Великая Российская трагедия. В 2-х т. - Хасбулатов Руслан Имранович (читать книги бесплатно полностью .TXT) 📗
Посмотрим, как дальше будут вести себя все эти “рыцари без страха и упрека”. Пока что подловато, бледновато, серовато, скучновато...
... С утра до ночи, до выключения радио, слышны речи, выступления кандидатов в депутаты, их предвыборные лозунги, комментарии к проекту Конституции. Скучно. Иногда оживление вопросами дикторов. Они с таким негодованием комментируют чье-то робкое несогласие с какой-то статьей будущей Конституции, что становится просто смешно! Но вот эти “частные мнения” одиночек стали звучать и серьезнее. Какие-то сомнения высказал Явлинский, хорошо выступил Румянцев, резко выступил против расстрела Парламента Вольский. Травкин и Говорухин отметили недемократичность Конституции.
Но вот “тяжелая кремлевская артиллерия” вновь заговорила: “Оставьте в покое дарованную мной Конституцию! Иначе и ее не дам!”, — таково, кажется, было предупреждение.
И все согласились.
Все примолкли.
Больше о недостатках Конституции — ни слова...
...Следствие — одностороннее. Не желают, боятся узнать всю правду. А без допросов Ельцина, Ерина, Козырева, Грачева, Филатова, Панфилова, Куликова, Кобеца и других по вопросам заговора и его осуществления правда в ближайшее время не прояснится.
“Известия”, похоже безуспешно, претендуют на роль “Нового времени” А.С. Суворина. Правда, суворинское издание отличалось глубиной общественно- политического анализа своей эпохи. Политики и дипломаты тщательно следили за ним, сверяя порою свою действия и мысли с публикациями газеты. Тогда только “Русское слово” было почти таким же популярным, как и суворинская газета.
Считалась она, как известно, реакционной, придворной. Однако, именно А.С. Суворин спас Антона Павловича Чехова, которого пыталась тогда затоптать “демократическая” печать. Гуманизм — врожденное свойство русской интеллигенции, милосердие уже начисто отсутствует на страницах “Известий”. Кровожадность, классовость, истребление “врагов”, мстительность — вот девиз этой некогда либеральной, популярной газеты. По стилю она стремительно приближается к “Московскому комсомольцу”. И не только по стилю, но и по содержанию. То же самое происходит и с “Литературной газетой”, которая много лет была “отдушиной” для интеллигенции. Ныне она — пропагандист “новой устряловщины”. Очень жаль. Они недолго переживут режим — слишком тесно связали свои судьбы с деяниями Кремля. Жаль.
...Радио, телевидение, печать постоянно оказывали на меня страшное психологическое давление. Они буквально старались уничтожить, растоптать меня непрерывной клеветнической кампанией. Вот даже сейчас появилась газетная утка — вроде бы некий “последний секрет” Хасбулатова — “вывезенная с дачи мебель”. Читателю опять преподносят томящегося в “Лефортово” Председателя Верховного Совета как какого-то жулика. И никому, наверное, не придет в голову простая мысль: пока Хасбулатов в Парламентском дворце организовывал сопротивление заговорщикам- путчистам, его семью выкинули президентские прихлебатели из дачи в Архангельском. А так как у семьи Хасбулатовых нет ни собственных дач, ни особняков, вот и пришлось куда-то вывозить нехитрый дачный скарб: жена упросила каких-то знакомых временно поместить эту мебелишку у себя...
Следователь с важным видом начинает интересоваться этой темой, забросив все остальное! Оказывается, устроили допрос жене... Разве это не еще одно доказательство искусственности содержания обвинений, выдвинутых против Председателя Российского Парламента. Разве это не отвратительно?
Мои "квартирные" дела
В начале 60-х годов, когда я приехал в Москву, я жил в семье моего дяди, в тихом деревянном поселке “Водники”, рядом с Долгопрудным. Дядя — инженер-строитель, тетушка — врач. Я ездил в университет сперва на электричке до Савеловского вокзала, затем пятым автобусом до метро “Новослободская” и на метро — до центра. Оттуда — рукой подать до Герцена, 11 — юридического факультета МГУ. Затем почти 10 лет жил в Доме студента МГУ. Первая квартира, в которой мы жили, была в красивом районе Москвы — во 2-м Рижском переулке, недалеко от района ВДНХ, вблизи Сокольников. Появились дети, однокомнатная квартира, даже большая, была уже тесновата для большой семьи. И матушка моя у нас жила подолгу. Ей нравилось быть рядом со мной, с детьми. Да и климат северный ей больше подходил почему- то: видно, сказывалась привычка со времени нашей жизни в Северном Казахстане к суровым условиям. Наверное, организм перестроился.
