Пироскаф «Дед Мазай» - Крапивин Владислав Петрович (читаем полную версию книг бесплатно .TXT) 📗
— Маленькими, автоматическими. Ты ведь, наверно, замечал, что рядом все время жужжат шмели. Все думают, что настоящие, а это — аппаратура. Управляется издалека… Том, я не знала, что ты не знал. Мне казалось, что все про это говорят…
— Никогда не слыхал…
— Том, а может… ну и пусть? Не переживай. Чем тебе плохо-то? Или… обидно, да?
Он посидел, потрепал себе заросший затылок. Мотнул головой.
— Ладно, «венсеремос». Не привыкать. У нас в детдоме этих камер натыкано в каждую щель… Видимо, везде такая жизнь…
— Том… ты на меня не злишься?
— Да на тебя-то за что?
— Я ведь тоже в этом фильме. Только в крошечной роли…
— Ты же не обманывала меня…
— Я не знала…
Сушкин взял её ладони, сложил. Коснулся щекой. Они были горячие.
— Кать, ты ни при чем. Наоборот… хорошо, что ты нашлась…
Подошла косматая, как овчинная шапка, собачонка. Мокрым носом ткнулась в ногу Кате, потом Сушкину.
— Ой, это Мочалка. Бабушкина собака. Бабушка, наверно, прислала её за мной…
— Давай, я тебя провожу…
Донби перебрался жить во дворец. Сказал, что там более подходящий климат для зародыша в яйце. Ему выделили длинную комнату позади дворцовой кухни. Донби поставил там на круглый стол широкий кувшин, положил на его горловину яйцо и согревал его двумя головами. Бывало, что и засыпал так, раскинув на полу ноги.
Сушкин иногда ночевал у Донби — чтобы поболтать с Доном и Бамбало перед сном. Те знали немало анекдотов и небылиц. Пришёл он сюда и сейчас. Но не для пустой болтовни. Хотел выяснить побольше, прежде чем объясняться с вероломным капитаном Поддувало.
Он сказал с порога:
— Донби, ты знал, что снимается кино?
— А? — страус поднял от яйца об головы. Растопырил ресницы. Они были длинные, пушистые и… наивные такие.
— Я говорю: вы, Дон и Бамбало, знали что идёт съёмка фильма?
— Р-л-разумеется, знали…
— А ты разве не знал? — удивился Бамбало.
Да, они все-таки жили в каком-то своём мире. В мечтах о далёкой Африке и о наследнике-страусёнке.
Надо было дождаться утра. И тогда уж…
Сушкин лёг в углу на мешковину с застрявшими в ней пёрышками. Сунул под голову мешок с крупой. Набросил на себя чей-то старый пиджак… Была и нормальная постель, но Сушкин решил спать вот так. Раз он такой всеми обманутый, брошенный и несчастный… В нем сидела едкая и щиплющая жалость. К себе, к пироскафу, к приключениям, которые оказались ненастоящими. Больше всего — к себе. Которому врали каждый день. Играли с ним, как с бездомным котёнком…
Он готовил для капитана беспощадную речь про измену. Даже вспомнил такое книжное слово — «вероломство»… А Юге он не станет говорить обидных слов: не повернётся язык. Но все же придётся сказать: «Эх, ты. А говорил, что друг…».
Здесь намокли глаза, но в этот момент послышались шаги (знакомые такие шаги!), и ресницы вмиг высохли. Сушкин замер под пиджаком.
Капитан Поль остановился над Сушкиным.
— То-ом! Ты почему такой… беспризорный?
Тогда он пружинисто встал. Расставил ноги, прижал локти, глянул в лицо Поликарпу Поддувало, чтобы сказать в с ё! Вобрал воздух… сел на корточки, привалился плечом к стене и заплакал навзрыд.
О предательстве
Капитан согнулся, взял Сушкина большими ладонями. Тот перестал громко плакать, но не стал сговорчивым, не обмяк, а, наоборот, затвердел. Стал, будто вырезанный из одной кости. Дядя Поль его таким и унёс в комнату, где Том жил во дворце. Положил скрюченного на атласную постель, к стене лицом. Включил свет. Сушкин замер.
Капитан постоял над ним и сказал:
— Я понял. Ты догадался о киносъёмках.
Сушкин рывком сел. Слезы слетели с ресниц, как дробины. Каплями украсили старый капитанский свитер, от которого пахло табаком.
— Плевать мне на кино! Я узнал о предательстве!
— Я понимаю, — кивнул дядя Поль. — Ты думаешь, будто тебя заманили, обманули, продали…
— А разве не так?!
