Грезы и сновидения (Сказки. Совр. орф.) - Шрейнер Оливия (первая книга .txt) 📗
Я видел пустыню и в ней женщину. Она приближалась издалека и шла к берегу темной реки. И берег был обрывист и высок [1]. И на нем она встретила старца с длинной белой бородой и посохом в руке, на котором было написано: «разум». И он спросил ее, зачем она пришла.
Она ответила:
— Я женщина, и ищу страну свободы.
— Она перед тобой.
— Я перед собой не вижу ничего, кроме темной бегущей реки с высоким крутым берегом и тяжелым сыпучим песком.
— А далее?
— Я ничего не вижу; только временами, когда я осеняю глаза рукою, мне на другом далеком берегу мерещатся деревья, холмы и сияющее над ними солнце.
— Это страна свободы.
— Как могу я достигнуть ее?
— К ней ведет только один путь: это — вниз по крутой и каменистой стезе труда и сквозь воды страданий. Другого пути нет.
— А моста там нет?
— Нет.
— А вода глубокая?
— Глубокая.
— А дно гладкое?
— Гладкое; твоя нога пять раз поскользнется и ты, может быть, погибнешь.
— Переправлялся ли уже кто-нибудь на ту сторону?
— Некоторые пытались.
— Есть-ли какие-нибудь следы, указывающие, где лучше можно перейти в брод?
— Они еще никем не проложены.
Она осенила глаза рукою и сказала: пойду. Но старец остановил ее:
— Тогда ты должна сбросить одежду, которую ты носила в пустыне, ибо в воде ее потянет ко дну.
И она радостно сбросила с себя плащ древних укоренившихся мнений, весь изношенный и дырявый, сняла с себя пояс, которым она так долго украшала себя, и из-под него вылетел целый рой моли.
И старец продолжал: скинь с ног своих обувь подвластности.
И она стояла почти нагая, только белое легкое одеяние облекало ее.
— Это платье ты можешь оставить на себе: в стране свободы все ходят так. Оно не тонет, оно всегда поднимается на поверхность воды.
И я увидел, что на этом одеянии на груди было написано «истина». Оно было белое, солнце нечасто светило на него, верхние платья прикрывали его.
И старец сказал женщине: возьми этот посох и держи его крепко. В тот день, когда он выскользнет из твоих рук, ты погибнешь. Ставь его перед собой и нащупывай им дорогу и там, где он не достанет дна, не ставь своей ноги.
И она сказала: я готова в путь.
Но он остановил ее: нет, подожди, что у тебя у груди?
Она молчала.
— Раскройся и дай мне посмотреть.
И когда она раскрылась, я увидал у ее груди крошечное создание, прильнувшее к ней; золотые кудри сбились на его головке, коленки согнулись и прижались к ней, а ручонки его крепко ухватились за ее грудь.
И Разум спросил: кто он и что здесь делает?
— Посмотри на его крылышки, — сказала она.
— Отними его.
— Он заснул и сосет. Я возьму его с собой в страну свободы. Он еще ребенок; я так долго, так долго лелеяла его. В стране свободы он сделается мужем. Мы будем ходить с ним рука об руку и он осенит меня своими большими белыми крыльями. Одно только слово «страсть» шептал он мне в пустыне. Я мечтала, что, может быть, в той стране он научится говорить «дружба».
— Спусти его!
— Я понесу его вот так, одной рукой, другой буду грести воду.
— Спусти его наземь. Когда ты будешь в воде, ты забудешь, что тебе надо бороться и будешь думать только о нем. Положи его наземь. Он не умрет. Когда он почувствует, что ты оставила его одного, он распустил свои крылья и полетит. Он будет раньше тебя в стране свободы. Те, которые достигают страны свободы, знают, что первая рука помощи, протянутая им с того берега, есть рука «любви». Он будет мужем тогда и не будет более младенцем. У груди твоей он не может возмужать. Спусти его, чтобы он мог вырасти.
И она отняла его от своей груди, и он укусил ее так, что кровь капнула на землю. И она положила его и прикрыла свою рану. Потом она наклонилась над ним и погладила его крылышки. И я увидел, как волосы на ее челе побелели как снег и она из молодой превратилась в старую женщину.