Не знаю, сколько бы мы прожили здесь, если бы не мощное жилищное строительство в Москве в годы, предшествовавшие Московским Олимпийским играм. Москвичи помнят, что проблема жилья решалась в 1975-1980 гг., и даже позже, очень эффективно (это уже при Ельцине, который стал “хозяином” Москвы, почти разрушили созданную тогда строительную индустрию города).
Однажды меня пригласили в исполнительный комитет Дзержинского районного Совета и предложили выбрать более просторную квартиру в трех- четырех районах Москвы: на юго-востоке столицы, в районе Серебряного Бора, микрорайонах Бибирево и Медведково. Не знаю почему, но мы с женой избрали Медведково, квартиру на улице Шокальского. С 1977 года мы и жили там. Дети ходили в ясли, детский сад, закончили среднюю школу.
У меня были хорошие отношения с жильцами дома, округой. Когда меня избрали первым заместителем Ельцина в 1990 году, было буквально паломничество жильцов из окружающих нас домов. Люди радовались, поздравляли. Больше года я прожил в этой квартире, уже работая в руководстве Верховного Совета России. В период 19-21 августа 1991 года жильцы здесь сформировали целый отряд и дежурили круглосуточно вокруг нашего дома на случай нападения на мою квартиру...
Как-то моя машина застряла в луже и грязи перед домом и мы долго выбирались. Этот факт стал известен Ивану Силаеву, и он потребовал от финхозуправления Совмина дать ему сведения о моих квартирных условиях, включая учет факторов безопасности. Вскоре Силаев сам позвонил мне и предложил квартиру в том же доме, где он жил сам — на улице Косыгина. Мы осмотрели — квартира была большая, на прекрасном месте, но страшно запущенная, грязная. Месяца два-три ремонтировали, чистили. Въехали. И сразу же появилась подленькая статейка в газете “Гласность”.
Начали осваиваться. Но, странное дело, к чему ни прикоснешься — электрический разряд. Приехали специалисты: так я и не понял их заключение, но рекомендация была однозначной — жить здесь постоянно нельзя. Выехали в Архангельское. Ельцин в разговоре при какой-то встрече вдруг предлагает: въезжайте в бывшую квартиру Горбачева — это ведь по соседству с домом, откуда вам пришлось выехать — там нет непонятных электрических разрядов. Я, конечно, сразу же отверг это предложение. И заодно говорю: “На днях звонил Юрий Михайлович Лужков, пообещал что-то подобрать. Не стоит Президенту ломать голову над моим квартирным вопросом.”
И действительно, через несколько дней приходит Лужков, сообщает, что есть подходящая свободная квартира, кажется, какое-то время в ней жила семья Черненко, когда он заведовал общим отделом ЦК, а потом, кажется, Луис Корвалан или Генсек какой-то еще дружественной партии. Сообщил также, что он предлагал ее Ельцину — тот с супругой осматривал — не подошла... Квартира, действительно, большая. И очень много разных кладовок, наверное, треть всей площади... И тоже очень грязная, запущенная. Опять — ремонт, месяца два-три. И не за счет Верховного Совета, как утверждали некоторые газеты, а из своего собственного, далеко не богатого семейного бюджета. В общем, в начале 1992 года въехали в эту квартиру.
И... отвратительная сцена. Является один крупный ученый деятель, которого я глубоко уважаю, и говорит мне: “Ельцин эту квартиру обещал мне...” Я — буквально сражен. Что делать? Что сказать? Спрашиваю: “Уверяю вас, я этого не знал, может быть, мне выехать?” — “Да нет, Руслан Имранович, я не в этом смысле говорю. Помогите мне получить другую, не худшую. Ведь мы, ученые, должны иметь возможности для нормальной творческой работы. А вы меня “вытащили” из города, где я годами налаживал свой быт...” Этот нелепый казус, кажется, пошел ему на пользу: в возмещение “морального ущерба” получил от Президента огромную дачу, в районе Барвихи. Но у меня на душе остался неприятный осадок.
