Привет тебе, Митя Кукин! - Кузьмин Лев Иванович (версия книг .txt) 📗
Саша опять заглянул в прорезь, опять вздохнул:
— Так до вечера будем таскать!
Митя отпыхнулся, спросил:
— А что делать?
— Давай подгоним Зорьку к самой проруби, как всегда.
— Что ты! Филатыч не велел.
— Не велел, не велел, — недовольным тоном передразнил Саша. — Он не велел, если лёд слабый, а лёд не слабый. Вон сколько раз ходили туда-сюда, он даже и не шелохнулся.
— Это под нами не шелохнулся, а под лошадью, может, и шелохнётся. Что тогда?
— Пустяки! — сказал Саша. — Глянь!
Он перепрыгнул мокрую закраину и стал изо всех сил подскакивать на ледовой зимней дороге. Снег, уплёсканный из вёдер, просел под ним, но дальше Саша не провалился.
— Слышишь? Гудит даже! Во, какая крепчина… Поехали!
— Поехали, — махнул рукой Митя. Ему и самому не хотелось таскать вёдра с водой так далеко.
Но Зорька на лёд не пошла. Она остановилась у самой закраины, неудобно налегая на хомут, опустила вниз длинную морду, втянула тёмными ноздрями запах талого снега, всхрапнула и резко попятилась.
— Боится. Не пойдёт, — сказал Митя и бросил вожжи в сани.
— А ты её за уздцы, за уздцы! Она за тобой пойдёт. Она тебя слушается, — посоветовал Саша.
Егорушка тоже поддакнул:
— Она тебя, Митя, всегда слушается. Она за тобой пойдёт.
Митя взял Зорьку под уздцы и, подражая Филатычу, заприговаривал:
— Ну что, Зоренька? Ну что, матушка? Ну что боисся-то? Пойдём, голубонька моя, пойдём…
И Зорька пошла.
Саша закричал по-американски: «О'кей!», Егорушка засуетился на берегу, замахал рукавами: «Пошла, пошла!», а Митя уже перескочил мокрую закраину и, пятясь, отставив туго обтянутый серыми штанцами задок, тянул Зорьку за собой.
Он не давал ей опустить голову, глянуть вниз, и Зорька вдруг вся как-то странно, по-собачьи присела, ржанула и мощным прыжком ринулась вперёд.
Митя успел увидеть летящую на него мускулистую лошадиную грудь, край хомута, торец оглобли, но тут его ударило этим торцом прямо в лоб, он полетел, прочертил щекой по зернистому снегу, и в глазах у Мити потемнело.
Он услышал рядом такой треск, будто весь белый свет начал колоться на куски и падать вниз, рушиться. Где-то у самых ног зашумела вода, жутко заржала лошадь.
«Тонем!» — подумал Митя и забился, забарахтался. Но голые пальцы хватали не воду, а холодный мокрый снег. Он сжал сочащийся ком, притиснул к лицу — в глазах стало проясняться. Митя, шатаясь, поднялся.
Белый свет оставался белым. По-прежнему светило солнце. Но в трёх шагах от Мити, у самого берега, зиял бурый, бурлящий пролом, и там в ледяном крошеве билась Зорька.
Вода, перемешанная с торфяной грязью, летела во все стороны, она была Зорьке выше груди.
Лошадь старалась подняться на дыбы, вскинуть передние ноги в шипастых подковах на кромку льда, но сани с бочкой пихали её оглоблями, прижимали к ледяной кромке, и она всё никак не могла выпростать ноги из-под этой кромки, лишь билась об неё хомутом, грудью, коленями, обрезалась до крови.
На берегу заполошно бегали Саша с Егорушкой. Они то хватались за сани и пытались тянуть их, то бежали смотреть на рвущуюся из оглобель Зорьку, а потом опять принимались тянуть сани, да силёнок не хватало.
Митя стоял на захлёстанном грязью льду и с ужасом видел, что лошадь тоже смотрит на него.
Метаться она перестала, только вся вздрагивала.
Вода шла вокруг её шеи крутыми воронками. Зорька тянула к Мите мокрую морду, и огромные, от страха косящие глаза её, как показалось мальчику, были в слезах.
И тут Митя заплакал сам. Шлёпая по мокрому снегу, он побежал на берег.
