Жажда жизни - Стоун Ирвинг (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
Je suis Saint Esprit,
Je suis sain d'esprit
[Я святой дух,
У меня здоровый дух (фр.)].
Несколько дней он вел себя очень тихо. Вид у него был унылый и угнетенный. С Гогеном он едва обмолвился словом. Он не брал в руки кисть. Не читал. Он сидел на стуле и упорно смотрел прямо перед собой, в пространство.
На четвертый день, когда дул свирепый мистраль, он попросил Гогена пойти с ним прогуляться.
– Идем в парк, – сказал он, – я хочу тебе кое—что сказать.
– Разве ты не можешь сказать это дома, ведь здесь нам гораздо уютнее?
– Нет, я не могу говорить сидя в четырех стенах. Мне надо пройтись.
– Ну что ж, пусть будет по—твоему.
Они пошли по проезжей дороге, которая огибала левую окраину города. Чтобы сделать шаг, им приходилось наклоняться вперед всем телом и пробивать мистраль, словно он был чем—то твердым и упругим. Кипарисы в парке гнулись под ветром почти до земли.
– Что ты хотел сказать мне? – спросил Гоген.
Он должен был кричать Винсенту прямо в ухо. Ветер уносил его слова раньше, чем Винсент успевал их расслышать.
– Поль, я все думал эти последние дни. У меня родилась замечательная идея.
– Извини, пожалуйста, но я побаиваюсь твоих замечательных идей.
– Мы все зашли в тупик в своей живописи. А знаешь почему?
– Что, что? Не слышу ни слова. Крикни мне на ухо!
– ЗНАЕШЬ, ПОЧЕМУ МЫ ВСЕ ЗАШЛИ В ТУПИК В СВОЕЙ ЖИВОПИСИ?
– Нет. Почему?
– Потому, что мы пишем в одиночку!
– Что за чепуха!
– Кое—что мы пишем хорошо, кое—что – плохо. И вот, представь, мы соединяем свои силы в одном полотне.
– Мой командир, я ловлю каждое твое слово!
– Помнишь ты братьев Бот? Голландских живописцев? Одному удавался пейзаж. Другой был силен в изображении человеческой фигуры. Они писали картину совместно. Один делал пейзаж. Другой вписывал в него фигуры. И они превосходно работали.
– Короче говоря, к чему это ты клонишь?
– Что? Я не слышу. Подойди поближе.
– Я ГОВОРЮ – ПРОДОЛЖАЙ!
– Поль, именно так и должны делать мы. Ты и я, Съра, Сезанн, Лотрек, Руссо. Мы все должны работать совместно над одними полотнами. Это будет истинная коммуна художников. Мы будем сносить в картину все лучшее, на что каждый из нас способен. Съра – воздух. Ты – пейзаж. Сезанн предметы. Лотрек фигуры. Я – солнце, луну и звезды. Все вместе мы составим одного великого живописца. Что ты скажешь?
– Тю—тю! Нашелся дурак, да не впору колпак!
Гоген разразился хриплым, неистовым хохотом. Ветер швырял его хохот прямо в лицо Винсенту, как швыряет пену с морской волны.
– Командир, – сказал Гоген, когда, насмеявшись, он перевел наконец дух. – Если твоя идея не самая величайшая из всех идей в мире, то провалиться мне на месте! А пока, извини меня, я посмеюсь еще немного.
И он пошел по тропинке, хватаясь за живот и корчась от хохота.
Винсент не шевелясь стоял на месте.
Целая туча черных птиц стремительно опускалась на Винсента с неба. Тысячи черных птиц, крича, летели на него и били крыльями. Они кружились над ним, хлестали его, накрывали с головой своими черными телами, лезли ему в волосы, врывались в уши, в глаза, в ноздри, в рот, погребая его под плотным, траурно—черным, душным облаком трепещущих крыл.
Гоген вернулся назад.
– Слушай, Винсент, давай—ка пойдем отсюда прямо к Луи. По—моему, необходимо отпраздновать рождение твоей восхитительной идеи.
Винсент молча потащился за Гогеном на улицу Риколетт.
Гоген ушел наверх с одной из девушек.
Рашель села к Винсенту на колени тут же в зале.
– Ты не пойдешь ко мне, Фу—Ру? – спросила она.
– Нет.
– Почему же?
– У меня нет пяти франков.
– Тогда, может быть, ты отдашь мне вместо этого свое ухо?
– Отдам.
Гоген скоро вернулся. Они медленно пошли вниз по холму к своему дому. Гоген наскоро проглотил ужин. Затем, не говоря ни слова, он вышел из дома. Он пересек уже почти всю площадь Ламартина, когда услышал за спиной знакомые шаги – короткие, торопливые, сбивчивые.
Он обернулся.
Винсент догонял его, в руках у него была открытая бритва.
Гоген стоял, не двигаясь, не спуская с Винсента глаз.
Винсент остановился в двух шагах от него. Он пристально смотрел на Гогена из темноты. Потом он понурил голову, повернулся и побежал обратно к дому.
Гоген пошел в гостиницу. Он снял там комнату, запер на замок дверь и лег в постель.
Винсент вернулся домой. Он поднялся по красным кирпичным ступенькам в спальню. Взял в руки зеркало, перед которым столько раз писал свой автопортрет. Поставил его на туалетный столик, прислонив к стене.
Он увидел в зеркале свои красные, налитые кровью глаза.
Это конец. Его жизнь прошла. Он читал это по своему лицу.
Лучше свести все счеты сейчас же.
Он поднял бритву. Он почувствовал, как острая сталь прикоснулась к горлу.
Чьи—то голоса шептали ему странные, небывалые слова.
Арлезианское солнце метнуло между его глазами и зеркалом вал ослепительного огня.
Одним движением бритвы он отхватил, правое ухо.
На голове осталась лишь узкая полоска мочки.
Он выронил бритву из рук. Обмотал голову полотенцем. Кровь большущими каплями падала на пол.
Он вынул ухо из таза. Обмыл его. Завернул в несколько листков бумаги, потом упаковал сверток в газету.
Он натянул на обмотанную голову баскский берет. Спустился по лестнице к двери. Перешел площадь Ламартина, поднялся на холм, позвонил у входа в дом номер один на улице Риколетт.
Служанка открыла дверь.
– Позови мне Рашель.
Через минуту вышла Рашель.
– А, это ты, Фу—Ру! Чего тебе надо?
– Я принес тебе кое—что.
– Мне? Подарок?
– Да, подарок.
– Как это мило с твоей стороны, Фу—Ру.
– Смотри, береги его. Это подарок на память от меня.
– А что это такое?
– Разверни, увидишь.
Рашель развернула бумагу. Она в ужасе уставилась на ухо. Потом как мертвая рухнула на плиты тротуара.
Винсент поплелся прочь. Он шел вниз по склону холма. Пересек площадь Ламартина. Потом затворил за собой дверь и лег в кровать.
Когда Гоген утром в половине восьмого пришел к дому Винсента, там у дверей была уже толпа народа. Рулен в отчаянии ломал руки.
– Что вы сделали со своим товарищем, сударь? – спросил Гогена какой– то человек в котелке, похожем на дыню. Тон у него был резкий и суровый.
– Право, не знаю...
– Ну, нет... вы прекрасно знаете... он мертв.
Прошло довольно много времени, прежде чем Гоген вновь обрел способность соображать. Взгляды, которые бросала на него толпа, словно разрывали его на части, стискивали ему горло.
– Пройдемте наверх, сударь, – сказал он запинаясь. – Там мы сможем спокойно поговорить.
В нижних комнатах на полу валялись мокрые полотенца. Ступеньки лестницы, которая вела в спальню Винсента, были запачканы кровью. Винсент лежал на кровати, плотно укрытый простынями, скрюченный, словно ружейный курок. Жизнь, казалось, покинула его. Осторожно, очень осторожно Гоген коснулся тела Винсента. Оно было теплое. Гоген почувствовал, как к нему внезапно возвращается прежняя бодрость и энергия.
– Будьте любезны, сударь, – сказал он ровным, тихим голосом полицейскому комиссару, – разбудите этого человека как можно осторожнее. Если он спросит обо мне, скажите ему, что я уехал в Париж. Встреча со мной может оказаться для него губительной.
Полицейский комиссар послал за доктором и каретой. Винсента повезли в больницу. Рулен, тяжело вздыхая, брел рядом.
Доктор Феликс Рей, молодой врач Арльской больницы, был коренастый, приземистый человек со скуластым лицом, острым подбородком и стоявшими дыбом жесткими черными волосами. Он перевязал Винсенту рану и поместил его в комнату, напоминавшую келью, из которой было вынесено все лишнее. Уходя, он запер дверь на ключ.
