Золотые башмачки - Ноэль Мари (книги без сокращений TXT) 📗

Мари Ноэль(1883-1967)

(настоящее имя Мари Руже)

Золотые башмачки

Знаком ли тебе нежный лесной цветок, который называется золотым, или венериным, башмачком? Этот маленький цветок — желтый. Но у меня на родине его лепестки покрыты пурпурными пятнами. Я спрашивала у моего отца, ботаника, откуда эти пятна, однако даже он не знал, почему у наших золотых башмачков такой цвет. Тогда кормилица поведала мне эту историю.

Как-то раз через большую пустошь позади кладбища, там, где растут одни сорняки — чертополох, кислица да лебеда, в поздний час, когда сорока трещала на обломанной вершине ивы, шла по тропинке нищенка. Вдруг у нее начались родовые схватки, и прямо на лугу она родила девочку. Нищенка завернула ее в юбку, положила на траву, легла рядом и, измученная усталостью, умерла.

Сорока трещала. Той порой одна старуха вела через пустошь козу и остановилась нарвать травы. Коза паслась, а ее хозяйка срезала ножом крестовник да полевицу. И тут под ивой она наткнулась на умершую мать и плачущего ребенка.

— Вот беда! — сказала она. — Господь Бог и могильщик позаботятся о матери.

А девочку старуха переложила в передник и унесла с собой.

Говорили, что эта старая женщина была вдовой сапожника. Но сапожник так давно умер, а она так давно состарилась, и столько лет было ее старой черной косынке, и старой кривой палке, и крючковатому длинному носу, и морщинистому беззубому рту, что никто уже не помнил, был ли на свете этот сапожник.

Старуха ютилась в ветхой хижине, сложенной из серого камня на одной из самых затерянных лесных полян. С ней жили кот, пес, курица, овца, коза, лягушка, ворон, прыгавший перед дверью, да летучая мышь, прилетавшая по вечерам, не говоря о таких домочадцах, как пчелы, мухи, муравьи и пауки, у которых не было имен и которых никто никогда не звал к общему столу.

Прямо перед домом бил родник, а рядом стоял шалаш из ветвей — там сапожник держал когда-то березовую и грабовую стружку, кору, гвозди, один-два топора, большой садовый нож и долото, которым выдалбливал деревянные башмаки.

Внутри хижины было до того темно, что с трудом удавалось разглядеть кровать — да и что это была за кровать! — а очаг пришлось бы разыскивать битый час, кабы не сверчок, который, когда подходила пора разжигать огонь, кричал изо всех сил: «Здесь! Здес-с-сь! Здес-с-с-с-сь!»

Если бы отворить окошко, в доме стало бы посветлее, но до окошка было не добраться: его загораживал огромный тяжеленный шкаф — туда старуха давным-давно убрала поношенные одежки, а ключ потеряла.

В тот вечер, когда вдова принесла домой в переднике новорожденную дочку нищенки, она быстро согрела воды из родника, вымыла ребенка, запеленала, напоила козьим молоком, а затем, собрав в круг всю свою живность, показала девочку и сказала:

— Вот что я сегодня нашла. Это девочка. Нет у нее ни отца, ни матери, ни дома, ни родины, — ничего у нее нет. Назовем же ее Эсперанс, что значит Надежда.

И все животные одобрили это имя.

Шло время... То весна, то лето, то суровая зима. Животные не старели, старуха не молодела, зато маленькая Эсперанс росла, как цветок, и превратилась в юную девушку. Вдова сапожника научила ее прясть шерсть, стирать белье, доить козу, разводить огонь, варить овощи, называть растения, разговаривать со зверями и петь заклички, которые в любое время года могли помочь жаре или ненастью высказать все, что у них накопилось на душе.

Эсперанс хлопотала и напевала. Никто не знал, красива ли она, поскольку старуха была подслеповата, а зеркал в доме не водилось. Но вот однажды, когда девушка стирала в роднике белье, солнце высветило ее отражение. Эсперанс увидела себя в воде между двух камышинок и надолго застыла над родником. Вернувшись в хижину, она молча опустилась на колени перед огнем, глядя в отворенную дверь на плывущие облака и слушая, как шуршит ветер, пробегая по вересковой заросли.

— Что ты делаешь? — окликнула ее старуха.

— Ничего, матушка. Ветер что-то потерял в вереске, а я теряюсь в догадках, что он там потерял?

Вдруг на верхушке дерева запел невидимый соловей. Эсперанс пригорюнилась. И вдова сказала:

— Кажется, пришло время отворить окно.

Тяжелый платяной шкаф оказался куда легче, чем можно было подумать. Наверное, он был пустым. Старуха сдвинула его за кровать, открыла раму и распахнула ставни, которые хлопнули по стене, один с правой стороны, а другой с левой...

За окном проходила дорога.

Не та настоящая, большая, что знает названия разных городов и стремится вперед между бегущих назад деревьев. Это была заброшенная лесная дорога, которая и сама понятия не имеет, куда ведет, поросшая мхами, папоротником, рапунцелем и розовой наперстянкой; дорога, на которой полным-полно красных улиток, грибов и диких ягод. Правда, она была довольно широка, с двумя твердыми колеями от телег: время от времени пожилые крестьяне ездили по ней за дровами.

Пока Эсперанс разглядывала дорогу, старуха возилась в доме, быть может, открывала шкаф. Она появилась, держа в руках, две пары деревянных башмаков — больших черных башмаков для себя и маленьких золотых башмачков для Эсперанс.

— Прощай! — сказала она. — Мне пора в путь. Возьми эти башмаки. Сиди у окна да смотри хорошенько, а когда увидишь свое счастье, надевай их, иди, и ты его догонишь. Но будь внимательна, не ошибись и не побеги невзначай за своей бедой, а то придется тебе гоняться за ней до последнего дня жизни.

— Какие славные башмачки! — вскричала Эсперанс. — Они сверкают, как солнце. До чего они хороши! Кто их сделал?

Никто не отвечал. Старуха исчезла.

Тогда Эсперанс осмотрела башмачки и сверху, и снизу, и со всех сторон. Они сияли, как два желтых цветка, да к тому же были расписаны листьями и переплетенными стеблями, а на самом носке каждого башмачка красовалась бабочка, раскрывшая крылышки, одно побольше, а другое поменьше, — видать, художник прикидывал их на глазок.

Вволю налюбовавшись на башмачки, девушка их примерила. Они показались ей тесноватыми, но она постучала носками по стене, и ноги потихоньку вошли вовнутрь и расположились там с таким удобством, что Эсперанс решила в них остаться, чтобы продлить удовольствие. Лучше обуться загодя, а то счастье застанет врасплох, и опомниться не успеешь. Затем она села у окна и принялась сторожить убегающую вдаль дорогу.

Сначала проходили обычные люди — из тех, что возят зерно или спешат на мельницу за мукой; женщина с корзинкой яиц, старуха с мешком травы, потом солдат.

Солдат шел самым коротким путем на побывку в родную деревню. Но это был не простой солдат. На нем ладно сидел красно-голубой мундир, на рукавах красовались золоченые галуны, на груди — один-два креста... Бравый парень! Погожее майское воскресенье сияло вокруг, и солдат шел, гордо подняв голову и смело глядя вперед. Сверху лились яркие солнечные лучи, повсюду роились деловитые пчелы, и шаги его этим ясным утром звучали так четко и уверенно, словно с рассвета он уже успел завоевать и покорить солнечный свет, лазурь небес, цветы и всю славу наступающего дня. Ах! Он вышагивал, как настоящий принц! «Прекрасная погода... А я-то, я-то каков!.. Вот удача быть таким, как я!» И, шагая без остановки, он сбивал шомполом то сережку на орешнике, то головку одуванчика и перерубал надвое всех попадавшихся ему улиток. Ну чем не удалец? Да, с таким сильным, таким жизнерадостным человеком всякой девушке будет очень весело и надежно. Башмачки Эсперанс задрожали. Но как раз в эту минуту ее домашняя лягушка, которой тоже хотелось подышать утренним майским воздухом, выпрыгнула из мха на порог дома... Крепкое словцо, удар сапогом — и лягушка неподвижно распростерлась у двери. Эсперанс, содрогнувшись, втянула голову в плечи и спряталась за своим веретеном, лишь бы путник ее не заметил.