Горизонты и лабиринты моей жизни - Месяцев Николай Николаевич (читать книги онлайн полностью .txt) 📗
На следующий день Лена в школе не появилась. Обо всем случившемся мы рассказали Вале Сарычевой, старшей пионервожатой школы. Не появилась Лена в школе и на следующий день, и в последующие дни; на четвертый — ее тело всплыло около Малого Каменного моста близ Дома правительства. Почему она покончила с собой именно у Дома правительства? У кого из проживавших там она хотела вызвать сочувствие или получить поддержку, или выразить свой протест? Конец был самый крайний, на который способен пойти человек!
Хоронили Лену Моркову всей школой. Природа плакала, дождинки катились по нашим лицам и смешивались со слезами. Хоронили молча.
Поразительным во всей этой печальной истории было то, что случай самоубийства умолчали. Нас с Кухтиным никто не расспрашивал и не допрашивал. С годами, взрослея, я возвращался к потрясшему меня событию, обдумывал случившееся с Леной Морковой как профессиональный следователь-чекист и пришел к выводу, что кому-то, кто имел власть, было невыгодно провести объективное расследование по поводу самоубийства молодой, в расцвете сил и способностей девушки, всей душой любившей Советскую отчизну. Смерть Лены Морковой потрясла меня. Она побуждала к тому, чтобы быть честным и смелым и не впадать в отчаяние, в крайности, даже в самых, казалось бы, безысходных обстоятельствах. Смерть Лены взывала к справедливости против произвола.
Школа дала мне знания, привила вкус к труду и общественной работе. Научила уважать старших товарищей, ценить дружбу. Воспитала верность идеалам справедливости, добра, совестливости. Такими же делала школа и моих соучеников. Вглядываясь из настоящего в их прожитое прошлое, я не отыщу ни одного, кто предал бы идеалы нашей юности. Таких нет!
Да пусть не посетует на меня читатель за мою, может быть, неуклюжую попытку дать хотя бы краткую характеристику некоторым моим друзьям по школе. Надеюсь, что сказанного будет достаточно, чтобы убедиться в их нравственной силе и красоте. Из таких ребят складывалось наше поколение. Ведь 10-й «А» класс 279-й московской школы был не единственный — таких, с такими красивыми юношами и девушками, было тысячи, десятки тысяч. И не только в школах… Но сначала я хочу немного рассказать о наших школьных учителях.
Учитель химии — наш классный руководитель — Сергей Евгеньевич Козленко. Для нас он был и педагогом, и старшим товарищем, и другом. Он одним из первых ушел на фронт, где и сложил свою голову. Он не страшился тяжелых обстоятельств жизни и старался воспитать нас смелыми людьми.
Из-за тяжелой болезни в годы войны, рано, в возрасте 39 лет, ушел из жизни замечательный человек, отдававший свой педагогический талант, организаторские способности сплочению школьного коллектива учитель физики Иван Маркович Капуста. И С.Е. Козленко и И.М. Капуста были настолько ревнивы в части нашего ребячьего отношения к ним, что на заседаниях педагогического совета школы их рассаживали подальше друг от друга, чтобы Козленко не «съел» Капусту.
Вера Николаевна Лукашевич — учительница русского языка и литературы, мастерски, под стать лучшим актерам, читала вслух. Каждый новый учебный год ее первый урок начинался с чтения небольшого рассказа о тяжелой людской доле и вмешательстве человека честного, сильного и торжестве, в конечном счете, правды и справедливости. В классе всегда стояла необычная тишина, на которую накладывался голос Веры Николаевны. Она читала, и по мере нарастания драматизма в рассказе нос ее краснел, из глаз начинали катиться слезы — она их не стеснялась. Не стеснялись и мы своих слез. …С какой радостью мы ходили на ее уроки литературы — уроки жизни.
…Шла Великая Отечественная. В середине лета 1944 года, перед боями на центральном участке советско-германского фронта, мне дали на пять дней отпуск. Из-под Смоленска доехал до Москвы, до своего Останкино. Отпустил у Шереметевского дворца автомобиль и пошел вдоль берега пруда. Тихо. Шагаю и всматриваюсь в родные места… Все как до войны: сверкает солнце, пышная зелень укрыла дома, на зеркальной поверхности воды плавают чайки… И все-таки было не как до войны. Во всем чувствовались настороженность, скрытая тревога, а может, это шло от меня самого: состояние постоянного напряжения, выработанного там, на фронте, стало привычным.
