Инженеры - Гарин-Михайловский Николай Георгиевич (чтение книг TXT) 📗
Когда Карташев пробовал заговорить о том же, Мастицкий, желтый, худой, страшный, в темных очках, приходил в настоящее бешенство и кричал на него:
- Зарубите себе на носу, что я не уеду и вам дела не передам, потому что вы с ним не справитесь! Хорошенько зарубите и бросьте интриговать!
- Как я интригую, Пшемыслав Фаддеевич?
- Знаю я - как и, поверьте, отлично понимаю, откуда ветер дует. И считаю это недостойным, гадким интриганством, на какое способны только русские.
- Я думаю, что вы признаете за мной право требовать удовлетворения, отвечал Карташев, - и я требую от вас, чтобы вы сказали, в чем заключается мое интриганство?
- В чем? Письма пишете в управление, доносы строчите!
- Я ни одного еще письма никому, Пшемыслав Фаддеевич, не написал.
- Знаю!
- А я даю вам честное слово, что не писал. И вы не имеете права мне не верить.
- О своих правах я не вас спрашивать буду.
- В таком случае, как мне ни тяжело, но я потребую от вас настоящего удовлетворения.
- И требуйте и убирайтесь к черту! Но только одно: пока мы здесь на деле, ни о каком удовлетворении, конечно, не может быть и речи, потому что нас сюда послали не для удовлетворений наших личных, а для того, чтоб служить делу. А вот, когда нас обоих выгонят отсюда, тогда я весь к вашим услугам.
И всегда Мастицкий ворчал и был недоволен. Даже тогда, когда Карташев хотел ему помочь в чем-нибудь, подать, например, вовремя следуемое лекарство при промывке глаз.
Карташев к воркотне Мастицкого относился очень благодушно. Она его совсем даже не трогала, потому что он понимал, что Мастицкий совсем больной и несчастный человек. Не сомневался он и в том, что Мастицкий в душе все-таки ценил его работу.
С другой стороны, он глубоко уважал и знания, и способности, и самоотверженное трудолюбие Мастицкого. Этого самоотвержения он и не понимал: человеку грозила слепота, а он, вопреки всякому здравому смыслу, не хочет вовремя захватить болезнь.
Еще более привязался и полюбил Карташев Мастицкого, когда однажды узнал от его соседа по участку - инженера Янковского, приятеля Мастицкого, - о том, что Мастицкий потерял невесту, которая вышла замуж за другого. Этот разрыв произошел незадолго до приезда Карташева. Янковский говорил, что если б Мастицкий сам поехал бы, то, вероятно, не дошло бы до разрыва, но Мастицкий не хотел дела бросать и уже болен был.
Сам Янковский был веселый дылда, вечно скалил свои большие, белые, как снег, зубы и на всю воркотню Мастицкого отвечал только добродушным смехом.
И Карташев в своем обращении с Мастицким стал подражать Янковскому.
В общем, это помогало, но тем сильнее иногда накипало раздражение в душе Мастицкого и резко прорывалось наружу. И всегда неожиданно, когда Карташев думал, что теперь уже совершенно наладились их отношения.
Вскоре после приезда Карташева в Рени генерал, заменявший главного инженера, выехал лично осмотреть линию.
Генерал ехал в сопровождении нескольких военных, а навстречу ему выехали Савинский и все начальство в Бендерах. Встреча начальства произошла на станции.
Генерал очень любезно поздоровался с Савинским, как со старым знакомым по Петербургу, и благодарил его за инженера, присланного вместо Карташева сопровождать генерала по линии.
Инженер Салтанов, назначенный сопровождать генерала, прежде поступления в институт инженеров путей сообщения окончил саперное училище и военной выправкой приятно удивил генерала.
На линии Салтанов был начальником дистанции на постройке. Дистанцию свою он затянул и славился тяжелым и педантичным характером, всегда требовал точных, за соответственным номером, указаний, предписаний, разъяснений и самодовольно говорил:
- Нет-с, старого воробья на мякине не проведешь: пожалуйте предписание, - так-то спокойнее. У нас, у военных, вы все бы от верху до низу ушли бы давно под суд, так, на словах, верша дела.
Генерал при встрече с Савинским говорил, подергивая плечами:
- Я, признаюсь вам откровенно, не ожидал встретить в вашем мире такого человека, как инженер Салтанов; вы поймите мое удовольствие: и я его и он меня понимаем с двух слов. Это вроде того, что среди неведомых иностранцев вдруг нашелся земляк, который на моем родном языке объясняет мне все явления незнакомой мне жизни.
Генерал весело оглядывался и улыбался.
Затем начались представления. Карташеву он слегка кивнул головой и довольно пренебрежительно бросил:
- Уже знакомы.
После представления отправились осматривать станцию.
Впереди шли генерал с Савинским, сзади тянулся длинный хвост из свиты и служащих.
Мешковатый начальник станции, стоявший сгорбившись в ожидании начальства, прищурив глаза и как бы с любопытством выжидая, что из всего этого выйдет, получил от генерала строгий выговор.
С лица генерала сразу исчезла благодушная улыбка, лицо покраснело, глаза сверкнули.
Поравнявшись с начальником станции, он резко сказал:
- Не умеете стоять перед начальством. Вытянуться во фронт, руку к козырьку, рапортовать о состоянии станции...
Начальник станции неуклюже переступил на другую ногу и красный, растерянный смотрел в глаза генералу.
- К увольнению! - скомандовал генерал. - Нельзя же с таким серьезно работать, - обратился генерал к Савинскому.
Впечатление было громадное: лица вытянулись, говор, шум шагов стихли и сразу наступила мертвая тишина.
Мастицкий пришел в такое нервное состояние, что сказал Карташеву:
- Я ухожу и сдаю вам участок.
И, не ожидая, он пошел прочь.
Генерал опять пришел в прежнее благодушное настроение, но уж все были настороже.
Карташев быстро уловил характер отношений между генералом и Салтановым. И когда доходила до него очередь, он, прикладывая руку к козырьку, быстро, почтительно и послушно отвечал на вопросы генерала то, что успевало прийти ему в голову, и в то же время думал: "Опять наврал". Но тон был убежденный и такой, что, отвечая на всякий пустяк, он сознавал, что это далеко не пустяки и что этого именно вопроса он и ждал от начальства.
Когда вопросы и ответы кончились и процессия шла дальше, Борисов, приехавший вместо Пахомова, весело шептал на ухо Карташеву:
