Конец Желтого Дива - Тухтабаев Худайберды Тухтабаевич (читать книги .txt) 📗
— Ха-аши-и-им!
— Бабушка!
— Хашим! Жеребеночек мой!
И пошло, и пошло, сами понимаете: объятия, поцелуи, всхлипы, похлопывания по плечу, опять объятия, опять поцелуи…
— Жив, мой жеребеночек?
— Жив, бабуля!
— Дай-ка обнимемся еще разок, свет моих очей. Ты почему это письма не пишешь домой?
— Служба, бабушка, времени совсем не хватает.
— Ах, чтоб пропала она, твоя служба! Изволновалась я вся! Иди теперь, поздоровайся с папой.
Обрадованный, я и не заметил отца. Стоит в сторонке — в пальто с бобровым воротником, на ногах кирзовые сапоги, на голове — шапка-ушанка. Пальто такое длиннющее, что полы волочатся по земле, как у иных городских модниц. Но не думаю, что пальто такое он приобрел в погоне за модой: купил первое, что попалось на глаза, вот и все. С плеча папы свисал тяжелый до отказа набитый хурджин. Он даже не догадался опустить его на землю, вовсю смотрел на меня. Глаза его влажны.
— Папа!
Он не спеша опустил хурджин на землю, сдержанно обнял меня, словно стесняясь. «Папочка», — пробормотал я, прижавшись к нему. Мне было почему-то жаль отца. Нелегко ему, бедняге, приходится: мама с бабушкой вздохнуть не дают, целыми днями в поле пропадает, а выдастся свободный часок — и тогда не отдыхает, все что-то мастерит, лишь бы руки были заняты!
— Смотри, как ты вырос, а?! Настоящий джигит! — сказал отец, вытирая ладонью глаза.
— Мама как, жива-здорова?
— А что ей сделается? Жива!
— А Доно, Айшахон?
— Бегают все…
— А Закир? Как у него дела?
— Неплохо, работает. Его наградили медалью. Сейчас на пальто носит.
— Ну и Закир!
Обмен информацией прервала бабушка.
— Кузы, хватит лизаться, поднимай хурджин да пошли, — скомандовала она.
— Товарищ Кузыев!
Я обернулся. У подъезда стоял Али Усманов. Я направился к нему.
— Хашим! — строгим окриком остановила меня бабушка. — Иди сюда.
— Товарищ Кузыев! — с некоторым раздражением опять позвал Али Усманов. Я невольно подтянулся, снова шагнул в его сторону. Но не тут-то было.
— Сейчас же вернись назад! — не менее строгим, чем полковник, голосом приказала бабушка и грозно стукнула своим сучковатым посохом об асфальт.
Вот так минут пять метался я, как олух, не зная, куда идти: послушаешь одного — другой рассердится, угодишь другому — первый обидится. Хорошо хоть полковник ушел и через минуту у выхода появился Салимджан-ака.
— Э-э, гости к нам пожаловали, да какие дорогие гости!
Он первым поздоровался с папой, который оказался на его пути, хотел было подойти к бабушке, но, видно, вовремя вспомнил, что я представил ее однажды колдуньей, осадил назад. А бабушка — что и говорить! — и не собиралась с ним обниматься-миловаться, о добром здоровье справляться. Она прицелилась указательным пальцем вытянутой руки в грудь полковника и немедленно пошла в атаку.
— По-моему, это и есть твой приемный папочка?!
Салимджан-ака опешил.
— Здравствуйте, уважаемая! — пробормотал он сконфуженно. — Милости просим… Однако подождите немного, мы советовались тут с Хашимджаном и надо бы…
— Знаем мы эти совещания! — взорвалась бабушка. — Хашим больше у вас не работает. Увезу его в кишлак. Он и дома может быть прекрасным парикмахером.
— Но послушайте, бабушка…
— Хашим, сдай эту их фуражку и точка! — И чтобы яснее обозначить этот знак препинания, бабушка снова стукнула палкой об землю.
Ну, значит все. Теперь и не вздумай кто перечить моей бабуле — хоть полковник, хоть генерал — знай, будет долбить посохом землю и стоять на своем.
— Вот ты скажи мне, начальник, — продолжала наступать меж тем бабушка. — Сколько уже Хашим у вас работает, а вы ему даже завалящего леворвера не выдали; почему а? Только и знаете, что заставляете его брить ваши бороды да стричь волосы!
— Да о чем вы говорите, почтенная?..