И она стояла на самом краю берега и вскричала:
— Зачем иду я в эту далекую страну, которую еще никто никогда не достигал? О, как одинока я, как безгранично одинока!
И Разум, этот седой старец, сказал ей:
— Тсс… Слышишь ли ты что-нибудь? Она напряженно прислушалась и сказала: я слышу шаги тысяч и десятков тысяч ног; они вышли на эту дорогу.
— Это шаги тех, которые следуют за тобой. Иди вперед. Проложи след к краю воды. Там, где ты стоишь теперь, дорога будет выровнена тысячами и сотнями тысяч ног.
И он продолжал: видела ли ты, как саранча переправляется через поток? Сначала одна спускается к воде, и ее уносит течением, за ней идет другая, затем третья, четвертая и т. д. и, наконец, из массы нагроможденных тел образуется мост, по которому переходят все остальные.
— А первые, которых уносит течение и которые навсегда пропадают без вести, тела их даже не служат мостом для переправы других?
— И уносятся течением и пропадают без вести. И что же из этого?
— И что же из этого… — сказала она.
— Они прокладывают стезю к краю воды.
— Они прокладывают стезю к краю воды… А по мосту, который будет построен из наших тел, кто перейдет?
— Весь человеческий род.
И женщина схватила посох и пошла.
И я видел, как она спустилась по крутому берегу к темной реке.
И я проснулся. Все вокруг меня было залито желтым светом заходящего солнца, и торчавшие, как пальцы, сучки белесоватых кустов так и светились. Лошадь моя мирно паслась возле меня. Я повернулся на бок и стал наблюдать муравьев, целыми мириадами сновавших по красному песку. И я подумал, что мне пора пуститься в путь — время стало прохладней. Но тяжелая дремота опять сковала мои члены, голова моя опустилась, и я заснул еще раз. И мне приснился сон.
Мне снилось, что я вижу страну, и на холмах ее рука об руку ходили свободные и счастливые женщины и мужчины. И они смотрели друг другу в глаза, и в них не было страха. И я видел, что женщины между собою тоже все держались за руку. И я спросил стоявшего подле меня:
— Какая это страна?
— Он сказал: это страна свободы.
— Я спросил: где она?
— Он ответил: на земле.
— Я спросил: когда достигнут ее люди?
— Он ответил: в грядущем.
И когда я проснулся, я увидал все вокруг себя озаренным вечерним светом; на низких холмах лежало заходящее солнце, муравьи медленно тащились домой, и чудная прохлада разлилась в воздухе. Я подошел к своей лошади, которая спокойно стояла и паслась. И солнце закатилось за далекими холмами, но я знал, что на следующий день оно опять взойдет.
Дикие пчелы
(из письма к другу)
У открытого окна сидела мать. До нее доносились голоса детей, игравших внизу под акациями, а жаркий полуденный воздух все больше и больше наполнял комнату. Дикие пчелы со своими желтыми от цветочной пыли лапками то влетали в комнату, то вылетали из нее, садились на ветки акаций и жужжали без умолку. Она сидела на низком кресле перед столом и что-то чинила. Из корзинки, стоявшей перед ней, она достала свою работу, часть ее упала на колена и на половину закрыла лежавшую перед ней книгу. Она шила и следила за движением своей иголки и, наконец, монотонное жужжание пчел и шум детских голосов в ее ушах слились в один неясный шепот, а иголка стала двигаться все медленнее и медленнее. И пчелы, те длинноногие, осоподобные трутни, которые не делают меду, все ближе и ближе подлетали к ее голове с громким жужжанием. Отяжелев от сна, она положила на край стола свою руку, с натянутым на нее чулком, а на руку голову. Голоса детей на дворе казались ей то близкими, то далекими и все больше и больше сливались в ее ушах; потом они совсем перестали доноситься до нее, и мать стала только ощущать своего девятого ребенка, лежавшего у нею под сердцем. Пчелы продолжали летать у нее над головой, а она, склонившись вперед, спала, и волшебный сон проносился перед нею.
