Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни - Раппапорт Хелен (читать книги онлайн бесплатно полностью без TXT) 📗

Позже Бехтерев положил это письмо в основу своего стихотворения. Оно перекликается с этими чувствами и начинается так: «Отец всем просит передать: / Не надо плакать и роптать. / Дни скорби посланы для всех / За наш великий общий грех» [1440].

Из всех сестер Романовых милая, покладистая Мария оставалась самой скромной. Неизменно любящая и стоически относящаяся ко всему, она как личность вызывала меньше всего замечаний или критики. Все, включая охранников и даже комиссара Панкратова, обожали ее. На взгляд Клавдии Битнер, Мария была классическим образцом истинно русской девушки: «добросердечная, веселая, со спокойным нравом и дружелюбная» [1441]. Анастасия, напротив, казалась ей «неотесанной» и никогда не нравилась Клавдии. Постоянная игривость и непокорность девочки на занятиях вскоре начали вызывать недовольство: «Она не была серьезна ни в чем». Но еще хуже, по мнению Клавдии, было то, что Анастасия «всегда использовала в своих интересах Марию» [1442]. «Они обе отставали в своем обучении», – вспоминала она, и ее мнение подтвердило выводы Панкратова. «Ни одна из них не могла написать сочинение, [их] не научили выражать свои мысли». Анастасия была «еще совершенный ребенок, и относиться к ней нужно было так же, как к ребенку». Сидней Гиббс был склонен согласиться с этим. Социальное развитие самой младшей из сестер Романовых, по его мнению, шло с отставанием, и он считал ее «единственным невежливым членом семьи» [1443].

Другие, конечно, воспринимали неуемность Анастасии совершенно иначе, считали ее человеком, умеющим «поддержать моральный дух» в семье своей энергичностью и умением адаптироваться [1444]. Она, безусловно, могла быть порой очень незрелой. Доктор Боткин как-то услышал, что Анастасия рассказывала «скабрезные анекдоты», он недоумевал, где она этого набралась, и был неприятно поражен такой ранней заинтересованностью девочки вопросами взаимоотношений полов [1445]. Она могла и фривольную картинку нарисовать, да еще и снабдить ее каким-нибудь бойким по содержанию возмутительным комментарием.

Но в целом в Тобольске ее «бесшабашный и неистовый темперамент оказался бесценным для остальных членов семьи», поскольку, если она хотела, «Анастасия могла развеять мрачность любого» [1446]. Но теперь даже ее часто охватывала печаль при мыслях об их госпитале и о тех, кто умер. «Я полагаю, что сейчас никто не навещает могилы наших раненых, – писала она Кате, – все уехали из Царского Села». Анастасия держала у себя на письменном столе открытку с видом Федоровского городка, потому что «мы провели в госпитале ужасно хорошее время». Она с нетерпением ждала новостей от Кати и ее брата Виктора. «Я не получила писем № 21, 23, 24, 26, 28, 29 – все эти письма, что ты направила по этому адресу», – жаловалась она и предлагала Кате адресовать письма для нее Анне Демидовой, потому что «письма к ней представляют меньше интереса для этих людей». «Подумать только, как давно мы не виделись, просто ужасно… Если Бог даст и мы увидимся когда-нибудь, то можно будет рассказать тебе много всего, и грустного, и смешного, и вообще о том, как мы живем. Но, – добавила она, – я, конечно, не буду об этом писать» [1447].

