Чернильное сердце - Функе Корнелия (читаем книги TXT) 📗
Фенолио тоже не завтракал. Он писал. Он писал без остановки, исписывал лист за листом, рвал то, что написал, начинал сначала, откладывал в сторонку исписанный лист и тянулся за новым, морщился, рвал его — и начинал все сызнова. Так прошло уже много часов, а неразорванных страниц набралось только три. Всего три. Услышав голос Басты, он поспешно спрятал их под матрац, а порванные затолкал ногой под кровать.
— Мегги, скорее! Помоги мне их собрать! — прошептал он. — Он не должен видеть эти листы, ни одного, понимаешь?
Мегги машинально послушалась, но думала только об одном: зачем пришёл Баста? Может быть, у него есть для неё новости? Может быть, он хочет увидеть, какое будет у неё лицо при известии, что ей незачем больше дожидаться Мо?
Фенолио снова сел за стол и положил перед собой чистый лист, поспешно царапая на нём что-то. В этот момент дверь отворилась.
Мегги задержала дыхание, как будто она могла задержать этим и слова — слова, которые слетят сейчас с языка Басты и разорвут ей сердце.
Фенолио отложил ручку и встал с ней рядом.
— В чём дело? — спросил он.
— Я пришёл за девчонкой, — сказал Баста. — Её вызывает Мортола. — В голосе его звучало раздражение. Он явно считал ниже своего достоинства заниматься такой чепухой.
Мортола? Сорока? Мегги посмотрела на Фенолио. Что бы это значило? Но старик только растерянно пожал плечами.
— Наша голубка должна заглянуть в книгу, которую ей предстоит читать сегодня вечером, — пояснил Баста. — Чтоб она не запиналась, как Дариус, и не испортила дела. — Он нетерпеливым жестом подозвал Мегги: — Да шевелись же ты!
Мегги шагнула было к нему, но остановилась.
— Сперва я хочу узнать, что произошло ночью. Я слышала выстрелы.
Баста улыбнулся.
— Ах, это! — Зубы у него были такие же белые, как рубашка. — Кажется, твой отец хотел тебя навестить, но Кокерель не пустил его в дом.
Мегги так и замерла на месте, словно остолбенела. Баста схватил её за локоть и потащил за собой. Фенолио пытался увязаться за ними, но Баста захлопнул дверь у него перед носом. Фенолио что-то крикнул вслед, но Мегги не расслышала. В ушах у неё так шумело, будто вся её кровь в бешеном порыве билась о барабанную перепонку.
— Ему удалось удрать, если тебя это утешает, — сказал Баста, подталкивая её к лестнице. — Но это, если вдуматься, не так уж важно. Кошки, по которым стреляет Кокерель, тоже иногда уползают, но потом их все равно находят где-нибудь дохлыми.
Мегги из всех сил пнула его по голени и кинулась вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, но Баста быстро её догнал. С перекошенным от боли лицом он схватил её за волосы и подтащил к себе.
— Больше так не делай, милашка, — прошипел он ей в лицо. — Радуйся, что ты сегодня выступаешь в главной роли на нашем празднике, а то бы я свернул твою тонкую шейку тут же на месте.
Мегги больше и не пыталась. Да если б и захотела, то не смогла бы: Баста так и не выпустил её волосы. Он тащил её за собой, как непослушную собаку. У Мегги от боли выступили слёзы на глазах, но она отвернула голову, чтобы Баста этого не видел.
Он привёл её в подвал. В этой части дома она никогда не была. Потолок здесь был низкий, ещё ниже, чем в том застенке, куда сперва заперли её, Мо и Элинор. Стены были выбелены, как в верхней части дома, и так же много было дверей. Большую часть их, похоже, давно не открывали. На некоторых висели тяжёлые замки. Мегги подумала о сейфах, про которые ей рассказывал Сажерук, и о золоте, которое Мо вычитал Каприкорну в церкви. «Они промахнулись, — думала она. — Конечно, промахнулись. Хромоногий совсем не умеет целиться».
Наконец они остановились у одной из дверей. Она была из другого дерева, чем прочие, с красивыми естественными разводами, как тигриный мех. Древесина отливала красным в свете голой электрической лампочки, освещавшей подвал.