— Наверно, ты имеешь право это думать…
— Ещё бы!
— Том! Но все хотели, как лучше…
Том беспощадно сказал:
— Когда врут, обязательно говорят: «Хотели, как лучше»…
— Думали всё объяснить позже. Чтобы сделать тебе сюрприз…
— Врать-то — не якорем в носу ковырять.
— Том, вот в чем дело. Когда студия зацепилась идеей за тебя и за пароход, режиссёры сказали: пусть мальчик ничего не знает. Он будет вести себя раскованно, как в настоящей жизни. А потом уж объясним ему и доснимем оставшиеся сцены…
— Ага! Разбежался я сниматься в их оставшихся сценах!
— Ну… это дело твоё. Я их предупреждал, что ты можешь отказаться и тогда я не буду виноват. Они берут риск на себя. Это указано в контракте…
— В каком ещё контракте?!
— В договоре, который я подписал со студией…
— Вместо меня, да?!
— Ты же несовершеннолетний, а я вроде как ответственное за тебя лицо… Надеялся: вот выйдет фильм, станет Том Сушкин кинозвездой, всем от этого будет радость…
— Да какая радость?! Сплошное вранье! Вы ведь не меня обманули, а всё… всё, что было. Я думал — настоящее путешествие, настоящие приключения, настоящий пироскаф. Он и сам так думал, потому что живой! А вы из него тоже сделали киношный мультик! Мне теперь и бескозырку надеть будет стыдно!..
— Том, да почему? Ты послушай…
— Не буду я слушать!.. — Он всхлипнул опять.
Протиснулся в дверь Донби, повертел головами.
— Поликар-л-п, а в чем пр-л-ро-м-блема? Р-л-разве Тому не сказали пр-ло кино?
— Сами не видите, что ли?! — взревел дядя Поль.
— Поликарп, ты идиот, — мягко сообщил Бамбало.
— Я?! Идиот?! Да! Всегда во всем виноват Поликарп! Хочешь сделать лучше, а говорят — идиот! А где были вы? Со своими двумя умными головами?!
— Нам в них и не пр-л-иходило…
— Ну да! Ваши головы или в кадке с песком, или в грёзах о саванне! Или в мечтах о птенце из краденого яйца! Такой же будет балбес!
— Поль, ты не трогай птенца, — незнакомым голосом попросил Бамбало.
Капитан встряхнулся:
— Ребята… я это… давайте спать. Ничего мы сейчас не решим. Надо на свежую голову… Том, ты ужинал?
— О, Господи… — сказал Сушкин.
Конечно, Сушкин уснул не сразу. Долго ещё всхлипывал и ворочался. Потом положил ухо с колечком на ладонь, успел подумать ещё, как одиноко сейчас «Деду Мазаю», и провалился в серое ничто…
Проснулся рано. За окном орал дворцовый петух Фемистокл. Светило солнце. Ну, будто ничего не случилось!
Сушкин потёр ладонями лицо и вышел на дворцовую галерею. Там стояли чугунные пушки старинного вида (просто так, для красоты). На крайней пушке сидел Юга. Он сразу встал.
Шагнул навстречу.
Неспокойное было у наследника Юги лицо. С припухшими глазами — будто он не спал.
— Том… что-то плохое случилось, да?
— С чего ты взял? — набычился Сушкин.
— Я чувствую… Я всю ночь это чувствовал.
Сушкин молчал. Надо было огрызнуться и в то же время тянуло к Юге, будто по-прежнему друзья…
Юга осторожно сказал:
— Том, ты плакал?
— Ещё бы!
— Почему?
— А ты не знаешь?
— Нет!
— Не знаешь про кино, в которое меня засунули, как… в мышеловку?
— Том… какое кино?
Правда не понимает или притворяется?
— Будто совсем-совсем не знаешь ничего? Ни про сценарий, ни про тайные камеры!
Юга встал очень прямо. Пригладил на груди водолазку с золотым муравьём. Левую ладонь прижал к бедру, два пальца правой наискосок приложил ко лбу. Сушкин знал: это рыцарский жест — когда человек даёт самое честное слово. Он даже сам невольно встал прямее.
— Том, я клянусь… Я не знаю совершенно ничего.
Как же стало хорошо!..
До этой минуты в жизни было только плохое. (Нет, не только, была ещё Катя, сестрёнка, но в ней Сушкин ощущал лишь хрупкость и беззащитность. Чем она поможет?) А сейчас Юга — вот он… Как могла появиться мысль, будто он хитрит?!
Сушкин всегда стыдился просить прощенья. Но сейчас, не отводя глаз, он сказал:
