»
Стойко отбивались наши солдаты от наседавшего врага. Я с тревогой и болью в сердце следил за ходом боя. Фашисты хотели лавиною огня и массой пехоты раздавить нас и захватить Калач. В это время майор Шубин сообщил по телефону, что немцы ворвались в его оборону на северной окраине города, что опорные пункты переходят из рук в руки и что немцы несут большие потери, но сильно нажимают. Несем немалые потери и мы. Я приказал ему во что бы то ни стало держаться, не робеть и выбить фашистов. Имеющиеся у меня резервы я не мог еще пускать в ход, не настало время. Тут позвонил командир 2-го мотострелкового батальона старший политрук Михаил Ковалев и сообщил, что немцы их прижали к восточной окраине города и до роты немцев уже ворвалось в Калач у дороги, идущей на Сталинград. Это меня очень забеспокоило. Я передал приказание лейтенанту Шваабу быть готовым по моему сигналу своим резервом атаковать эту прорвавшуюся роту, а сам все же решил проверить, так ли это. С комиссаром Дмитрием Давыдовым, майором Петром Ковганом, адъютантом Александром Жигалкиным и шофером Николаем Сурковым мы немедленно выехали на указанное место, но, не доехав примерно 150 метров до дороги, идущей из Калача в Сталинград, остановились, и, кроме шофера, все пошли пешком к дороге. Не прошли и 100 метров, как с противоположной стороны улицы появилась большая группа автоматчиков противника. Они, увидев нас и машину, сразу открыли огонь из автоматов. Упал раненый комиссар Давыдов. Помню, я крикнул Ковгану и Жигалкину, чтобы они бежали к комиссару и тащили его в машину, сам намеревался прикрывать их огнем. Они побежали, схватили раненого и бегом потащили его к машине. Я, став за дерево, очередь за очередью поливал огнем немецких захватчиков, бежавших к нам.
В эти минуты, помню, мозг сверлила только одна мысль: успеют ли Ковган и Жигалкин донести Давыдова к машине раньше, чем немцы добегут до нее.
