Карибский сувенир - Иванов Юрий Николаевич (книги бесплатно полные версии TXT) 📗
— Кайман? — спрашивает Николай Харта.
Тот несколько минут молчит — в это время мы объезжаем торчащее из воды дерево, — а потом говорит:
— Нет. Это не кайман. Кайману там делать нечего. Это ахиоемара… зубастая рыба… большая, в пол-лодки. Ее и кайманы боятся…
— А какие еще рыбы есть в речке? — интересуюсь я.
— Какие? Разные. Есть прари-прари. У нее голова большая, широкая. Мясо невкусное, жесткое… Есть рыба коеви… эта вкусная. И еще есть рыба кви-кви… Очень хитрая рыба. Она вся покрыта панцирем, а на голове — усы. Трудолюбивая рыба… все время в иле копается, корм ищет…
Чувствовалось, что Харт с удовольствием говорит об этой рыбе. К сожалению, недостаток английских слов не позволил поговорить нам подробнее о рыбах.
— А еще есть рыба пирен… очень плохая рыба. Я ее покажу…
Минут через десять зеленый тоннель кончился. Речка немного расширилась, слева показались чистый берег и легкое строение под травянистой крышей. Лодка ткнулась в мягкую коричневую землю, и мы выскочили из нее. Харт наполовину вытянул лодку из воды, зашел в хижину, а через минуту вышел оттуда с длинным ножом — мачете.
— Идемте, — сказал он, и мы послушно двинулись за ним по едва заметной тропинке.
Харт и мальчишка шли босиком. Мне все казалось, что какое-нибудь существо, притаившееся в траве, может укусить их. Но они шли совершенно спокойно и даже не глядели под ноги. Иногда Харт взмахивал мачете, разрубая лианы, или мальчишка указывал нам на кустики, покрытые круглыми, похожими на наш репей колючками. Уже сотни таких колючек впились нам в брюки и носки. Они немилосердно царапали кожу, но выдергивать их было некогда — Харт шел быстро, и мы едва поспевали за ним.
В джунглях всегда душно и влажно. Воздух насыщен испарениями и резкими, терпкими запахами, от которых слегка кружилась голова. По лицам и спинам струился ручейками пот. Мы дышали широко раскрытыми ртами и слизывали с губ едкие соленые капли.
А кругом ключом била жизнь: стрекотали, цвиркали цикады, в глубине леса призывно, таинственно вскрикивала птица, и ей с другой стороны леса отвечала другая. В нескольких шагах от нас села на сухой кустик черно-синяя птица с длинным хвостом и клювом, словно у попугая. Она без всякого интереса посмотрела на нас и склевала с кустика сухую ягоду.
— Кофутбой, — назвал ее мальчик.
Птица, как будто услышав свое имя, приветливо закивала нам головой, а потом, вскрикнув, улетела.
Вокруг пылающего фиолетовыми цветами куста суетятся несколько длинноклювых маленьких колибри. Головы их и шеи отлиты словно из золота: ослепительные искорки вспыхивают в оперении, да так ярко, что невольно зажмуриваешь глаза. Подлетев к цветку, колибри всовывает в него длинный клюв и, трепеща крыльями, как бы повисает на одном месте. Выпив нектар, колибри перелетает к другому цветку, к третьему…
И снова над головой сомкнулся зеленый, непроницаемый для солнечных лучей свод. Ноги наши давно уже мокрые. С тоской поглядываю я на усыпанные колючками, изжеванные брюки.
Харт предостерегающе поднял руку над головой, а потом поманил нас к себе. Он осторожно раздвинул ветки, и мы увидели медленно текущую, почти черную воду, а на берегу — небольшого, в метр, крокодила. Крокодил, как видно, услышал шаги, приподнялся на лапах н настороженно смотрел в нашу сторону желтыми, с узкими зрачками глазами. Харт крикнул, крокодил бросился к воде и вдруг остановился, упал, задергался и начал колотить но земле и воде своим хвостом. Харт подбежал к нему, и, когда подошли мы, животное уже судорожно подергивало лапами. На одной из них была туго затянута упругая петля; несколько таких же петель я заметил в траве. Они были накрепко привязаны к вбитым в землю кольям, а около петель валялись зловонные куски мяса.
