Привет тебе, Митя Кукин! - Кузьмин Лев Иванович (версия книг .txt) 📗
— Как-нибудь управлюсь, — отмахнулся Филатыч.
Но всё равно он обрадовался, когда ему стал помогать Митя Кукин, Завхоз увидел, как ловко и заботливо тот ухаживает за лошадью, наделяет её сеном, поит, чистит, научил мальчика ещё и запрягать её, а потом стал брать Митю с собой и даже отпускать в недальний путь одного.
Запрягать Зорьку было не очень трудно. Она сама помогала Мите. Она сама продевала голову с поджатыми ушами в подставленный хомут, а потом голову вскидывала — и хомут оказывался у неё на груди, на месте. Только вот затягивать хомут супонью — тонким ремешком — было труднее. Тут надо было, стоя на земле на одной ноге, другою упираться в клешню хомута и тянуть ремешок изо всех сил на себя, а росту для этого у Мити не хватало. Даже у Саши не хватало. Но и тут Митя приспособился. Он стал подкатывать к лошади чурбан и управляться с этой подставки.
И вот копошится Митя возле лошади, закладывает ей на спину войлочный потник и седёлко, лезет за пряжкой подпруги под круглое, как бочка, очень тёплое, всё в крупных, выпуклых жилках брюхо — и Зорька не шелохнётся. Она терпеливо ждёт, лишь подрагивает от щекотки всей кожей и доверчиво косит на Митю добрым блестящим глазом.
Рядом с ней Мите хорошо. Митя разговаривает с Зорькой и чувствует, что лошадь понимает его. Он даже показал ей однажды и прочитал вслух письмо с приветствием от лейтенанта Бабушкина, и Зорька бумагу обнюхала, одобрительно фыркнула, мотнула головой. А когда Митя рассказал ей про сестрёнок и про маму, то Зорька положила ему на узенькое плечо свою тёплую морду, тихо щекотнула губой Митино ухо и вздохнула вместе с мальчиком.
4
В один из мартовских деньков Митя собрался к ручью по воду. Собрался он вместе с Сашей, а ещё за ними увязался самый маленький житель интерната мальчик Егорушка.
Был уже полдень. С южной стороны крыш капало, тонкие сосульки отрывались от карниза и со звоном шлёпались в мелкие лужицы на утоптанном снегу. Интернатский петух Петя Петров ходил вокруг лужиц, любовался на своё отражение, хлопал крыльями и восторженно орал. Ему откликались через дорогу, через поле деревенские петухи.
Митя вывел из конюшни Зорьку, впятил её в оглобли, не спеша запряг. Потом вскочил в сани, утвердился на широко расставленных ногах между пустой бочкой и передком, дёрнул верёвочными вожжами и так подкатил к школьному крыльцу. Саша и путающийся в длинном пальто Егорушка подбежали следом.
Они несли вёдра.
С крыльца спустился Филатыч в красной распоясанной рубахе, с рубанком в руках. Свободной ладонью он ощупал на спине Зорьки войлочный потник, проверил, удобно ли потник положен, подёргал тугой ремень чересседельника, посмотрел на лужи, на солнышко.
— Теплынь! Надо бы нынче к ручью самому съездить. Как бы не разлилось… Ты, Дмитрий, вот что: ты на лёд нынче лошадь не загоняй, а встань с бочкой на берегу. Понял? Ну вот и ладно. Завтра проверю сам, а сегодня времени нет.
Саша с Егорушкой бросили вёдра в сани, вскарабкались верхом на бочку; Митя, радуясь, что едет за главного, без Филатыча, громко чмокнул губами, и Зорька легко, рысцой понесла сани по дороге.
Водовозная дорога сразу от школы уходила в лес. Она ныряла под мощные корабельные сосны, снег под ними был ещё по-зимнему чист и крепок, В лесу держалась прохладная тень, но там, где прямые, с тёмно-коричневыми, словно пригорелыми, низами деревья разбегались просторней, вовсю тенькали синицы. В голубом прогале неба ласково и призывно куркал одинокий ворон. А ещё выше, в самой бездонной синеве, громоздились белыми башнями невесомые, почти неподвижные облака.
— Шарман! — сказал, сидя на бочке и задрав голову, Саша, и это должно было означать по-французски «Красота!».
А Егорушка тоже огляделся, потянул носиком сосновый воздух, распахнул ещё шире и так всегда изумлённые ореховые глаза и сказал:
— Хорошо-то как! — Потом подумал и добавил: — А у меня завтра день рождения!