Иду. Впереди медленно семенит старушка с мешком на спине. Подошел поближе, и что-то знакомое показалось мне в ее фигуре, во всем облике. Поровнялись. Смотрю — Вера Николаевна. Я, ничего не говоря, стал аккуратно снимать с ее плеч мешок. Она крепче схватилась за него, подняла на меня, «покусителя», глаза и узнала. Поставил я мешок с картошкой на землю. Обнял Веру Николаевну и пошел ее провожать домой. Рассказы, расспросы обо всех и обо всем, что было близко и дорого в довоенную пору.
Поведала Вера Николаевна и о том, что по ходатайству педагогического совета школы решением районного отдела народного образования было разрешено ознакомить троих из 10-го «А» класса — меня, Толю Серебрякова, Володю Брюханова — с вопросами, которые будут содержаться в билетах на выпускных экзаменах по немецкому языку. У каждого из нас в течение ряда лет стоял по немецкому языку круглый неуд, при положительных отметках по другим предметам. Это была новость, подтверждающая внимание и заботу, которые проявляли наши учителя к будущему своих питомцев.
…А дело было так. Накануне выпускного экзамена сидел я в комсомольской комнате и занимался какими-то делами. Заходит Василий Митрофанович — учитель немецкого языка, который вел уроки не в нашем классе, и спрашивает: «Ты готов завтра сдавать экзамен?» Отвечаю: «Нет, летом пойду куда-нибудь работать, а осенью сдам». Василий Митрофанович говорит: «Пойдем в останкинский парк, поговорить надо». В парке сели в тенечке на скамейку, достал он учебник немецкого языка, открыл в нем статью «Front zum Front». Отчеркнув первый параграф, сказал, чтобы я его выучил наизусть; помог сделать грамматический разбор фраз этого параграфа и для верности продиктовал мне все, что я должен вызубрить. Василий Митрофанович сказал также, чтобы я нашел Серебрякова и Брюханова и сообщил им, что Серебряков должен знать назубок второй параграф, а Брюханов — третий из той же статьи, что я быстро и сделал. Нашли Илью Бурштейна — знатока немецкого, он вдолбил в наши головы все, что было нужно.
Утром мы, как и весь класс, пришли на экзамен. Сидим. За столом экзаменационная комиссия. Мария Исааковна, учительница немецкого языка нашего класса, вызывает к столу, на котором стопкой сложены экзаменационные билеты, нас троих: «Месяцев, Серебряков, Брюханов». Подхожу и хочу взять билет из середины стопки. Василий Митрофанович говорит: «Чего ты копаешься в билетах?» Я понял его «намек», засунул билет обратно в середину, взял первый сверху, а там вопросы, подсказанные мне накануне. Ответил. Получил удовлетворительную оценку. За мной следом «сдали» экзамен Толя Серебряков и Володя Брюханов.
Рассказывала Вера Николаевна, а сама была грустной. Отдал я ей на прощание свой офицерский фронтовой паек. Обнял. Она заплакала. Я пошел. В Москве других родных у меня тогда никого не было. Была Москва, Останкино…
Не помню в каком году, мы отмечали день рождения Веры Николаевны. Собралось нас, ее учеников, столько, что сидели и стояли в ее «самой большой» комнате впритык, по очереди пили чай, вспоминали школьные годы. Прощаясь, Вера Николаевна показала мне на орден Ленина, висевший на ее груди, затем положила свою руку на значок депутата Верховного Совета СССР, который был на лацкане моего пиджака, и, обняв меня, сказала: «Будь всегда похож на него!»
Наши дорогие школьные учителя прививали нам чувство глубочайшего уважения к своему народу, породившему созвездие великих людей науки, литературы, искусства, людей, которым подражали миллионы. Выделили из своей среды когорты альтруистов, пожертвовавших своим благополучием. Они, наши учителя, убеждали нас в том, что социалистический строй — это прежде всего строй справедливости, и не только социальной: вместе с ним в обществе восторжествуют красота и свобода. Низкий поклон вам, наши учителя!
