Алтайские сказки - Гарф Анна Львовна (бесплатные полные книги txt) 📗
— Ты как смеешь смотреть на Алтын-Чач?
Намотал Караты-хан косу раба на свою медную руку и перебросил его через две горы.
С сердцем холодным, как вечный камень, с черным сердцем вернулся домой Эскюзек.
— А, это ты, Эскюзек! Где золотое яйцо?
Ременной плетью ударил Эскюзека Караты-хан.
— Питающийся человеческой кровью Караты-хан! — крикнул Эскюзек. — Хвастаясь силой, не бей слабого. Злым языком молчаливых не оскорбляй. Под худым седлом ходит добрый конь. Под рваной шубой может оказаться богатырь непобедимый.
Схватил тут Эскюзек Караты-хана за соболий ворот и стащил с темнобурого коня.
Караты-хан обеими руками обхватил Эскюзека. Началась великая борьба. Семь лет тягались. По щиколотку уходили их ноги в землю на твердом камне. По колено увязали в рыхлой почве. Ни один не упал. Ни один не коснулся земли рукой. Девять лет боролись. Земля дрожала от их борьбы. Горы прыгали, как сарлыки [14], а холмы, как лани. Озера вышли из берегов. Реки бросались с камня на камень в разные стороны.
Вот Эскюзек уже тронул землю левой рукой и правым коленом тронул.
— Эй, братья волки! Ой, орлы Кан-Кередэ, помогите!
Раскинув крылья над горами и долинами, прилетели орлы. Серые волки, как серые вихри, в семь глотков сожрали темнобурого иноходца, семь раз выплюнули. Орлы Кан-Кередэ железными когтями подцепили Караты-хана, унесли его на дно неба и сбросили оттуда на вечный горный ледник. Собакам куска мяса не осталось от тела Караты-хана. Иголкой раз поддеть не осталось куска от шкуры Караты-хана. Ветер развеял прах его, словно пыль.
Как с тех пор жили Алтын-Чач и Эскюзек, что стало с семью волками, где теперь птицы Кан-Кередэ, никто нам не мог рассказать.
Мышь и верблюд
В году двенадцать месяцев, у каждого месяца свое название. А прежде, давным-давно, у каждого года из двенадцати тоже было свое имя: год Зайца, Коня, Коровы, Кабана…
Только не было года Верблюда и не было года Мыши.
— Хочется, чтоб в честь меня назвали хоть какой-нибудь, хоть самый последний год, — сказала мышь.
— И я-а-а! — заорал верблюд. — И я хочу! — Потом он оттопырил нижнюю губу и покосился на мышь: — Кто из нас первый заметит восход солнца, пусть тот и даст имя году.
Мышь согласилась.
Верблюд тут же повернулся мордой к востоку и уставился в небо. Стоит, смотрит, даже мигнуть боится. Долго стоял, потом плюнул и лег.
— Все равно я увижу солнце раньше, чем его увидит мышь. Моя шея куда длиннее, голова выше.
Уж полночь. Мышь около верблюда — как наперсток рядом с котлом.
— Я до утра не доживу, — плачет мышь. — Тут горностаем пахнет. Кошка меня чуть не съела. Сова сидит сторожит. Лиса бегает. Милый верблюд, позвольте влезть к вам на задний горб.
Верблюд оглянулся: горб куда ниже головы.
— Ну, ладно, садись. Только не смей смотреть на восток. Смотри на запад.
Осторожно, чтобы не рассердить верблюда, мышь взобралась к нему на задний горб и повернулась к западу.
Им обоим эта ночь показалась очень длинной. Вот заалел восточный край неба. Верблюд вытянул шею, задрал голову. «Сейчас, — думает, — я первый увижу солнце».
— Ой, солнце, солнце! — пискнула мышь.
— Солнце на западе? — фыркнул верблюд и обернулся.
Как великан без рубахи, стояла западная гора, освещенная первым утренним лучом.
Так один год из двенадцати стал называться годом Мыши.
Не удивляйся, когда тяжело нагруженный верблюд вдруг побежит рысью и запрыгает, будто горный козел: это он увидел мышь и гонится за ней, чтобы убить. Ни один верблюд не может спокойно на мышь смотреть за то, что она первая увидела солнце.