— Спятить надо Зорьку, спятить! — захлёбываясь от горя и слёз, крикнул он Саше с Егорушкой, зашарил в санях, стал искать вожжи, чтобы спятить Зорьку, но вожжей в санях не было. Они давно соскользнули в воду, и Зорька замяла их под себя.
Митя повалился лицом на бочку, на руки:
— Ой, что делать-то-о? Ой, беги, Сашка, к Филатычу!
— Что ты! — испуганно сказал Саша. — Лучше давай сами как-нибудь.
— Не сможем сами, не сможем… Давай беги!
Саша затоптался. Нести к Филатычу свою повинную голову, да ещё в одиночку, ему вдруг стало страшно, и он сказал:
— Пусть Егорушка бежит. Ом на ногу лёгкий, в два счёта домчится.
— Точно! В два счёта домчусь! — пискнул Егорушка и, обрадованный тем, что хоть как-то да может помочь в беде, припустил по дороге к интернату.
Митя поднял голову, посмотрел вслед Егорушке, вздохнул и побрёл на лёд.
Тёмная вода по-прежнему бурлила вокруг лошади. Наверху виднелась только прядающая ушами Зорькина голова под дугой да широкая мокрая спина со сбитым набок седёлком. Зорька теперь даже и не дрожала — её всю било и трясло, нижняя губа у неё ходила ходуном, обнажая жёлтые, сильно стёртые зубы.
— Простудится, — опять всхлипнул Митя. — Сама насмерть простудится и жеребёночка застудит. Давай, Сашка, хоть как-нибудь её распряжём, что ли… Может, без саней-то она и выскочит?
— Может, и выскочит, — развёл руками Саша, — да как её распряжёшь? Сам под лёд ухнешь.
— Пусть! Пусть ухну! Так мне, дураку, и надо, — перестал плакать Митя и вдруг изо всех сил дрыгнул ногой, сошвырнул один валенок, сошвырнул второй, стянул с плеч и бросил пальто и, медленно переступая по льду в толстых вязаных носках с розовыми дырками на пятках, стал подходить к лошади.
Саша подобрал Митино пальто, да так с пальто в руках и стоял, растерянно смотрел, что будет дальше.
А Митя пригнулся, напружинился и прыгнул. Он упал животом на Зорькину спину. Зорька присела, Митины руки и ноги оказались в воде. Но Митя так и остался лежать поперек лошади и стал распутывать руками в бурлящем потоке широкий чересседельник, завязанный вокруг оглобли.
— Упадёшь, — пробормотал Саша, а Митя уже распутал чересседельник, развернулся на спине лошади, сел на неё верхом и, обняв за дрожащую, мокрую, но тёплую шею, опять опустил руку по самое плечо в ледяную воду и начал шарить по Зорькиной груди, по низу хомута — искать ремешок супони.
Зорька сразу поняла, что к ней пришла помощь. Не рвалась, не ржала, а только тихо и протяжно постанывала.
Ремешок супони раскис, разбух. Митя на ощупь тянул его, рвал ногтями. Рука от холода онемела, рубаха с этой стороны намокла до самого ворота, но вот ремешок поддался, клешни хомута разомкнулись.
Зорька дёрнулась, яркая, расписная дуга вылетела, и ладно, Митя успел вцепиться в жёсткую конскую гриву, а то упал бы вслед за дугой в тёмный поток.
Саша со стороны увидел, как Зорька мощно вздыбилась, развернулась на задних ногах и, обрушивая с себя сверкающую на солнце воду, с висящим на гриве Митей вымахнула на лёд. Она проломила его, опять прыгнула и вот уже, хромая и волоча за собой вожжи, выбежала на берег.
Там она остановилась. Митя скатился вниз и кинулся осматривать Зорьку. Дышала она шумно и тяжело, ноги её дрожали. Вода капала с длинного хвоста, с гривы, под раздутым животом нелепо висело седёлко, хомут на шее у лошади держался тоже как-то странно, боком.
— Прости меня, Зоренька, прости, — опять было заплакал Митя, да тут подбежал Саша, подал валенки, пальто, сказал:
— Оденься.
Потом бодрым голосом добавил:
— Вот видишь! За Филатычем можно было и не посылать. Если бы не послали, никто бы ничего и не узнал.
— Ну, д-да… Ф-фиг бы не узнал… — едва выговаривал Митя, его самого трясло не меньше Зорьки.
