Сказочные повести. Выпуск девятый - Смирнов Анатолий Иванович (версия книг txt) 📗
— Что за розы! Что за чудесные розы! — прозвенело у ограды.
Он поднял голову. Перед ним стояли три одинаковые Матрешки. «Чудится, что ли?» — Садовник закрыл глаза, потер их кулаком, снова открыл. Матрешек стало четыре. Они стояли лесенкой, одна меньше другой, и в четыре голоса тянули:
— Подари нам по цветочку.
— Подите прочь! — махнул рукой старик и отвернулся, чтобы не видеть их. Но его так и тянуло посмотреть: что же делается у ограды. Он выпрямился, взглянул, и ножницы выпали из рук. Перед ним оказалось уже целых шесть Матрешек. «Чудится. Определенно чудится, — забормотал он. — Пойду дворника позову, пусть он скажет, сколько их». Он заковылял по дорожке.
— Прячься скорее, — шепнула Матрешка девочке.
Аленка протиснулась между прутьями в ограде и, прячась за кустами роз, стала пробираться к приготовленному садовником букету. Когда садовник вернулся вместе с дворником, у ограды никого не было.
— Видать, голову напекло, вот и мерещится всякое. Смотри, пусто кругом, — рассмеялся дворник и удалился.
Садовник, кряхтя, нагнулся, широко расставил руки и схватил букет в охапку. Он был так велик, что казалось, будто идет сам куст на тонких ногах, в черных с загнутыми носами ботинках.
— Старик, совсем старик, — ворчал садовник, пытаясь спрятать лицо от колючек. — Раньше букеты никогда не были такими тяжелыми, а сейчас как будто в него положили целое полено дров.
Охая и кряхтя, старик добрался до тронного зала и опустил букет в вазу, такую большую, что Аленка почти по шею очутилась в воде.
Девочке никогда раньше не приходилось видеть Формалая. Она раздвинула колючие стебли и устремила на трон свои любопытные глаза. Царь сидел в кресле, чинно сложив руки на груди, вздернув кверху голову. Кузнеца в зале не было. «Куда же его дели? — забеспокоилась девочка. — Все равно узнаю, скажут же про него что-нибудь».
А Формалай огляделся по сторонам и заметил красивые крупные розы. Он подошел к вазе и нагнулся над букетом, вдыхая аромат.
«Ой, сейчас заметит, — перепугалась Аленка. — Что бы такое сделать?
Куда деваться?» — Но в самую опасную минуту, говорят, находится верное решение. Девочка отломила ветку с шипом и ткнула Формалаю в нос. Тот отшатнулся, и сразу цветы ему не понравились.
— Кто принес сюда такую гадость? Убрать сейчас же!
— Убрать сейчас же цветы! Запомним! Запомним! — прокатился по залу голос Хранителя памяти.
В зал вбежал садовник.
— Мудрый правитель! Это самые крупные, самые красивые цветы.
— Я приказал выбросить их в окно, — последовал ответ. — Да живо! Наносили тут всякого мусора.
Садовник с трудом дотащил вазу до окна, и Аленка вместе с цветами полетела вниз. Аленка крепко зажала рот, чтобы не закричать от страха. Ваза несколько раз перевернулась в воздухе, шлепнулась на камни и разбилась вдребезги. Цветы рассыпались, а тряпичной кукле ничего не сделалось. Она поднялась на ноги и побежала.
ВЫШИВАЛЬЩИЦА
Девочка решила, что она спаслась, но царский садовник увидел ее в окно и закричал, показывая на нее пальцем:
— Держи! Держи!
Перескакивая через кусты и цветы, к девочке помчался дворник с метлой.
Из кухни выбежал повар в белом колпаке и тоже бросился в погоню.
Аленку схватили и привели к царю.
— Ты чья? Что ты здесь делала? — ей задали сразу два вопроса.
— Я, Аленка — дочь кузнеца, — тихо и робко проговорила девочка. — Где мой отец?
Формалай посмотрел на Хранителя памяти, и тот ответил:
— По приказу Формалая… Пф-ф-у-у! То есть Петрушки, кузнец Игнат выпущен на волю.
«Очень хорошо, что отец на свободе, — повеселев, подумала Аленка, — он не оставит в беде. Он обязательно выручит меня».
— Ты чего зубы скалишь? — Формалай топнул ногой. — Я на тебя управу найду. Я тебя заставлю работать. Что ты умеешь делать?
— Петь, плясать, мыть пол, вышивать, — перечисляла Аленка.
— Хватит, — остановил правитель. — Будешь вышивать мой портрет. Принести ей полотна и шелковых ниток.
Хранитель царского платья тотчас выполнил приказание. Аленке дали в руки иголку, посадили на стул и на позолоченную раму натянули кусок полотна.
— Чтоб я красивый был, а не то берегись! — пригрозил Формалай.
Руки у Аленки дрожали от страха, а шелковые нитки рвались и путались.
Хоть и медленно, но дело все-таки продвигалось вперед. Вот уже чернеют на холсте пышные волосы Формалая и лохматая борода, краснеет большой нос.
— Ну-ка, ну-ка, посмотрю! — Царь поднялся с трона, встал за спиной девочки и отпрянул. На него смотрела его собственная страшная рожа. — Негодница! Сейчас же исправь! — Правитель дернул девочку за косу, потом за другую, потом за обе вместе и снова повторил: — Старайся, а не то попадет.
Царь снова уселся на трон, подпер кулаком щеку и устремил взгляд вдаль. Он мечтал о чудесном портрете: чтоб взглянули куклы на него и подумали: «Вот какой у нас добрый, справедливый государь!»
Аленка распорола неправильные стежки и вновь принялась за работу. Теперь у Формалая то нос получался свернутым на сторону, как у разбойника с большой дороги, то глаз опускался к самому подбородку, то борода закрывала нос, щеки и даже глаза.
— Ты нарочно делаешь, что ли? Ты не хочешь, чтобы народ видел, как умен, красив и добр Формалай? — сердился правитель.
Аленка молчала.
— Посадить ее в самое глубокое подземелье, — распорядился он. — Пусть она там вышьет хороший портрет.
— Посадить в самое глубокое подземелье! — повторил Хранитель памяти.
А Распорядитель приемов и праздников добавил:
— Ведь там Петрушка.
— Пусть сидит вместе с Петрушкой.
ТРОФИМ ОТКАЗЫВАЕТСЯ ШИТЬ СОЛДАТ
Конечно, каждый понял, что Трофим отправился домой не за пуговицами для судьи. Пуговицы у него были. Он хотел убежать и попытаться помочь Петрушке. Но это ему не удалось. Оба стражника не отходили от него ни на шаг, и мастеру Трофиму волей-неволей пришлось сунуть в карман горсть пуговиц и отправиться в тюрьму.
Нашим-Вашим, едва заслышав скрип двери, повернул к нему свое приветливое лицо и затянул:
— Пожалуйста, мастер Трофим, пришей глаза.
— Не буду, — огрызнулся Трофим. — Посадили меня в тюрьму — ни одного шва не сделаю.
Судья мгновенно повернулся, и злое лицо закричало на Трофима:
— Старый осел! Тебя заставят меня починить. Царю нужен судья.
Трофим равнодушно пожал плечами: дескать, все равно не заставишь, и тихо сел на кровать.
— Голубчик… — молило ласковое лицо.
Судья слепо шарил руками и зигзагами двигался по камере.
А другое лицо Нашим-Вашим продолжало грозить:
— Ты у меня поплачешь, если не сделаешь, старая крыса.
Трофим, несмотря на свое горе, рассмеялся: из одного рта неслись слова «хороший», «дорогой», «прошу», а из другого сыпались проклятия.
— Так тебе и надо, — злорадно шептал мастер Трофим. — Будешь знать, как губить честных кукол. Много бедняков умоляло тебя поверить им, помочь, а ты не помог. Вот теперь сам узнаешь, как тяжело бывает, когда тебя обижают.
Мольбы и вопли двуликого судьи становились все жалобнее и громче.
— Не скули. Сейчас пришью, — согласился наконец Трофим, которого эти вопли раздражали, как ноющая зубная боль. Он зашил судье оба рта и прорезал новый рот, на спине.
— Зачем ты это делаеш-шь? — зашипел судья и почти не услышал своих слов.
— Чтоб не болтал под руку и не мешал работать.
— Так я не смогу быть судьей, — Нашим-Вашим наклонился и выпрямился, надеясь, что от движения рот на спине будет говорить громче.