— Не я говорю, весь кишлак говорит. Куда ни пойдешь, одно и слышишь: «Внук Бибирабии в городе не нашел себе работы получше, чем идти парикмахером в милицию!» Стыдно, стыдно издеваться над мальчиком.
— Но ведь это неправда! — вскричал полковник.
— Вы мне мозги не крутите! — закричала бабушка, точно разговаривала с папой. — Если неправда, то почему не доверили ему один несчастный леворвер? Бедненький мой внучек приехал домой, как в воду опушенный, ни леворвера, ни свистка, ни даже кобуры! Не могу войти в дом, где собрались хотя бы две женщины! «Ой, соседушка, Хашим-то, верно, опять надул вас, он, наверное, нигде-то не работает, бездельничает в городе, а вам говорит, что служит в милиции. Не то разве был бы он без леворвера?» Извели совсем, бесстыжие…
Я уж вроде вам говорил, как умеет смеяться Салимджан-ака. Вот и сейчас от его хохота задребезжали стекла во всех окнах райотдела. И пока он смеялся, бабушка наблюдала за ним с отвисшей челюстью. «Все. Дело мое конченое. Оперативное совещание могут проводить без меня», — подумал я невесело. Эх, бабушка, бабушка! В детстве все за уши дергала, боясь, что я не стану человеком (вон какой лопоухий стал из-за этого!), а теперь, именно теперь, когда я вроде стал человеком, заявилась сюда со своим посохом и хочет все испортить!
Салимджан-ака, конечно, быстренько раскусил в чем дело, попросил нас подождать, убежал в райотдел, а через минуту выскочил обратно. Видно, отменил совещание.
— А теперь, дорогие гости, поедем ко мне домой, — объявил он твердо. — Что же разговаривать посреди улицы! Сейчас подойдет машина. Дайте сюда хурджин, Кузыбай, так, кажется, вас зовут?
— Да, — признался папа, но хурджин, отдавать не стал.
Через минуту к нам подлетела черная сверкающая «Волга», мы сели в нее и отправились. На душе у меня было так муторно, что я не особенно прислушивался к беседе. Между тем, она приняла интересный оборот.
— Скажу я вам, Кузыбай-ака, замечательного сына вы вырастили, — осторожненько начал разговор Салимджан-ака.
— Кхм, да уж и не знаю… — кашлянул пала в кулак, искоса взглянув на бабушку, точно испрашивая совета, соглашаться или не соглашаться.
— Будь он неладен, этот замечательный-то, — тотчас подхватила бабушка, не замечая или не желая замечать папиного взгляда. — Знаю я его, шельму! Но вы не всему верьте, что он говорит: наполовину-то он наверняка привирает…
— Нет, сейчас вашему Хашимджану завидуют все! — продолжал полковник гнуть свое. — Он, конечно, и созорничать любит, и пошутить, но дело свое знает туго…
И пошло, и пошло, в жизни никто меня так не хвалил! Мне стало так приятно, что чуть не уснул блаженным сном на бабушкином плече. И всех успехов, оказывается, я достигаю потому, что неуклонно выполняю все заветы и мудрые советы моей дорогой бабушки. У Хашимджана, по словам полковника, нынче такой авторитет, что без него не решились закончить государственной важности совещание.
— Вот, говорила же я тебе! — вдруг обернулась бабушка к отцу. — Говорила тебе, что не нужно слушать болтовни этой сопливой Хаджар!
— Но вы же сами подняли весь этот шум, — робко вставил папа.
— А что было делать, захотелось мне повидать моего недотепу, — сказала бабушка дрогнувшим голосом, повернулась и чмокнула меня в лоб. — Гляди, Кузы, какой красавец-парень вырос, а? Сынок, Салимджаном вроде тебя звали… скажи, сынок, и вправду, он не парикмахером у вас?
— Хашимджан сейчас выполняет задание большой государственной важности, — веско ответил полковник.
— Слава богу, дожила я до дня, когда про Хашима сказали доброе слово.
— А как вы думали?! Мой сын! — попытался папа слегка возгордиться, но бабушка тут же цыкнула на него и он притих.
Тем не менее бабушка, кажется, постепенно успокаивалась. Поверила, что я тут не бездельничаю и даже не цирюльничаю.
— Вот вернусь в кишлак, бог даст, припеку язычок сопливой Хаджар! — пообещала она, окончательно остывая. Потом просительно глянула на Салимджана-ака:
— Но, сынок, очень прошу вас, если случится, что Хашим поедет в родной кишлак, то вы уж его без леворвера не отпускайте.