Митя, который стоял в передке саней и держал вожжи, сразу обернулся:
— Сочиняешь, Егорушка? Опять?
Митя знал за ним такой грех. Егорушка попал в интернат совсем маленьким, не помнил, когда у него день рождения, и придумывал его себе на неделе по три раза.
Но теперь Егорушка весело замотал головой и сказал:
— Нет, не опять. Это я раньше сочинял, а нынче Павла Юрьевна сама сказала. Мне знаешь сколько будет? Вот сколько!
Егорушка выпростал из длинных рукавов пальцы, отсчитал шесть и высоко поднял обе руки.
— Ого! — сказал Саша. — По-английски это будет — сикс. Выходит, тебе подарок надо.
— Надо! — радостно согласился Егорушка. — А какой?
— Ну вот, сразу «какой». Поживём — увидим. Потерпи до завтра.
— Потерплю, — ответил сговорчивый Егорушка. — До завтра терпеть недолго.
А Митя не вытерпел. Шевельнул вожжами, опять обернулся:
— Хочешь, Егорушка, я тебе дудочку сделаю? Ивовую, на два голоса. Я это, брат, ловко умею. Вот приедем к ручью, выломаю подходящий прут и дома вечером сделаю.
— Сделай! — оживился Егорушка, поднёс к губам воображаемую дудочку: — Тир-ли, тир-ли, тир-ли!
Мальчики засмеялись. А Зорька топала да топала по узкой дороге, и вот корабельные сосны кончились, дорога сбежала по некрутому склону вниз и пошла по долинке, заросшей ивняком и ольховником.
Мартовскому солнцу тут раздолье. Ветер в долинку почти не залетает, тени от кустов прозрачны, и вешнее тепло проникает всюду. Сугробы во многих местах уже протаяли до болотных кочек, а на ивовом прутье надулись глянцевые почки. Они вот-вот лопнут, и тогда по тонким веткам разбегутся, рассядутся, как цыплята, ярко-жёлтые пушистые соцветия. Егорушка напоминает:
— Митя, прутик не забудь сломить.
— Не забуду, — говорит Митя, останавливает лошадь и спрыгивает в снег. Он топчется под ивой, сгибает упругую ветку.
Митины следы сразу темнеют, набухают водой.
— Надо бы надеть кирзовые сапоги, — думает вслух Саша.
А Митя сламывает прут, внимательно осматривает его и опять залезает в сани.
5
Когда подъехали к ручью, то увидели, что за прошедшие сутки там ничего не изменилось. На широко раздавшемся в этом месте ручье, на льду по-прежнему лежит ровным слоем снег, по нему тянется накатанный санями подъезд к проруби, а с той стороны, от густых ельников, к проруби-оконцу протоптана узкая тропа. Её пробили за зиму лоси, они ходят сюда на водопой.
Мальчики, как наказывал Филатыч, оставили Зорьку на берегу, взяли вёдра, побежали к оконцу.
Здешний берег был низкий, почти вровень со льдом, и они сразу увидели, что самая кромка льда и снег на ней — мокрые. Но влажная полоска растянулась нешироко, и её перескочил даже Егорушка.
Вокруг проруби снег тоже был сырой, жёлтый. А в самом отверстии вода, как в ледяном колодце, поднялась до краёв, и вот это было уже большой новостью. Раньше вода стояла гораздо ниже.
— Я говорил, промочим валенки, — опять сказал Саша.
— Ничего. Приедем — высушим. Ты, Егорушка, в мокрое не лезь, — сказал Митя и далеко перегнулся, поддел ведром красноватую, с болотным запахом воду.
— Ещё вчера была чистая, а сегодня уже нет, — удивился Егорушка.
— Торфяники оттаивают, — догадался Митя и почерпнул второе ведро. Он передал его Саше. Мальчики, тяжело нагибаясь, потащили вёдра к берегу.
Егорушка, размахивая длинными рукавами, засеменил сзади.
Мокрую полоску у берега перепрыгнуть с полными вёдрами не удалось, прошлёпали напрямую. Потом выбрались к бочке и опрокинули вёдра над широкой прорезью. Вода с шумом ухнула в тёмное круглое нутро. Саша сунул туда голову, посмотрел:
— Едва донышко скрыло, охо-хо…
— Первый раз наливаешь, что ли? — засмеялся Митя и побежал обратно.
Сходили они так, от берега к проруби и от проруби к берегу, пять раз. Все уплескались, в сырых валенках стало хлюпать, воды в бочку принесли десять вёдер, а надо было пятьдесят.
