Тим и Дан, или Тайна «Разбитой коленки» - Краева Ирина (книги регистрация онлайн TXT) 📗

Ирина Краева

Тим и Дан, или Тайна «Разбитой коленки»

Часть первая

Преступление Лиходеича

Глава первая, в которой леший получает пренеприятное известие

Если бы вы посмотрели на Лиходеича через правое ухо лошади, то сразу поняли бы, что к чему. И тогда не надо было объяснять, почему именно он хранитель елового бора по названию Разбитая коленка, и почему именно его слушается здесь вся живность, видимая и невидимая для человеческого глаза.

Кто взглянет на Лиходеича через правое ухо лошади — хоть серой в яблоках, хоть гнедой, хоть даже и пони, — то сразу увидит: Лиходеич наш отливает синеватым цветом, даже как бы сияет им. Кровь-то у леших — синяя.

Бровей и ресниц у него нет, и не было. И правого уха тоже нет, да про то никто не догадывается. Потому как на голове у него гнездо с птичкой синичкой — вместо шапки. А под гнездом — грива дремучая, седая в зелень, аж до пояса. Да еще есть борода кольцами, вся будто в серебряных рубликах. Раньше, лет сто тому назад, он заячий тулупчик с плеч не спускал, а ныне в пятнистой камуфляжке по своим владеньям бегает. Кто в лицо не знает, за лесничего принимает — удобно. На левой лапище у него красуется правая кроссовка, а на правой — левая. Лиходеич такой кавардачный порядок, заведенный не им, отменять не собирается, что положено на роду — изволь, соблюди, он аккуратен.

Эх, любит Лиходеич то самое время, когда вечереет. Молочная копеечка Луны станет золотой, засветится Вечерница — первая звездочка, а это значит, что распахнулось первое окошечко, откуда на людей и зверей Добрый дух загляделся. В эту пору лешим разрешается петь — исключительно с вечера до полуночи. А Лиходеич петь любит до страсти. Тут же лесная земля, обсыпанная хвоей, запрыгает под его потертыми кроссовками, ладони излупят друг дружку, отбивая ритм, изумрудные глаза разгорятся в десять раз сильнее, чем у самой глазастой кошки. Задерёт Лиходеич лохматую седую башку, распахнёт огромный рот и отправит пастись по-над верхушками примолкших ёлок, по-над речушкой, задернувшейся туманной думкой, нежный мурлыкающий звук — м-р-р-р-у-у-у-у. Летит он долго и осторожно, не потревожив кипящую кашкой мошкару на поляне, навестит рассыхающийся дуб, смешливый молоднячок берёз, медвежью семью, недавно потерявшую кормильца, — всех, кому требуется его привет. И сразу мухоморам и чистокровным грибам, птицам, зверью, мелкому гнусу и лягушкам, берёзам и ёлкам станет уютно и покойно, как тебе совсем маленькому под одеялом, когда мама читала сказку — помнишь?

Сегодня Лиходеич ждал этой минуты — попеть, поприветствовать подвластный ему народ, обласкать его, да и самому успокоиться. Что-то свербело весь день в его правой ноздре, будто головастик там хвостиком тер. Он уж и чихать пытался, отправив в чихало снаряд махорки, — куда там… Так, громыхнуло несильно в голове, да свалилась ёлочка по лбу. А в ноздре как свербело, так и свербит. Это, чуял Лиходеич, к беде.

И точно. Он уже к своей избушке-старушке подходил, когда подозрительный прыщавый мухомор скособочил на затылок красную обвислую кепку и непочтительно поинтересовался: — Ну что, служба, поговорим?

Да только Лиходеич сделал вид, что туг стал на единственное левое ухо, да и подслеповат. Сплюнул в сердцах, отчего земля сразу лужей промокла, и в ней головастики заюлили. Прошел мимо, подопнув ядовитого гриба. Только наглая ножка и вытянулась — дурочка дурочкой. Без шляпки-то. И в левой ноздре засвербело у Лиходеича, зачесалось, застучало, заглодало ненасытно. Он быстрей до дома. Открыл уж дверь, рот раззявил для чиха, уж прицелился лбищем в край печки, что всегда делал, когда особый смак хотел получить от чихания, да как влипнет в паутину, сеткой растянувшейся в дверном проеме, и кувырком полетел. Обидно носом в пень втемяшился. Пока косточки вместе собирал, заприметил, что на паутинке той, что посильнее канатов оказалась, черный паучок дрожит от хохота, противно так лапками мохнатыми сучит и подпрыгивает. Лиходеича — уж на что к букашкам привычный был — аж затошнило. Сплюнул в сердцах, и на этом месте земля болотцем просела, лягушки жёлтые глаза по рублю вылупили. Вскочил он на ноги и вглубь леса ринулся, почище лося. Не лежала у него душа с такой нечистью разговоры разговаривать, не лежала.