Скупая лягушка
Жила-была лягушка. Вот раз она вышла из своего дома, из круглого озера, И прыг-прыг — пошла гулять. Прыг-прыг — и дорогу домой потеряла.
А тут еще, на беду, попала она на муравьиную тропу. Муравьи десятками взбежали ей на спину. Сотнями вцепились ей в живот.
— Ой, — заплакала лягушка, — ай! Как вам не стыдно заблудившегося кусать, у голодного кровь сосать?!
Муравьям в самом деле стало очень стыдно. Низко поклонились они ей и говорят:
— Уважаемая лягушка! Пожалуйте к нам в гости — пищу нашу кушать, мед пить.
Лягушка согласилась. Что ела, не помнит. Какую беседу за столом вела, сама не поняла. На чем спала, и то не знает. Так много она меду выпила — совсем пьяная была.
Утром проснулась и просит одного муравья:
— Пожалуйста, влезь на эту лиственницу, посмотри, в какой стороне мой дом.
Муравей влез на дерево и говорит:
— Вон там на западе блестит озеро. Хотите, покажу вам короткую дорогу?
— Ах, какой ты добрый! — обрадовалась лягушка. — Пойдем, пойдем. Я тебя за это хорошо угощу.
— Нет, — отвечает муравей, — я один угощаться несогласен. Мы все вас вчера поили-кормили. Сегодня, если хотите, тоже нас всех позовите. Мы народ дружный. Ни работать, ни отдыхать врозь не умеем.
И лягушка позвала всех муравьев к себе в гости. Вот она прыг-прыг — как зеленый камушек, а муравьи за ней ручьем текут.
Все, все, сколько их было в этом муравейнике, и в том, и в третьем, и в десятом, и в тысячном, — все муравьи из леса к лягушке в гости идут.
Пришли к озеру. А лягушка и говорит:
— Вы, муравьи, здесь постойте, я сейчас пойду распоряжусь насчет угощения, — и бултых в воду.
Муравьи день стоят, два дня стоят — однако лягушки все нет.
На седьмой день рассердилась муравьиная матка.
— Ну, — говорит, — лягушкиного угощенья ждать — с голоду умрешь!
Подтянула она потуже свой пояс и пошла домой. И все муравьи затянули свои пояса и отправились восвояси.
Так с тех пор и поныне ходят муравьи с брюшком, перетянутым туго-натуго.
Это они с того случая все еще не отъелись.
Хан Сары-Каан
Жил в Алтае хан Сары-Каан. Скота у него — как муравьев. Богатства его, подобно высокому берегу, окаймляли аил. А сам хан Сары-Каан горького от сладкого различить не мог. Черное с бурым путал.
Вот раз хан Сары-Каан посылает своего раба:
— Узнай, кто у моей дочери родился.
Пошел раб, видит — девочка. Испугался он, идет домой и думает: «Как быть? Скажу: сын — хан Сары-Каан поверил бы, да ему люди объяснят, тогда мне за ложь голову долой. Скажу: дочь — за дурную весть все равно шею под топор».
Пришел домой.
— Ну, — кричит хан Сары-Каан, — кто родился? Говори скорее. Пусть мои уши порадуются.
Раб не может рта раскрыть. Подол старой овчинной шубы по коленкам хлопает. Шапка в руках дрожит. Коса на левое ухо свесилась. Зубы стучат, как в большой мороз.
— Де-евочка…
— А я говорю — сын, значит — сын. Где мои палачи?
Прибежали палачи, раба ремнем скрутили. Тут вдруг перепелка прилетела, хану на голову села.
— Эй, раб, — взвыл хан Сары-Каан, — сейчас же перепелку поймай!
Развязали ремни палачи. Раб протянул руку к перепелке.
— Глупый ты, глупый! — засмеялся хан Сары-Каан. — Кто же птицу руками ловит? Возьми железную кувалду и ударь.
Хан Сары-Каан строго приказал. Раб не смеет ослушаться. Кряхтя, обеими руками кувалду поднял. Размахнулся. Перепелка свистнула и улетела, а железная кувалда всей своей тяжестью опустилась на голую башку хана Сары-Каана.