Баста тихо сказал Мегги, прежде чем постучать:
— Если ты, голубушка, вздумаешь вести себя с Мортолой так же нагло, как со мной, она подвесит тебя в сетке под потолком церкви, и ты будешь там висеть, пока не начнёшь от голода глодать верёвки. По сравнению с ней сердце у меня мягкое, как у плюшевой игрушки, которую маленьким девочкам кладут в кроватку, чтобы лучше спалось.
Мегги почувствовала на своём лице его пахнущее мятой дыхание. Она, наверное, никогда больше не сможет взять в рот ничего, что пахнет мятой.
Комната Сороки была такого размера, что могла бы служить бальной залой. Стены, красные, как и в церкви, были почти сплошь завешаны картинами в золочёных рамках. Здесь были дома и люди, теснившиеся на стене, как толпа на маленькой площади. В самом центре висел портрет Каприкорна. Он был в такой же золотой раме, но намного крупнее. Художник был так же мало искушён в своём ремесле, как скульптор, сделавший статую Каприкорна в церкви. Лицо Каприкорна на этом портрете было круглее и мягче, чем в действительности, а странно женственный рот висел под слишком коротким и широким носом, как экзотический плод. Только глаза художник сумел передать верно. Совсем как настоящие, они смотрели на Мегги сверху вниз без всякого выражения. Так смотрят на лягушку, которую собираются потрошить, чтобы рассмотреть её внутренности. В деревне Каприкорна она поняла: самое страшное, что может быть написано на человеческом лице, — отсутствие жалости.
Сорока сидела неестественно прямо в зелёном бархатном кресле с высокой спинкой, установленном под портретом сына. По её виду заметно было, что сидеть она не привыкла, — женщина, которая всегда трудилась не покладая рук, без дела чувствует себя неуютно. Но собственное тело, видимо, вынуждало её иногда присесть в это громоздкое, слишком для неё большое кресло. Мегги заметила, как нависают над ступнями её отёкшие щиколотки, как бесформенны ноги ниже острых колен. Сорока поймала её взгляд и оправила подол юбки.
— Он сказал тебе, зачем я тебя вызвала? — Она с трудом поднялась.
Мегги видела, как она оперлась ладонью о стоявший рядом столик и стиснула зубы. Басте радостно было наблюдать её слабость, на губах у него заиграла улыбка, но тут Сорока взглянула на него, и под её ледяным взглядом улыбка тут же погасла. Она нетерпеливо подозвала Мегги. Девочка замешкалась на мгновение, и Баста подтолкнул её в спину.
— Иди сюда, я тебе кое-что покажу.
Сорока медленной, но уверенной походкой подошла к пузатому комоду, слишком тяжёлому для своих изящно изогнутых ножек. На комоде, между двумя бледно-жёлтыми лампами, стояла деревянная шкатулка. Она была сплошь покрыта узором из крошечных дырочек.
Когда Сорока подняла крышку, Мегги отпрянула. В шкатулке лежали две змейки, тонкие, как ящерицы, и не длиннее, чем рука Мегги от локтя до кисти.
— У меня в комнате всегда очень тепло, чтобы они не засыпали, — пояснила Сорока, открывая верхний ящик комода и доставая оттуда перчатку. Перчатка была из прочной чёрной кожи и такая жёсткая, что она с трудом просунула туда узкую руку. — Твой друг Сажерук здорово подвёл Резу, поручив ей искать книгу, — продолжала она, засовывая руку в шкатулку и крепко схватив змейку пониже плоской головы. — Поди сюда, живее! — прикрикнула она на Басту, протягивая ему извивающуюся тварь.
Мегги видела по лицу Басты, как всё его существо восстаёт против этого, но всё же он подошёл и взял змею в руки. Он держал извивающееся чешуйчатое тельце как можно дальше от себя.
— Видишь, Баста не любит моих змеек, — с улыбкой заметила Сорока. — Он их никогда не любил. Впрочем, это не удивительно: насколько я знаю, Баста, кроме своего ножа, вообще ничего не любит. А ещё он верит, что змеи приносят несчастье, хотя это, конечно, полная чушь.
Мортола протянула Басте вторую змею. Мегги увидела крошечные ядовитые зубы в открывшейся пасти. На мгновение ей стало чуть ли не жалко Басту.
— Ну, что скажешь? Хороший тайник, правда? — Сорока в третий раз сунула руку в шкатулку.
Теперь она достала оттуда книгу. Мегги догадалась бы, что это за книга, даже если бы никогда раньше не видела яркой обложки.