Не теряя времени, Харт перевернул каймана на спину и быстрым, ловким движением распорол ему брюхо. Пока мы с Николаем выдергивали из носков колючки, индеец снял с крокодила шкуру, как одежду, и, взяв ее за хвост, начал полоскать в воде. У берега было очень мелко; шкура плохо полоскалась, и я показал ему рукой: дескать, зайди поглубже. Харт усмехнулся и покачал головой:
— Но… нельзя…
Бросив шкуру, он срубил ветку, достал из кармана бечевку и привязал к ее концу кусок мяса. А потом, словно удочкой, забросил мясо в воду. Через несколько минут в том месте, где лежало в воде мясо, вода закипела. Харт приподнял его над водой, а мы увидели вцепившихся зубастыми ртами двух плоских широких рыбин, покрытых переливающейся зеленой и синей чешуей. Рыбы упали в воду, а потом сначала одна, а затем сразу три выскочили из воды и вценились опять в мясо, пытаясь оторвать от него хоть кусочек. Харт резко дернул палку, и две рыбины вместе с мясом шлепнулись в траву. Я поспешил к ним, протянул руку, но, услышав предостерегающий крик Харта, отдернул ее. И вовремя: одна из рыб, звонко щелкнув зубами, чуть не схватила меня за ладонь. Одним взмахом мачете индеец отсек рыбе голову и осторожно взял ее за жаберные крышки. Зубастая пасть рыбы судорожно разевалась.
— Пирен, — сказал Харт и бросил рыбью голову в черную, с едва заметным течением воду, — плохая рыба. Корову, человека съест. В такую реку входить нельзя: пирен съест…
Пирен. Я уже понял, с кем имею дело, — страшная рыба Америки — пиранья. Реки, в которых обитают эти рыбы, опасны для всех: для коней, быков, людей. Рыбы стаей набрасываются на оказавшееся в воде животное и буквально дочиста, до скелета, пожирают его. Даже кайманы и те побаиваются больших косяков пираний — слабый, больной или израненный крокодил тоже становится добычей этих беспощадных рыб.
Через час мы вернулись к нашей лодке и отправились в Сантигрон.
Уже темнело, когда мы поднялись на борт «Олекмы», где около горы продуктов, отмечая что-то в блокноте, бродил Валентин.
Парамарибо покидаем поздно вечером. Кок, боцман и кто-то из матросов стоят на палубе, облокотившись на планшир, и переговариваются, делятся впечатлениями.
С берега, как прощальный привет, несется пронзительный звон цикад. Мимо проплывают, таинственно подмигивая красными глазами, бакены.
— Неплохой городишко, — слышится задумчивый голос кока, — тропический… Только и здесь настоящих волосатых пальм я не видел.
— Каких это — волосатых? — удивляется боцмаи.
— Да как у нас в ресторане были. С мохнатыми такими стволами. В кадках стояли. А у здешних стволы лысые, словно побритые.
Огни Парамарибо тускнеют, быстро отстают. Вот и окончилась встреча с этой далекой страной. В бинокль еще видны опустевшие улицы Парамарибо, освещенные синими, желтыми и белыми лампами реклам. Река делает поворот, и за кормой судна становится темно. Прощай, Парамарибо… Креолы, негры, индейцы, индонезийцы… прощайте все. И ты, Харт, приоткрывший нам тайны твоих родных джунглей, и вы, мальчишки из школы имени какого-то графа Цинзендорфа. Прощайте, забавный чудак Шеппард. Скучаете небось в своей комнате-рубке? Прощайте, суринамцы. И ты, безвестный настойчивый парикмахер. Жаль, что лишил я тебя небольшого заработка. Но ведь борода мне пока нужна: я иду на Кубу, а там все мужчины бородатые. Мне же хоть чем-нибудь хочется походить на людей острова Свободы…