Возможно, сумасбродное поведение Анастасии на самом деле свидетельствовало о ее «героических усилиях», как считал Глеб Боткин, поддержать семью и помочь им всем «оставаться веселыми и в хорошем настроении». А ее вызывающее поведение и боевитость были, в сущности, лишь формой самозащиты [1448]. Анастасия была, вне всякого сомнения, лучшей исполнительницей в тех пьесках на французском и английском языках, постановкой которых занимались Гиббс и Жильяр в последние три недели января и две последних февраля. Наибольшим успехом пользовалась постановка «Упаковка вещей» – «очень вульгарный, но и очень забавный фарс Гарри Граттена [1449], в котором Анастасия исполняла главную мужскую роль, господина Чагувтера, а Мария играла его жену [1450]. 4 февраля (СС) во время представления Анастасия так энергетично двигалась по сцене, что халат, в который она была одета по сценарию, вдруг распахнулся, обнажая ее крепкие ноги, плотно обтянутые в отцовские шерстяные кальсоны. Все «покатились от смеха», даже Александра, которая редко смеялась вслух. Это был, как вспоминал Гиббс, «последний раз, когда императрица так беззаботно смеялась от всей души». Спектакль был такой «ужасно забавный и был сыгран настолько хорошо и смешно», по мнению Александры, что его попросили повторить [1451].

Несмотря на яркие выступления Анастасии, сердце Клавдии Битнер в Тобольске покорил Алексей. «Я любила его больше, чем других», – призналась она позже, хотя он и казался ей замкнутым и ужасно скучающим. Несмотря на то, что он очень отставал от сверстников по многим общеобразовательным предметам и даже плохо читал, Клавдия считала, что он «хороший, добрый мальчик… умный, наблюдательный, восприимчивый, очень вежливый, веселый, кипучий». Как и Анастасия, он был от природы «очень способный, но немного ленивый». Однако он быстро усваивал материал, а еще он ненавидел ложь и унаследовал свойственную его отцу простоту. Клавдию восхищало терпение, с которым Алексей относился к своей болезни. «Ему хотелось быть здоровым, и он надеялся, что так и будет». Он часто спрашивал ее: «Как вы думаете, так и будет продолжаться?» [1452] В Тобольске он по-прежнему открыто пренебрегал ограничениями, которые налагала на него болезнь, и с энтузиазмом и азартом играл с Колей Деревенко в обычные мальчишеские игры, для которых им нужны были самодельные деревянные кинжалы и пистолеты. В начале января мальчики помогали Николаю и другим взрослым строить во дворе снежную горку. Сначала снег собрали в большую кучу, потом Жильяр и Долгоруков начали возить на санках воду, ведро за ведром, и заливать снег, пока горка не покрылась гладким слоем льда. «Дети самозабвенно катаются на санках с горы и падают в снег, принимая самые удивительные позы, – писала Александра подруге. – Удивительно еще, что они не сломали себе шеи. Они все в синяках, но это единственное их развлечение, лучше пусть так, чем сидеть и смотреть в окно» [1453]. Алексей, конечно, ушибся, но по иронии судьбы первым, кто действительно пострадал от катания на горке, стал Пьер Жильяр: он сильно вывихнул лодыжку и пролежал несколько дней [1454]. Вскоре после этого свалилась и Мария, набив себе синяк под глазом.

В то время как большинство из их окружения, казалось, пользовались всякой возможностью насладиться радостями зимы и катались с горки, украдкой с ее верхушки бросая взгляд через забор, все же то и дело проявлялось и беспокойство, которое они все испытывали по поводу ухудшения ситуации в стране в целом. «Так больно и грустно все, что делают с нашей бедной Родиной, – писала Татьяне Рита Хитрово, – но одна надежда – что Бог не оставит и вразумит безумцев» [1455]. Трина Шнейдер была глубоко подавлена. Всякий раз, как она получала новости извне, призналась она, то впадала в отчаяние. «Я не читаю больше газет, даже если удается получить их здесь, – рассказывала она ПВП, – это стало так ужасно. Какие времена – каждый творит что хочет… Если бы вы знали, что я сейчас чувствую. Нет никаких надежд – никаких… Я не верю в лучшее будущее, потому что я не доживу до него – оно слишком далеко» [1456]. Между тем единственным чаянием Александры, как она написала подруге, было «иметь возможность пожить спокойно, как обычная семья, вне политики, борьбы и интриг» [1457].