Да только далеко не удалось уйти. Пока лесом бежал, ростом не ниже елок был, а как выбежал на полянку — под земляничным кустиком спрятался бы, такой крохой стал. И тут — цоп, прямо перед носом ночь приземлилась с шорохом, острые ножи по камню циркнули. Зыркнул на испуганного Лиходеича злой зрак.

— Привет-буфет! Что же ты, служба, от меня бегаешь? — Каркнул ворон. — Аль не знакомы, думаешь? А ведь мы с тобой у господина Ния виделись.

— Да это разве ты сейчас был? — Всплеснул руками Лиходеич, одновременно вырастая до человеческого размера и брезгливо вытирая с лица волосатой пригоршней остатки паутины. — А если просьба какая — взяли бы да и повесили на березе кусок бересты с указанием. Мне о письме сразу бы доложили. Ворон недовольно закаркал, перелетев, вцепился когтями в ветку.

— Привет-буфет! Легче факс отправить, чем кусок бересты найти, — скрипуче расхохотался он. — Это ты все по старинке, служба, правил придерживаешься. Времена-то нынче новые.

— Как же новые, — упрямился Лиходеич, от души отплевываясь и откашливаясь, неистово лупя щеки влажным лопухом, отчего они и раскраснелись и позеленели, приняв в конце концов ярко-синий цвет. — Сейчас только и бди, столько всяких мутантов по лесу шастает. Только успевай от всякой скверны очищаться! — И с этими словами Лиходеич с разбегу толканул плечом ствол могучей ели и, она, тут же смекнув, что от нее требуется, стряхнула весь накопленный дождь на Лиходеича и ворона.

Лиходеич, орошенный, крякнул от восторга. А ворон ойкнул, переступил нервно, каплю стряхнул с палкой торчащего хвоста и гаркнул строго:

— В общем, служба, задание для тебя имеется. Приказано тебе вспомнить старый должок. Для того, чтобы его списать, через два дня ты должен иметь на руках человеческого младенца. Ты ведь мастер воровать человеческих дитёнышей. А? — Злобно рассмеялся ворон.

— Хляби небесные, топи болотные! — Лиходеич в сердцах сплюнул, отчего тут же крохотное болотце образовалось, из него головы змеенышей высунулись с раздвоенными жальцами. Всё не нравилось старому лешему: и что должок вспомнили, и что про давние его шалости — у неразумных матушек младенцев воровать — не забывают.

— Да ведь должок-то, может, деньгами уплатить? Да и потом какой должок-то, окстись! Я ведь, помнится, просил пожар лесной потушить — это ж в интересах каждой твари было. И господин Ний твой тоже бы пострадал, не остановись огонь.

— А что же не к Министерству Чрезвычайных Ситуаций обращался? — Язвительно поинтересовался ворон. — Так они в другом месте тушили, и потом… ну кто я для них — леший… — сокрушенно развел руками Лиходеич.

Ворон взлетел к нему на плечо, долбанул стальным клювом старика по маковке:

— Тряхни стариной, служба. Укради мальца! До двенадцати лет ты должен будешь его воспитывать — уму лесному учить, тайны ему открывать. А когда ремеслу своему лешачьему тёмному обучишь, представишь господину Нию. А иначе — секир башка Лиходеичу, — усмехнулся ворон. И добавил как бы между прочим: — Да и лес спалим, ага.

Лиходеич отвернулся от него и пошел. Выбора у него не было.

— Да, коллега, — вновь раздался хамский вороний голос. — Вам еще требуется собрать вот в энтот изящный флакончик — нате, держите-ка, — и какая-то стеклянная посудина влетела прямо в карман Лиходеича, — бессмертную душу нынешнего младенца и будущего злоденца, мда. Чтобы, так сказать, у господина Ния была над ним полная власть — не пикни. Мы в человеческих злоденцах особый дефицит испытываем. Меня на все дела не хватает! — Каркнув на прощание особенно мерзко, ворон провалился где-то за спиной Лиходеича в чащу, оставив после себя удушливый запах жженого целлофанового пакета, который Лесной сквознячок, приятель лешего, постарался быстрее развеять.